Чикатило. Явление зверя
Часть 51 из 71 Информация о книге
Для доступа к библиотеке пройдите авторизацию
Закончив стихотворение, Витвицкий сделал глоток из бокала. Официантки зааплодировали. Из-за дальнего столика раздался мужской голос:
– Друг, давай Есенина!
Капитан собрался с мыслями, осушил бокал, не глядя поставил его на синтезатор. Бокал упал, его подхватил один из музыкантов, а Витвицкий уже читал Есенина, с надрывом выкрикивая в микрофон:
Вы помните,
Вы все, конечно, помните,
Как я стоял,
Приблизившись к стене,
Взволнованно ходили вы по комнате
И что-то резкое
В лицо бросали мне.
Вы говорили:
Нам пора расстаться,
Что вас измучила
Моя шальная жизнь…
Овсянникова решила, что пора заканчивать этот поэтический вечер, и с сердитым лицом двинулась к эстраде. Витвицкий, не видя ее, продолжал:
Что вам пора за дело приниматься,
А мой удел —
Катиться дальше, вниз.
Любимая!
Меня вы не любили…
Взбежав на эстраду, Ирина встала перед мужчиной:
– Так. Хватит!
Он осекся, заметив Овсянникову, пошатнулся и вновь ухватился за микрофон, чтобы не упасть. Как ни странно, ему это удалось.
– И… Ирина! Зачем вы здесь? – спросил Витвицкий.
– Вы очень громко читали стихи, Виталий Иннокентьевич, – ответила Овсянникова. – На весь город слышно.
– Да-а? Серьезно? – капитан пьяно улыбнулся. – Я могу еще!
И закатив глаза, он снова заголосил в микрофон:
– Не знали вы, что в сонмище людском
Я был как лошадь, загнанная в мыле[6]…
– Я сказала – хватит! – рявкнула Овсянникова.
– Э, пусть читает! – раздался из зала недовольный мужской голос, тот самый, что заказывал Есенина.
Старший лейтенант резко повернулась к залу. Ее глаза буквально метали молнии. Мужчина за дальним столиком поднял руки в извинительном жесте.
– Все, гражданин начальница, молчу-молчу.
Резко повернувшись, Овсянникова прошипела Витвицкому:
– Марш за мной. Позорище!
Чеканя шаг, она прошла по залу к выходу. Витвицкий, разведя руками, – мол, а что делать? – послушно поплелся за ней. Музыканты быстро заняли эстраду, разобрали инструменты, с ходу начали играть «Айсберг» Пугачевой. Солистка запела знакомые всей стране слова:
Ледяной горою айсберг из тумана вырастает,
И несет его теченьем по бескрайним по морям.
Хорошо тому, кто знает, как опасен в океане,
Как опасен в океане айсберг встречным кораблям[7].
* * *
Овсянникова вывела Витвицкого в пустое, скупо освещенное парой бра фойе ресторана.
– Ты еще и алкаш к тому же?! – сердито спросила она.
– Что ты… я… – мямлил мужчина, тщетно пытаясь сохранять равновесие и не шататься.
– Как в кино – «вообще не пьешь»? – в голосе Овсянниковой отчетливо слышался сарказм.
– Ну-у-у… да! – Витвицкий так часто закивал, что едва не упал.
– У меня дежурство, я еле на ногах стою, голова кругом – и тут звонят из ресторана. Хорошо, что попали на меня, а если бы наряд вызвали? – голос девушки звенел. – Что ты молчишь?! Капитан Витвицкий в КПЗ, а? Зачем ты напился? Что это за стихи?
– Есенин, – послушно ответил капитан. – А еще были Заболоцкого. И Иннокентия Анненкова. Его звали… как дедушку моего! Хочешь, я тебе еще прочту?
Из зала доносилась песня, странным образом дополняющая этот разговор:
А я про все на свете с тобою забываю.
А я в любовь, как в море, бросаюсь с головой.
А ты такой холодный, как айсберг в океане.
И все твои печали под черною водой[8].
Витвицкий радостно вскинул голову:
– Вот, про печаль!
И он с выражением, вкладывая в слова одному ему ведомый смысл, начал читать:
Среди миров, в мерцании светил
Одной Звезды я повторяю имя…
Не потому, чтоб я Ее любил,
А потому…
– Капитан Витвицкий, отставить! – чуть ли не взвизгнула старший лейтенант.
За гардеробной стойкой украдкой посмеивался седой гардеробщик, немало повидавший на своем веку. Витвицкий было умолк, но вдруг, приняв решение, гордо вскинул голову.
