Чикатило. Явление зверя

Чикатило только устроился в школу. На дворе все еще стояло лето, было жарко и вовсе не было учеников, что догуливали кажущиеся к концу августа такими короткими каникулы в пионерских лагерях или досиживали их в деревнях у дедушек-бабушек. Несмотря на это, Андрей Романович шел по школьному коридору в костюме – надо было произвести правильное впечатление и на коллег, и на директора, который его, кажется, недолюбливал.

Нелюбовь эту Чикатило чувствовал физически, но понять, чем он так нервирует директора, не мог. Аккуратный, пунктуальный, с идеальной анкетой – захочешь, не придерешься. Примерно так он размышлял, шагая с рулонами наглядных пособий под мышкой по пустому коридору. Шаги его гулко отдавались эхом, четкие, равномерные, размеренные, словно не живой человек шагал, а метроном бил.

Неожиданно четкий ритм был нарушен дробным топотком детских ножек.

Чикатило обернулся. С лестницы в коридор выбежала девчушка лет семи в сандаликах и коротеньком платьице, понеслась по коридору стремительно и весело. Возле Чикатило чуть притормозила, поздоровалась коротко, скорее для проформы:

– Здрасте.

– Привет. Ты откуда здесь, каникулы же?

– А я к маме пришла, – бойко выпалила малышка. – Я дочка Натальи Геннадиевны. А вы наш новый учитель литературы?

– Да, меня зовут Андрей Романович, – с мягкой улыбкой ответил мужчина. Видя, что девчушка не очень-то настроена на долгие разговоры, он отпустил ее: – Ну, беги.

Девочка снова побежала по коридору, да так, что засверкали подошвы сандаликов. Но то ли она слишком уж ускорилась, то ли виной всему был свежевымытый пол – в итоге она поскользнулась и упала, растянувшись на влажных досках. От этого и без того короткое платьице задралось, стало видно загорелые ноги, белоснежные трусики.

Подбежавший на помощь Чикатило замер от этой картины. В этих белоснежных трусиках было что-то такое… такое… Глаза мужчины будто остекленели, на губах появилась похотливая улыбка. Что-то невероятно притягательное было в этих трусиках. Что-то…

Чикатило тряхнул головой, беря себя в руки, бросил плакаты и опустился на корточки. Помог девчушке подняться, стараясь как можно скорее одернуть платьице. Только бы закрыть трусики, ноги… только бы…

– Н-не ушиблась? – заикаясь от волнения, спросил он.

– Та не, немножко только, – легко отозвалась она. – А вы чего?

Чикатило проследил за взглядом девочки. Та смотрела на подол платьица, в который вцепилась его рука. Пальцы сами собой яростно мяли ситец. Будто только теперь осмыслив, что делает, Чикатило испуганно отдернул руку.

– Н-ничего. Н-немножко – и ладно. С-ступай, – через силу улыбнулся он.

Малышка улыбнулась в ответ и побежала прочь. Чикатило проводил ее взглядом и принялся собирать брошенные плакаты. Руки его подрагивали. Этой сцены тогда никто не видел, и дочка Натальи Геннадиевны ничего никому не рассказала. Нечего было рассказывать, упала и упала, а странностей в поведении нового учителя она не заметила в силу юного возраста.





* * *


Смеркалось. Накрапывал мелкий противный дождик. В мокром асфальте отражались уличные фонари и фары проезжающих машин. Витвицкий с букетом в руке стоял под висящими на столбе часами, зябко поеживался не то от волнения, не то от не самой приятной погоды. Периодически поглядывал на часы, но не на те, что висели над головой, а на свои, наручные. Время тянулось невыносимо медленно, и Виталию Иннокентьевичу показалось даже, что часы сломались, не идут. Он с подозрением посмотрел на циферблат, поднес руку к уху и принялся вслушиваться, стараясь различить тиканье среди шума дождя и машин.

За этим занятием его и застала Овсянникова.

– Добрый вечер, Виталий.

Он замер в нелепой позе, с часами возле уха, растерянный. В бежевом плаще, на каблуках, с прической и ненавязчивым макияжем, Ирина была невероятно эффектна. Витвицкий сделал шаг навстречу, протянул цветы, но тут же опустил руку с букетом, с удивлением и восторгом глядя на девушку.

Ирина смятение Витвицкого восприняла по-своему:

– Что? Что такое? Помада размазалась?! – заволновалась она, поспешно доставая из сумочки зеркальце.

– Нет, нет, – замахал руками мужчина, – все хорошо… Просто вы сегодня… очень необычная, Ирина.

– Правда?

Овсянникова оставила в покое сумочку и с улыбкой посмотрела на своего спутника. В этой улыбке проскользнуло едва заметное смущение, но капитан его не заметил. Он сам был смущен донельзя.

– Это вам, – стараясь скрыть растерянность и неловкость, Витвицкий снова протянул цветы.

Она взяла букет, поднесла к лицу и зарылась носом в ароматные цветочные головки.

– На работе я себе краситься не позволяю, – сказала старший лейтенант, будто обращаясь к цветам. – А в театр, подумала, можно.

– И даже нужно, – подхватил Витвицкий, но вдруг спохватился и выпалил с какой-то юношеской непосредственностью: – Елки, театр! Ирина, мы опаздываем!

Он нелепо дернулся, собираясь сломя голову бежать по тротуару, но тут же остановился, оглянулся на оставшуюся на месте спутницу. Ирина рассмеялась:

– Виталий, вы такой смешной. Такси же есть.

