Чужая игра для Сиротки. Том первый

Когда, наконец, с моей головы снимают мешок – точнее, это больше похоже на вуаль, которую держит в руке тощий мужчина в черном – я сразу понимаю несколько вещей.

Во-первых, я сижу в каком-то очень зловонном и сыром подвале, где было бы совсем темно, если бы не засаленная масляная лампа на бочке в углу – единственном предмете «мебели» в этих поросших мхом четырех стенах.

Во-вторых, кроме меня в ней находится еще двое. Один с вуалью в руке, другой, судя по бугру вместо носа, с двумя тонкими ноздрями-щелями – н’дарец. А они, как известно, большие любители употреблять в пищу все, что не принадлежит их расе и не создано их великим богом-пророком Гхаркулом. То есть ничего удивительного, что эта двухметровая в ширину и в длину человекоподобная тварь смотрит на меня как на ужин.

И третье. Моя рука снова начинает чесаться совсем как в ту ночь, когда на ней проявились странные символы.

— Что я вам…? – Хочу спросить «сделала», но человеческим мужчина прикладывает палец к губам, намекая, что лучше бы мне помалкивать. И для убедительности как бы случайно отводит в сторону полу куртки, показывая рукоять кинжала.

Я очень боюсь.

Я так сильно боюсь, что начинаю жалеть о снятии паралича – по крайней мере, тогда я точно не так не тряслась.

Мужчина берет лампу, подходит ближе и подносит ее почти к самому моему носу. Резкий запах старого масла ударяет в ноздри, и я пытаюсь хоть как-то сдерживать жадные вздохи, чтобы мои легкие не обожгло изнутри.

Мужчина долго и пристально меня разглядывает.

Морщится, прищелкивает языком.

— Ты уверен, что это она? – спрашивает н’дарца.

— Переоделась, но точно она, - на ломанном общем отвечает здоровяк.

На всякий случай отползаю подальше, практически срастаясь со стеной.

Кому какое дело, переоделась я или нет?

Мужчина снова долго изучает мое лицо, и уже собирается что-то сказать, когда дверь за их спинами с громким лязгом распахивается, и в узком каменной коморке становится практически нечем дышать, потому что внутрь протискивается еще один н’дарец, даже больше и противнее первого.

Не очень ласково, сбрасывает на пол свою ношу.

Это – женщина. Почему-то сразу обращаю внимание на ее торчащие из юбок пышного платья туфельки. Они не просто дорогие и изящные, они – лучшее, что я вообще когда-либо видела.

И ткань ее платья – пурпурная, даже издалека как будто соткана из самого тонкого шелка.

Н’дарцы решили устроить пир на весь мир? И, кажется, я даже знаю, кто у них на десерт.

Мужчина поворачивается так, чтобы лампа светила в лицо «новенькой». На ее лицо накинута такая же вуаль, что была и на моем. Он сдергивает ее… и стены наполняются пронзительным визгом.

— Проклятье, да заткните ее! – ругается мужчина, втягивая голову в плечи.

Один из увальней несильно встряхивает девушку за плечо. Она ударяется затылком о стену и мгновенно затихает.

Честно говоря, мне становится легче, потому что моя голова едва не лопнула от этого крика.

Мужчина присаживается на корточки, отводит волосы от ее лица и громко вспоминает Хаос и некоторые мужские части тела.

Потому что - даже странно, что я сама не сразу это заметила – мы с ней похожи как две капли воды.

— Ну и что это, кости Хаоса, означает? – злым шепотом спрашивает н’дарцев, поднимаясь в полный рост. – Вы кого мне притащили?!

Оба пересматриваются и пожимают плечами.

— Кто из них Матильда?

Я икаю, и он тут же цепляется в меня взглядом. Снова сунет лампу к носу, хватает второй рукой за подбородок и вертит мою голову, как будто я игрушечная, и целости моей шеи ничего не угрожает.

— Ты – Матильда? – спрашивает с противным прищуром.

Очень хочется сказать, что меня зовут Мария или Маргарита, или Мойра, но если все это – какое-то испытание Плачущего, то лучше бы не врать.

— Да, - говорю противным писклявым голосом.

— Кто тогда она? – кивает на лежащую без сознания девушку. – Твоя марионетка? Иллюзия?

Марионетка? Я ни разу не видела, чтобы оживленные куклы были настолько похожи на живого человека. Но, справедливости ради, я вообще мало что видела, потому что живу в монастыре на самой окраине королевства, и прогресс идет к нам черепашьим ходом. Даже медленнее.

— Я не знаю, - говорю честно, надеясь, что Плачущий сжалится и закончит свои божественные причуды, чтобы показать своей невесте, как сильно она не права, мечтая вырваться из его веры.

Мужчина морщится, собирается что-то сказать, но в этот момент лежащая кулем девушка начинает шевелиться и слабо шепчет:

— Скажите им правду, госпожа.

Госпожа? Я? Какую такую правду я должна сказать?


