Чума, или ООИ в городе

1




Через огромную вьюжную пустыню, высвечивая фарами дрожащее пятно, подвижный вихрь снега, идет состав из товарных вагонов. Медленно, долго. Минует заваленный сугробами, едва видный под снегом город. Растворяется в снежной мгле.

Длинное одноэтажное здание на отшибе у целого света занесено снегом. В нескольких окнах виден мутный свет. Запорошенная вывеска – названия не разобрать.

На вахте возле железной печки сидит старуха-татарка в повязанной низко на лбу косынке и большом платке поверх. Отрезает острым маленьким ножом маленькие кусочки вяленого мяса, беззубо жует. Взгляд бессмысленно-сосредоточенный.

В боксе сидит Рудольф Иванович Майер. Он в защитном костюме, в маске. Лица не видно. Руки в перчатках. Рассеивает длинной иглой культуру по чашкам Петри. Спиртовка горит, вздрагивая от каждого его движения. А движения плавные, магические.

Длинно и настойчиво звонит телефон на столе перед вахтершей. Она не спешит снимать трубку.

– У, шайтан, кричит, орет… – ворчит старуха. Телефон не унимается. Она снимает трубку:

– Лаблатор! Ночь, говорят, ночь! Что кричишь? Нет никого. Не могу писать, нет. Майер есть! Сиди тут. Сиди, говорят!

Старуха идет в глубину коридора, стучит в дальнюю дверь, кричит:

– Майер! Телефон! Москва тебе зовет! Иди!

Она дергает дверь, но дверь заперта. Она снова стучит, кричит:

– Майер! Иди! Начальник сердитый тебе зовет!

Майер в боксе отложил иглу, замер. Стук раздражает его.

– Сейчас! Сейчас! – голос глухо звучит из-под маски. Маска чуть сдвинулась, слетел уплотнитель под подбородком.

Старуха услышала, пошла к телефону, в трубку громко прокричала:

– Сиди жди, говорят тебе…

Майер в предбаннике снимает перчатки, маску, противочумный костюм, подтирает что-то, наконец, бегом к телефону.

– Извините, был в боксе. Да, да, ночные опыты. Всеволод Александрович, я не готов. Да, да, в принципе. Полная уверенность. Но мне нужно еще полтора-два месяца. Да, полтора… Но я не готов к докладу… Ну, если вы так ставите вопрос. Но считаю доклад преждевременным. Снимаю с себя ответственность. Да, да, до свидания.

Раздраженно кладет трубку. Старуха внимательно смотрит на Майера:

– На мене кричит, на тебе кричит. Шайтан, сердитый начальник. Кушай! – протягивает на ноже кусок вяленого мяса. Майер машет рукой:

– Нет, спасибо, Галя, – автоматически берет кусок и жует.

– Спать иди. Домой! Зачем сидеть?



Утро еще не просветлело, окно темное. Осторожный звонок в дверь. Молодая женщина зажигает маленькую лампочку, бесшумно встает, идет к двери. Ребенок спит.

Рудольф пришел к своей тайной подруге Анне Анатольевне. В заснеженном полушубке, только шапку стащил.

– Что-то случилось? – испуганно замахала ресницами Аня. Рудольф расстегнул полушубок.

– Ничего особенного. Сегодня ночью меня вызвали в Москву. На доклад в коллегию. Работа еще не закончена. Глупость какая-то. Но слушать ничего не хотят. Вынь да положь. Я еду, Анюта. Пришел сказать.

– Прямо сейчас?

– Вечером. Я опыт прервал. Сделать кое-что надо.

– А с кем Маша?

– Уже договорился. Савелова с ней неделю побудет.

– Она ничего?

– Всё то же. Спать не ложилась. Сидит в кресле, глаза в одну точку…

Аня кладет ладонь на щеку Рудольфу, проводит до лба.


– Может, поедешь со мной в Москву? А? Дня на три?

– Как? Прямо сейчас? – удивилась Аня.

А над бортиком кровати показалась кудрявая голова, засияла, увидев Рудольфа, и вот уже девочка влезла к нему на колени.

– А, проснулась наша Крося, проснулась? – он треплет ее по макушке. – С Марьей Афанасьевной договорись, чтоб ночевала с Кросей, и поехали.

– Ну так прямо сразу. Не могу. Сейчас хоть и каникулы, но у меня там дежурство в школе какое-то…

– Отпросись, перенеси, придумай что-нибудь, а?

