Четвертый лишний
Часть 16 из 41 Информация о книге
Для доступа к библиотеке пройдите авторизацию
— Значит, в районе одиннадцати часов тридцати минут вы находились… э-э, проводили время в соседней квартире.
— В районе одиннадцати часов я находился в доме. На двери подъезда, если вы не заметили, висит камера.
— Существует несколько способов обмануть камеру. — Полыхаев выразительно повел головой в сторону балкона.
— Я никого не обманываю. И никого не убивал. — Бондарев твердо посмотрел следователю в глаза.
— Но тем не менее гражданин Кислицын подозревал вас в убийстве своих друзей.
— Мутная история, мутные подозрения, — усмехнулся Миша. — А насчет убийства Муратова, так я действительно находился… проводил время в соседней квартире. Я Кислицыну это говорил. И Трофимову тоже.
— Кто такой Трофимов? — спросил Полыхаев.
Трофим сообразил, что речь идет о нем.
— Я не Трофимов, я Крупицын.
— Да? — искренне удивился Бондарев. — Я почему-то думал, что Трофим — это кличка.
— Трофим — это имя, — пристально глядя на Мишу, пояснил Полыхаев.
— Я даже не знал. Он же на класс младше учился… Кстати, нормальным парнем был, никого не трогал, это Кислицын — полный отморозок. И Муратов… Евсюков этот любил подраться, но к слабым не лез…
— А вы тогда были слабым? — вкрадчивым тоном задал вопрос Полыхаев.
— В общем, да… Но к Славе никаких вопросов! — отчеканил Бондарев.
— Он уже расплатился по счетам, да? — вспомнив не столь уж давний разговор с ним, сказал Трофим.
— Дело не в этом, дело в том, что Слава заставил меня взяться за ум. Вернее, побудил во мне желание стать сильным. Я занялся собой, возмужал, окреп. Что в этом плохого?
— Ты взялся за ум? Или тебе кто-то помог? Что ты там говорил про психиатра?
— А что я говорил? — неприязненно спросил Миша.
— Что психиатр нацеливал тебя на убийство.
— Да нет, не нацеливал. Просто сказал, что не нужно сдерживать ненависть. Хочешь — убей. Но только мысленно.
— Мысленно? — раздумывая над услышанным, спросил Полыхаев.
— Мысленно, но при наличии реальных возможностей.
— И вы эти возможности получили?
— Да, и довольно-таки давно. Я мог убить Славу еще пятнадцать лет назад, но к этому времени я уже давно остыл…
— А вы обращались к психиатру?
— Да. Мама сказала, что надо. Я не хотел, но мама сказала, что Станислав Сергеевич и Робику помог, и Тае… Знаешь, кто это такие? — Бондарев пронзил Трофима взглядом.
И ведь он добился своего, Трофим почувствовал стыд и раскаяние. А Миша продолжал терзать его, взглядом растравляя давнюю рану.
— Робик руки на себя наложил, если ты не знаешь.
— Да что ты говоришь? — удивился Трофим.
— Думаешь, это невозможно?
— А Тая?
— Тая, Тая… Твоя одноклассница, — кивнул Бондарев.
— Да. Четвертая стадия дебильности?… Довели девчонку, под поезд бросили.
— Под поезд это в переносном смысле? — спросил Полыхаев.
Да, он слышал, что Тая пыталась покончить жизнь самоубийством. Но почему именно под поезд?
— Да нет, в прямом!.. Она в прямом смысле под поезд бросилась! Обходчик там проходил, вытолкнул ее в последний момент. Сам без ноги остался, а ее спас…
— Ты это серьезно? — Трофим не скрывал удивления. Это ведь не просто суицид, о котором не напишут в газетах, а настоящий подвиг, человек спас Таю, рискуя своей жизнью, остался без ноги. А школу такая новость обошла стороной? Так не бывает.
— Тая после этого целый год в психушке провела! — кивнув, зло сказал Бондарев.
— А сейчас как она себя чувствует? — спросил Полыхаев.
— Так четвертая стадия дебильности, — усмехнулся Бондарев. — Университет с отличием окончила, исторический факультет, кандидатскую потом защитила.
— Я не знал. — Трофим смотрел на него потрясенно. Тая — кандидат исторических наук? Никогда бы не подумал, что такое возможно.