– Эту песню не задушишь, не убьешь! Ты меня… инг… игнорируешь, а я ни в чем не виноват!
– Друг, давай Есенина!
Капитан собрался с мыслями, осушил бокал, не глядя поставил его на синтезатор. Бокал упал, его подхватил один из музыкантов, а Витвицкий уже читал Есенина, с надрывом выкрикивая в микрофон:
Вы помните,
Вы все, конечно, помните,
Как я стоял,
Приблизившись к стене,
Взволнованно ходили вы по комнате
И что-то резкое
В лицо бросали мне.
Вы говорили:
Нам пора расстаться,
Что вас измучила
Моя шальная жизнь…
Овсянникова решила, что пора заканчивать этот поэтический вечер, и с сердитым лицом двинулась к эстраде. Витвицкий, не видя ее, продолжал:
Что вам пора за дело приниматься,
А мой удел —
Катиться дальше, вниз.
Любимая!
Меня вы не любили…
Взбежав на эстраду, Ирина встала перед мужчиной:
– Так. Хватит!
Он осекся, заметив Овсянникову, пошатнулся и вновь ухватился за микрофон, чтобы не упасть. Как ни странно, ему это удалось.
– И… Ирина! Зачем вы здесь? – спросил Витвицкий.
– Вы очень громко читали стихи, Виталий Иннокентьевич, – ответила Овсянникова. – На весь город слышно.
– Да-а? Серьезно? – капитан пьяно улыбнулся. – Я могу еще!
И закатив глаза, он снова заголосил в микрофон:
– Не знали вы, что в сонмище людском
Я был как лошадь, загнанная в мыле[6]…
– Я сказала – хватит! – рявкнула Овсянникова.
– Э, пусть читает! – раздался из зала недовольный мужской голос, тот самый, что заказывал Есенина.
Старший лейтенант резко повернулась к залу. Ее глаза буквально метали молнии. Мужчина за дальним столиком поднял руки в извинительном жесте.
– Все, гражданин начальница, молчу-молчу.
Резко повернувшись, Овсянникова прошипела Витвицкому:
– Марш за мной. Позорище!
Чеканя шаг, она прошла по залу к выходу. Витвицкий, разведя руками, – мол, а что делать? – послушно поплелся за ней. Музыканты быстро заняли эстраду, разобрали инструменты, с ходу начали играть «Айсберг» Пугачевой. Солистка запела знакомые всей стране слова:
Ледяной горою айсберг из тумана вырастает,
И несет его теченьем по бескрайним по морям.
Хорошо тому, кто знает, как опасен в океане,
Как опасен в океане айсберг встречным кораблям[7].
* * *
Овсянникова вывела Витвицкого в пустое, скупо освещенное парой бра фойе ресторана.
– Ты еще и алкаш к тому же?! – сердито спросила она.
– Что ты… я… – мямлил мужчина, тщетно пытаясь сохранять равновесие и не шататься.
– Как в кино – «вообще не пьешь»? – в голосе Овсянниковой отчетливо слышался сарказм.
– Ну-у-у… да! – Витвицкий так часто закивал, что едва не упал.
– У меня дежурство, я еле на ногах стою, голова кругом – и тут звонят из ресторана. Хорошо, что попали на меня, а если бы наряд вызвали? – голос девушки звенел. – Что ты молчишь?! Капитан Витвицкий в КПЗ, а? Зачем ты напился? Что это за стихи?
– Есенин, – послушно ответил капитан. – А еще были Заболоцкого. И Иннокентия Анненкова. Его звали… как дедушку моего! Хочешь, я тебе еще прочту?
Из зала доносилась песня, странным образом дополняющая этот разговор:
А я про все на свете с тобою забываю.
А я в любовь, как в море, бросаюсь с головой.
А ты такой холодный, как айсберг в океане.
И все твои печали под черною водой[8].
Витвицкий радостно вскинул голову:
– Вот, про печаль!
И он с выражением, вкладывая в слова одному ему ведомый смысл, начал читать:
Среди миров, в мерцании светил
Одной Звезды я повторяю имя…
Не потому, чтоб я Ее любил,
А потому…
– Капитан Витвицкий, отставить! – чуть ли не взвизгнула старший лейтенант.
За гардеробной стойкой украдкой посмеивался седой гардеробщик, немало повидавший на своем веку. Витвицкий было умолк, но вдруг, приняв решение, гордо вскинул голову.
– Эту песню не задушишь, не убьешь! Ты меня… инг… игнорируешь, а я ни в чем не виноват!