– Рудя, я постараюсь, мне самой знаешь как хочется…

– Дашь телеграмму мне на гостиницу «Москва», и я тебя встречу, ну?



…В купе – четверо. Рудольф сидит возле двери, накинув на плечи полушубок, рядом с ним – крепкий, со скособоченным твердым лицом мужчина, скорее молодой, чем пожилой, у столика, с противоположной стороны – красивая женщина с высоко подобранными косами, накрашенная, нарядная, расставляет на столике еду, и напротив Рудольфа – молодой парень несколько деревенского вида, но бойкий и трепливый.

– Вот так совсем другое дело, – говорит женщина, – я люблю, чтоб всё было красиво. Сейчас никто и на стол накрыть не умеет, а я люблю, чтоб вилочки, ложечки, тарелочки – всё по местам, и чтоб салфеточка была… – любуется нарезанной ровно колбасой и разложенными аккуратно кусками хлеба. Скособоченный с большим интересом смотрит на женщину, Молодой продолжает давно уже начатую тему.

– Так вот я говорю, Людмила Игнатьевна, написал я письмо и жду, ответит или не ответит. Шутка ли – академик! А у нас в сельхозинституте такой народец подобрался – ни поддержки, ничего…

– Да вы кушайте, кушайте вот! – предложила Людмила Игнатьевна, и Скособоченный взял бутерброд. Увлеченный своим рассказом Молодой человек тоже протянул руку.

– Ну, я решил самостоятельно, на свой риск. Я их взял и у себя в сарае стал воспитывать, приучать постепенно к морозу. Уже третье поколение идет. Морозоустойчивые. Сделал я доклад, они меня вроде как на смех подняли. Тогда я и написал. А что? Прямо в Академию. Двух недель не прошло – приглашение приходит. Я, слова ни сказамши, отпуск взял и еду вот. У нас вся семья такая: если кто решит что – уже не отступит…

Зябко поводит плечами Рудольф. Парень обращается к нему.

– Вот вы, извините, кто по специальности?

– Я? Медик.

– Это хорошо, это хорошо. Значит, вы тоже идею биологическую понять можете. О наследовании благоприятственных качеств под влиянием воспитания… правильного воспитания, хочу сказать…

– А-а… – протянул Рудольф. – Я, видите ли, микробиолог, боюсь, мой объект живет по другим законам.

– Как это по другим? Как это по другим? – закипятился Молодой. – Мы все по одному закону живем, по марксистско-ленинскому!

– Да вы покушайте, покушайте! – забеспокоилась дамочка.

– Это безусловно, это не вызывает сомнений, – серьезно подтвердил Рудольф. – Только микробы об этом не знают.

– В наше время все об этом должны знать! – запальчиво продолжал парень. – В прошлом году у нас среднемесячная за февраль была двадцать девять градусов. А гуси мои прекрасно перенесли. А сарайчик из фанеры, из ничего, можно сказать. Ведь если, скажем, опыты пойдут на крупном рогатом скоте, если воспитать, приучить к морозу всю скотину, и коровников можно не строить. Здесь польза какая для государства возникнет…

Отодвинулась дверь, всунулась проводница.

– Я подсажу к вам старуху, стоит в тамбуре, а? Не возражаете? Она на четыре часа всего, а?

– Да пускай, пускай сидит! – парень отодвинулся, освобождая место, в дверь протиснулась старуха с узлами.

– Можно попросить у вас чаю? – спросил Рудольф Иванович у проводницы.

– Какого чаю? Теперь до утра, выпили уже чай! – отрезала проводница.



Начали укладываться. Рудольф полез наверх, Скособоченный устроился внизу, сняв отороченные собачьим мехом летные сапоги. Старуха, подобрав ноги в растрепанных больших ботинках, притулилась в уголке, в ногах. Молодой пошел в тамбур.

В тамбуре – клетка с двумя гусями. Он наклонился, сунул кусок размоченного хлеба проснувшимся птицам, погладив высунувшуюся шею.

– Молодец, молодец мой, в Академию едем, так вот! – похлопал по плотной белой шее.



Рудольф кутается в поездное легкое одеяло, надевает меховую шапку.

Скособоченный тихо спрашивает у красивой Людмилы Игнатьевны:

– А вы сами с Москвы?

– Да. Урожденная москвичка. На Лесной улице с рождения проживаю.