— А это спасибо Станиславу Сергеевичу! С его индивидуальным подходом к личности… К личности! Он в каждом своем пациенте видел прежде всего личность. С личностями он и работал. Меня он нацелил на силу, Таю — на ум! Заставил доказать вам, что никакая она не отсталая!.. — Миша испепелял Трофима взглядом.
— А Робика на что нацелили? — спросил Полыхаев.
— С Робиком ничего не вышло, — пожал плечами Миша. — Ни с силой у него дело не пошло, ни с музыкой. В консерваторию пытался поступать — провалился, больше не пробовал. Работает страховым агентом, кажется. Маленький такой, жалкий… Сломали вы его! Сильно сломали!..
— Нехорошо вышло, — осуждающе сказал Полыхаев.
— Да я в этом не участвовал, — качнул головой Трофим.
— Участвовал! — пригвоздил Крупицына Миша. — Равнодушие — самое страшное из человеческих пороков!
— Равнодушие убивает, — согласился Полыхаев.
— Кого я убил? Кого мы убили?! — разволновался Трофим.
— А Робик вены себе вскрыл! А Тая?… — наседал на него Миша.
— Но это же не значит, что меня нужно за это убить!
Трофим поверил Бондареву. И Робик пытался покончить с собой, и Тая, а это действительно страшно. Очень страшно. И кто-то за это мстит. Димы уже нет, Мурата тоже, Славу убили сегодня. За это всё и убили! А следующий на очереди
— он! Как человек, приговоренный к смерти за равнодушие. И его убьют! Обязательно убьют. Возможно, прямо сейчас. В глазах у Трофима поплыли пепельные облака на фоне серого неба. Не так давно он стоял у окна, с философской скукой рассуждая о смерти. Не так уж и страшно, думал он, умереть. А на самом деле страшно. Очень страшно!.. Подойдет к нему неведомый мститель, приставит к голове пистолет, нажмет на спусковой крючок. И все! В смысле ничего! Ничего больше и никогда!..
— Эй, что с вами! — Полыхаев обеспокоенно глянул на Трофима.
— У меня нашатырь есть! — Миша вышел из комнаты, вернулся, на ходу открывая пузырек.
А Трофим действительно находился в предобморочном состоянии, он сам осознавал это. Под коленками ослабло, захотелось присесть, но инстинкт самосохранения заставлял держаться на ногах.
— Не надо нашатырь! — Трофим вытянул руку, останавливая Бондарева. Вдруг там, в пузырьке, у него мышьяк, например, или даже синильная кислота, вдохнешь, и больше не выдохнешь.
— Ты думаешь, я отравить тебя хочу! — догадался Миша.
— А вдруг? — Полыхаев забрал у него склянку, осторожно издалека поводил носом над горлышком. — Нашатырь.
— Да не собираюсь я никого убивать!.. Когда хотел, не убил, а сейчас и подавно!
— А хотел? — спросил майор.
— Честно скажу! — Бондарев прямо посмотрел ему в глаза. — Хотел!.. Но только Кислицына!.. Даже Мурата не хотел убить.
— Кислицына сегодня и убили.
— У меня алиби! Можете проверить!..
— Проверим, — кивнул Полыхаев.
Следователь вдруг вышел из квартиры, оставив Трофима наедине с Бондаревым. Слабость под коленками вдруг прошла, руки окрепли, кулаки налились силой. Мало уметь смотреть смерти в глаза, нужно еще уметь побеждать смерть.
Бондарев с озадаченным видом стоял у двери, за которой скрылся Полыхаев. Он переживал, кусая губы. И не за себя, похоже, боялся, а за свою соседку. Вдруг тайное станет явным, и опозорится женщина, и муж от нее уйдет.
Скорее всего, алиби у Бондарева действительно имелось. Если да, значит, Славу застрелил кто-то другой.
— Значит, ты хотел убить Кислого? — спросил Трофим.
Бондарев спокойно выдержал взгляд.
— Хотел. Но не убил.
— А кто мог?… Робик мог?
— Слава был натуральным садистом, я помню, как он издевался над Робиком, — раздумчиво сказал Миша… — Может, и Робик убил, если его ненависть такая же сильная, как и раньше, то мог… Хотя вряд ли… Слава, конечно, мразь, но это дело давнее. Я бы не стал мстить за старое… А Евсюка зачем убивать?… И ты вроде как на очереди.