Главный – так я мысленно называю мужчину в черном – снова поворачивается к ней. Точно так же, как и меня, хватает за лицо и придирчиво осматривает.

— Марионетка, значит… Хммм… - Он больше не кажется злым, наоборот, как будто доволен и не думает сомневаться в том, что теперь правда прямо у него на ладони. – Что ж, юная герцогиня Лу’На, - смотрит на меня через плечо, - если ты может позволить себе такие дорогие игрушки, то и за свою жизнь с радостью отдашь пятьдесят тысяч дублонов.

Пятьдесят тысяч?

Я даже близко не могу вообразить размер этой горы золота.

Но.

Погодите-ка.

Я никакая не герцогиня Лу’На!





Глава 8





Я собираюсь открыть рот и со всей ответственностью заявить, что все это – просто одна большая ошибка, но в этот момент у меня снова жжет в груди.

Один в один как было, когда Орви пытался меня поцеловать.

Только сейчас меня это не пугает, а даже радует, потому что, кажется, внезапный всплеск сама не знаю, чего – мой единственный способ хоть как-то выбраться наружу. Потому что у меня нет не то, что пятидесяти тысяч, но даже пару монет на дорогу, если я до утра не вернусь в гостиницу и сестры уедут без меня. Правда в таком случае, в монастырь лучше не возвращаться.

— Ты напишешь письмо. - Главный брезгливо и безразлично отпихивает девушку к стене и, подходя ко мне, нависает сверху уродливой вонючей тенью. – Скажешь, чтобы до завтрашнего заката твои няньки и мамки собрали всю сумму.

— Написать… кому? – с большой опаской спрашиваю я.

— Хватит притворяться, маленькая герцогиня, - неприятно скалится он, показывая местами очень щербатые зубы. – У меня шутки шутить никакого настроения нет. Вот получу золото – сразу подобрею и отпущу тебя к твоим куклам.

Я снова пытаюсь сказать, что он меня с кем-то путает – хотя догадываюсь с кем – но боль в груди становится настолько сильной, что у меня до немоты сводит гортань. Могу только мычать что-то невразумительное. Ему это не нравится: хмурится, качает головой, сквозь зубы шипит, чтобы прекратила.

Заносит руку.

Я с трудом прикрываю голову ослабевшими от страха и боли руками.

— Думаешь, я не знаю, какая ты крыса, маленькая герцогиня? – Вместо удара Главный с издевкой гладит меня по голове, но от прикосновения его пальцев так противно и мерзко, что уж лучше бы «вручил» оплеуху. – Так что давай без вот этого твоего бормотания: тебе дадут пергамент, ты напишешь под мою диктовку, и если завтра деньги будут там, где я скажу – твоя драгоценная жизнь будет в безопасности.

Я мотаю головой и случайно замечаю смотрящую на меня девушку.

Мурашки по коже – настолько сильно мы с ней одинаковые. Это словно смотреться в зеркало, на котором нет ни одного изъяна и трещины.

Она медленно мотает головой, поджимает губы.

Хочет, чтобы я молчала? Ну конечно, ей легко говорить, ведь это она, кажется, и есть та самая герцогиня, и пока меня принимают за нее, ее жизни точно ничего не угрожает. Кто станет ломать забавы ради такую красивую дорогую марионетку?

— Ну так что? – Главный хватает меня за подбородок и заставляет поднять лицо. Глаза у него мутные, противные. Хочется зажмуриться, лишь бы не видеть, но что-то подсказывает, что он будет не рад узнать, что на него противно смотреть. – Будешь славной маленькой герцогиней? Или я могу отправить вместо письма пару твоих отрубленных пальцев.

— Но я… - делаю слабую попытку казаться храброй, - не герцогиня…

— Шутить вздумала? – Его лицо вытягивается и покрывается белыми пятнами злости.

Он все-таки еще раз заносит руку и на этот раз я точно знаю, что удар будет для меня… очень болезненным.

— Моя госпожа… - слышу голос моего двойника, в котором раздражения больше, чем беспокойства.

Ну да, конечно, это ведь не она давала клятву никогда не врать своему суженому богу.

И это ведь не ее пальцы пообещали отправить в качестве доказательства.

В груди становится очень горячо, и на этот раз там как будто собирается огненный сгусток, который мне никак не удержать внутри. Это что-то очень горячее, злое, пульсирующее, как разрушение, если бы оно могло иметь физическую форму.

Я чувствую, как вся эта смесь растекается у меня под кожей и когда почти чувствую опускающийся мне на голову кулак, клокочущая злость яркой вспышкой вырывается наружу.

На несколько мгновений мир заполняется ослепительным белым светом, внутри которого нет ничего, лишь пара корчащихся от боли теней.

Мне тяжело и очень страшно, но если я и дальше буду просто сидеть, то, возможно, мой Плачущий бог больше никогда не протянет мне руку помощи. Это ведь его работа: сперва не дал мне совершить грехопадение, теперь – бережет от нелюдей.