Она подошла к краю тротуара, вскинула руку. Одна из машин с зеленым огоньком на лобовом стекле тотчас вырулила из потока, подъехала, притормозила рядом. Овсянникова повернулась к капитану – тот смотрел на нее с восхищением и нежностью.






* * *


У Кесаева вечер не задался. Нет, он не мок под дождем в ожидании девушки, хотя предпочел бы вымокнуть насквозь, чем сидеть под дверью министерского кабинета.

Следователь был в приемной уже битый час. Пришел он загодя, но время, на которое ему было назначено, давно прошло, а войти так и не пригласили. Тимур Русланович хорошо знал, что просто так человека, прибывшего по вызову хозяина кабинета, в приемной мариновать не станут. У него было несколько вариантов, что может означать такое выдерживание подчиненного под дверью, и ни один из них ему не нравился.

Полковник посмотрел на часы – стрелки показывали четверть седьмого. Под часами за столом сидел референт и перебирал бумаги, сортируя их по папкам. Можно было бы напомнить ему о своем существовании, но Кесаев по опыту знал, что это бессмысленно. Четверть часа назад он уже попытался. Диалог вышел лаконичным и малосодержательным:

– Мне назначено.

– Ждите.

Мужчина снова поглядел на часы и перевел взгляд на референта, но тот с каменным лицом делал какие-то пометки в бумагах.

На столе ожил селектор. Референт нажал кнопку.

– Да, Владимир Панкратович.

– Кесаев тут? Пусть зайдет, – прозвучал из динамика начальственный бас.

Референт молча поглядел на Кесаева, тот поднялся, одернул китель и направился к двери кабинета.

Это был тот самый кабинет, в котором совсем недавно побывал Ковалев. Дубовые стенные панели, тяжелые портьеры, полированная столешница, портреты Андропова и Дзержинского на стене, телефоны на столе, среди которых пара правительственных «вертушек»… Хозяин у кабинета тоже остался тот же самый, только теперь это был не гостеприимный «дядя Володя», а хмурый генерал Сазонов, всесильный заместитель Министра внутренних дел СССР.

Генерал сидел за столом и что-то писал, создавая ощущение очень занятого человека. На вошедшего поднял взгляд и нехотя кивнул.

– А, товарищ полковник. Проходи, садись.

Кесаев прошел к столу, молча сел против замминистра.

– Чаю не предлагаю, некогда чаи распивать, – сухо заговорил генерал. – Что происходит, Тимур Русланович? Тебе ответственное дело поручили, столько времени прошло. Есть подозреваемые, улики. А дело в суд до сих пор не передано.

– Боюсь, вы неверно информированы, Владимир Панкратович, – осторожно начал следователь.

– Верно, – резко оборвал его Сазонов. – Я отчеты твои читал. И не только твои, – добавил он весомо, буровя Кесаева тяжелым взглядом.

– Все не так просто, товарищ генерал. Дело сложное. И материалов для передачи в суд пока недостаточно.

Генерал продолжал смотреть на Кесаева. Полковник не любил подобных «гляделок», но глаз не отвел, не такое выдерживал. Генерал же от этого пришел, кажется, в благодушное настроение. Усмехнулся даже:

– Ну, давай, рассказывай, что у вас там происходит.

И Кесаев принялся рассказывать, стараясь если не перетянуть замминистра на свою сторону, то хотя бы донести до него свою точку зрения. Если бы Тимур Русланович знал, что сейчас происходит в Ростове, сделать это было бы значительно проще.





* * *


А в Ростове в это время в кабинет Липягина доставили из СИЗО Шеина. Когда срочно вызванный из дома майор вошел в кабинет, Шеин в наручниках сидел за столом и мрачно смотрел на свои ботинки. Выглядел он усталым, будто протрезвел после недельного запоя.

– Гражданин Шеин, мне доложили, что у вас имеются новые показания по делу. – Липягин прошел к столу, сел напротив арестованного и посмотрел исподлобья. – Ну, и что ты там вспомнил такое срочное?

– Я хотел официально заявить… – не очень уверенно начал парень, посмотрел на портрет Андропова на стене, будто ища у него поддержки, и продолжил, тверже: – При товарище Андропове… официально заявить… Я никого не убивал, начальник. Это не я.

Липягин непонимающе посмотрел на Шеина, нахмурился. Тот сидел перед ним тихий и печальный. Майор привстал из-за стола, постепенно осознавая все возможные последствия услышанного, и с угрозой навис над Шеиным.

– Что значит… – грозно прорычал он. – Ты же добровольно!.. Ты же признательные показания…

– Это шутка была, – тоскливо проговорил Шеин, кажется, вовсе не испугавшийся гнева грозного майора. – Я домой хочу. Отпусти меня, начальник.





* * *


Был необычно пасмурный даже для осеннего Ростова вечер, какой-то ленинградский, сырой, туманный. Только что закончился дождь, и фонари отражались в многочисленных лужах. Витвицкий и Овсянникова вышли из театра, пошли по бульвару, неторопливо беседуя. Витвицкий украдкой поглядывал на свою спутницу, та перехватила его взгляд, и мужчина, заметив это, смущенно отвел глаза. Овсянникова улыбнулась уголками губ – ей нравилась вот эта интеллигентная робость психолога, его деликатность и так редко встречающаяся в мужчинах тонкость понимания.

Они шли молча, каждый думая о своем и оба – друг о друге, но пауза в конечном итоге слишком затянулась.