— На очереди.
— В районе одиннадцати часов я находился в доме. На двери подъезда, если вы не заметили, висит камера.
— Существует несколько способов обмануть камеру. — Полыхаев выразительно повел головой в сторону балкона.
— Я никого не обманываю. И никого не убивал. — Бондарев твердо посмотрел следователю в глаза.
— Но тем не менее гражданин Кислицын подозревал вас в убийстве своих друзей.
— Мутная история, мутные подозрения, — усмехнулся Миша. — А насчет убийства Муратова, так я действительно находился… проводил время в соседней квартире. Я Кислицыну это говорил. И Трофимову тоже.
— Кто такой Трофимов? — спросил Полыхаев.
Трофим сообразил, что речь идет о нем.
— Я не Трофимов, я Крупицын.
— Да? — искренне удивился Бондарев. — Я почему-то думал, что Трофим — это кличка.
— Трофим — это имя, — пристально глядя на Мишу, пояснил Полыхаев.
— Я даже не знал. Он же на класс младше учился… Кстати, нормальным парнем был, никого не трогал, это Кислицын — полный отморозок. И Муратов… Евсюков этот любил подраться, но к слабым не лез…
— А вы тогда были слабым? — вкрадчивым тоном задал вопрос Полыхаев.
— В общем, да… Но к Славе никаких вопросов! — отчеканил Бондарев.
— Он уже расплатился по счетам, да? — вспомнив не столь уж давний разговор с ним, сказал Трофим.
— Дело не в этом, дело в том, что Слава заставил меня взяться за ум. Вернее, побудил во мне желание стать сильным. Я занялся собой, возмужал, окреп. Что в этом плохого?
— Ты взялся за ум? Или тебе кто-то помог? Что ты там говорил про психиатра?
— А что я говорил? — неприязненно спросил Миша.
— Что психиатр нацеливал тебя на убийство.
— Да нет, не нацеливал. Просто сказал, что не нужно сдерживать ненависть. Хочешь — убей. Но только мысленно.
— Мысленно? — раздумывая над услышанным, спросил Полыхаев.
— Мысленно, но при наличии реальных возможностей.
— И вы эти возможности получили?
— Да, и довольно-таки давно. Я мог убить Славу еще пятнадцать лет назад, но к этому времени я уже давно остыл…
— А вы обращались к психиатру?
— Да. Мама сказала, что надо. Я не хотел, но мама сказала, что Станислав Сергеевич и Робику помог, и Тае… Знаешь, кто это такие? — Бондарев пронзил Трофима взглядом.
И ведь он добился своего, Трофим почувствовал стыд и раскаяние. А Миша продолжал терзать его, взглядом растравляя давнюю рану.
— Робик руки на себя наложил, если ты не знаешь.
— Да что ты говоришь? — удивился Трофим.
— Думаешь, это невозможно?
— А Тая?
— Тая, Тая… Твоя одноклассница, — кивнул Бондарев.
— Да. Четвертая стадия дебильности?… Довели девчонку, под поезд бросили.
— Под поезд это в переносном смысле? — спросил Полыхаев.
Да, он слышал, что Тая пыталась покончить жизнь самоубийством. Но почему именно под поезд?
— Да нет, в прямом!.. Она в прямом смысле под поезд бросилась! Обходчик там проходил, вытолкнул ее в последний момент. Сам без ноги остался, а ее спас…
— Ты это серьезно? — Трофим не скрывал удивления. Это ведь не просто суицид, о котором не напишут в газетах, а настоящий подвиг, человек спас Таю, рискуя своей жизнью, остался без ноги. А школу такая новость обошла стороной? Так не бывает.
— Тая после этого целый год в психушке провела! — кивнув, зло сказал Бондарев.
— А сейчас как она себя чувствует? — спросил Полыхаев.
— Так четвертая стадия дебильности, — усмехнулся Бондарев. — Университет с отличием окончила, исторический факультет, кандидатскую потом защитила.
— Я не знал. — Трофим смотрел на него потрясенно. Тая — кандидат исторических наук? Никогда бы не подумал, что такое возможно.
— А это спасибо Станиславу Сергеевичу! С его индивидуальным подходом к личности… К личности! Он в каждом своем пациенте видел прежде всего личность. С личностями он и работал. Меня он нацелил на силу, Таю — на ум! Заставил доказать вам, что никакая она не отсталая!.. — Миша испепелял Трофима взглядом.
— А Робика на что нацелили? — спросил Полыхаев.
— С Робиком ничего не вышло, — пожал плечами Миша. — Ни с силой у него дело не пошло, ни с музыкой. В консерваторию пытался поступать — провалился, больше не пробовал. Работает страховым агентом, кажется. Маленький такой, жалкий… Сломали вы его! Сильно сломали!..
— Нехорошо вышло, — осуждающе сказал Полыхаев.
— Да я в этом не участвовал, — качнул головой Трофим.
— Участвовал! — пригвоздил Крупицына Миша. — Равнодушие — самое страшное из человеческих пороков!
— Равнодушие убивает, — согласился Полыхаев.
— Кого я убил? Кого мы убили?! — разволновался Трофим.
— А Робик вены себе вскрыл! А Тая?… — наседал на него Миша.
— Но это же не значит, что меня нужно за это убить!
Трофим поверил Бондареву. И Робик пытался покончить с собой, и Тая, а это действительно страшно. Очень страшно. И кто-то за это мстит. Димы уже нет, Мурата тоже, Славу убили сегодня. За это всё и убили! А следующий на очереди
— он! Как человек, приговоренный к смерти за равнодушие. И его убьют! Обязательно убьют. Возможно, прямо сейчас. В глазах у Трофима поплыли пепельные облака на фоне серого неба. Не так давно он стоял у окна, с философской скукой рассуждая о смерти. Не так уж и страшно, думал он, умереть. А на самом деле страшно. Очень страшно!.. Подойдет к нему неведомый мститель, приставит к голове пистолет, нажмет на спусковой крючок. И все! В смысле ничего! Ничего больше и никогда!..
— Эй, что с вами! — Полыхаев обеспокоенно глянул на Трофима.
— У меня нашатырь есть! — Миша вышел из комнаты, вернулся, на ходу открывая пузырек.
А Трофим действительно находился в предобморочном состоянии, он сам осознавал это. Под коленками ослабло, захотелось присесть, но инстинкт самосохранения заставлял держаться на ногах.
— Не надо нашатырь! — Трофим вытянул руку, останавливая Бондарева. Вдруг там, в пузырьке, у него мышьяк, например, или даже синильная кислота, вдохнешь, и больше не выдохнешь.
— Ты думаешь, я отравить тебя хочу! — догадался Миша.
— А вдруг? — Полыхаев забрал у него склянку, осторожно издалека поводил носом над горлышком. — Нашатырь.
— Да не собираюсь я никого убивать!.. Когда хотел, не убил, а сейчас и подавно!
— А хотел? — спросил майор.
— Честно скажу! — Бондарев прямо посмотрел ему в глаза. — Хотел!.. Но только Кислицына!.. Даже Мурата не хотел убить.
— Кислицына сегодня и убили.
— У меня алиби! Можете проверить!..
— Проверим, — кивнул Полыхаев.
Следователь вдруг вышел из квартиры, оставив Трофима наедине с Бондаревым. Слабость под коленками вдруг прошла, руки окрепли, кулаки налились силой. Мало уметь смотреть смерти в глаза, нужно еще уметь побеждать смерть.
Бондарев с озадаченным видом стоял у двери, за которой скрылся Полыхаев. Он переживал, кусая губы. И не за себя, похоже, боялся, а за свою соседку. Вдруг тайное станет явным, и опозорится женщина, и муж от нее уйдет.
Скорее всего, алиби у Бондарева действительно имелось. Если да, значит, Славу застрелил кто-то другой.
— Значит, ты хотел убить Кислого? — спросил Трофим.
Бондарев спокойно выдержал взгляд.
— Хотел. Но не убил.
— А кто мог?… Робик мог?
— Слава был натуральным садистом, я помню, как он издевался над Робиком, — раздумчиво сказал Миша… — Может, и Робик убил, если его ненависть такая же сильная, как и раньше, то мог… Хотя вряд ли… Слава, конечно, мразь, но это дело давнее. Я бы не стал мстить за старое… А Евсюка зачем убивать?… И ты вроде как на очереди.
— На очереди.