Черная Весна

Так оно и было, на самом деле. В голове моего друга не могло уложиться то, что кто-то посягнет на величие его фамилии, что кто-то из его семьи сможет предать родную кровь. Монброны Силистрийские всегда были первыми во всем, и Гарольд впитал это с молоком матери. Его дом в самом деле был его крепостью, в падение которой он никогда бы не поверил. Он и не верил до той поры, пока не увидел все своими глазами.

– Верно, неверно… Какая теперь разница. – Монброн отогнул занавеску на окне, скрывавшую нас от зевак. – Почти приехали. Скажи, ты когда-нибудь думал о том, что твоя жизнь закончится на плахе или в петле?

– А ты туда собрался? – изумился я. – Серьезно? На самом деле?

– Да вот еще, – он пихнул мою ногу своей, и я облегченно вздохнул, увидев прежнего Гарольда, который никого и ничего не боится. – Это я так спрашиваю, из любопытства. А в тюрьме ты когда-нибудь бывал?

– Нет, – ответил я. – Никогда. Что мне там делать? Я же не уличный воришка.

Карета, скрипнув, остановилась, двери ее распахнулись.

– Выходим по одному, – услышал я. – По сторонам не глазеть, рта не открывать, знаков никому не подавать.

– Еще раз позволишь себе говорить с нами в таком тоне – и я тебя убью, – подал голос Монброн. – Не забывай, титулов нас пока никто не лишал и привилегий тоже. И почему оковы обычные? Мне по положению позолоченные положены.

– Все так говорят поначалу, – сообщил нам судейский, с которым общался дядюшка Тобиас. Он тоже был здесь. – Все требуют почтения и привилегий. А потом плачут, как дети, и убеждают наших доблестных тюремщиков, что они совершенно другое имели в виду.

Его слова поддержал дружный хохот, как видно, это была традиционная местная шутка.

Я первым вылез из кареты и тут же зажмурился. После полумрака яркое солнце нестерпимо ударило в глаза.

– Не вороти рожу от солнышка, – посоветовал мне кто-то. – Теперь тебе его до самой казни не видать.

Смысл этих слов я понял довольно скоро, когда нас с Гарольдом привели в камеру.

Надо заметить, что «Башня-на-Площади» была именно тем, что значилось в ее названии. Редко увидишь такое совпадение места и названия, которое его именует. Вот возьмем нашу раймилльскую «Веселую площадь». Если верить наименованию, так там народ должен веселиться. Канатоходцев смотреть, жонглеров, пиво пить, и так далее. Но – нет. Там казни проводят, какое уж тут веселье. Ну разве если только кого-то из казначейских колесуют или судейских, тут да, тут народ очень радовался.

Здесь же одно совпадало с другим. Башня была высокая, с толстенными стенами, узкими лестницами внутри и крошечными камерами. И без окон. Я, по крайней мере, их не заметил. Из освещения только факелы, потрескивающие на стенах.

Я слышал много легенд о том, как матерые воры умудрялись бежать из разных мест – и из тюрем, и с рудников. Большей частью это были, разумеется, сказки. Но даже в них не упоминались подобные места.

Нет, один вариант мне сразу пришел в голову, но вот только и его мы использовать не смогли бы. Ни я, ни Гарольд не изучали магию разрушения. Есть такие заклинания, про них Ворон упоминал на занятиях. Да и при штурме Шлейцера кое-что из этого раздела практической магии я своими собственными глазами видел.

Но где мы, и где магистры, что ее в ход пускали?

– Радуйтесь, – сообщил нам мордатый верзила-тюремщик, остановившись у одной из дверей, и брякнул связкой ключей. – Вдвоем будете сидеть. Красота, простор!

– Да уж. – Гарольд оглядел помещение, в котором практически все пространство было занято двумя узкими топчанами, придвинутыми к стенам. – Прямо бальная зала.

– В соседней камере, точно такой же, шестеро сидят, – ответил на это ключник. – Дрыхнут по очереди. Двое спят, четверо стоят. По-другому никак. Руки вперед вытянули и без фокусов давайте. Мне только свистнуть – стража прибежит.

Он расстегнул кандалы, перекинул их через плечо и оставил нас, замкнув за собой толстую дверь, из-за которой к нам не проникал ни один звук.

Окна, хоть какого-нибудь, здесь тоже не было, в камере царил полумрак. Единственным источником света было небольшое отверстие рядом с потолком. А еще тут было крайне душно. Яркое солнце Силистрии нагрело камни стены, а воздуха в камеру через все то же отверстие поступало очень немного.

А на дворе только весна. Что же здесь летом творится?

– Жарковато. – Гарольд расстегнул камзол. – Уффф!

– Не без того. – Я было последовал его примеру, а после и вовсе снял верхнюю одежду, да еще и сапоги стянул. – Но это ничего, ночью будет веселее. Ночью мы мерзнуть будем.

Высказав это предположение, я растянулся на топчане, подложив под голову свернутую одежду.

– Давай расценивать это как некий полезный опыт. Познавательный, скажем так, – предложил Гарольд, стягивая камзол и делая то же самое, что я. – Согласись, когда у нас еще выпал бы шанс попасть в настоящую тюрьму? Вот ты такое предположить мог?

– Я? Никогда. С чего бы?

Произнося это, я даже не знал, плакать мне или смеяться. Кому-кому, а мне тюрьма, по идее, была домом родным, поскольку в своей бывшей ипостаси я все равно туда раньше или позже загремел бы.

– Есть и другие хорошие стороны в нашем нынешнем положении, – жизнерадостно продолжил Гарольд.

– А ну-ка? – я даже лег на бок и уставился на него. – Какие именно? Нет, мне правда интересно.

– Первое. – Монброн сжал пальцы в кулак, а после отогнул один из них. – Нам пока не надо гадать, что делать дальше. Мы уже находимся в некой конечной точке, откуда сами выбраться не можем, а потому и голову над своей будущностью ломать нечего.

– Сомнительный плюс, – скептически скривился я. – Хотя… Да, отсюда не сбежишь, факт есть факт.

– Как вариант, мы, конечно, можем убить тюремщика, – заметил Гарольд. – Ты знаешь магию крови, я тоже кое-что могу, да и ремни у нас не отобрали, удавку можно смастерить, но что потом? Я считал – мы миновали восемь этажей и сейчас почти на самом верху башни. Нам не добраться до выхода живыми, даже если мы добудем оружие. Что до магии – ее и на один пролет не хватит.

– Можно выпустить друзей по несчастью, – возразил я. – Вон только в соседней камере шесть человек обитает. Двое спят, но четверо-то бодрствуют?

Сказав это, я повертел головой. Бывалый люд рассказывал, что в камерах бывают такие специальные отверстия, которые являются слуховыми трубами. Мол, сидельцы общаются, а люди из тюремной охраны, а то и городской стражи, их слушают. Ничего такого я не заметил, но червячок беспокойства у меня внутри остался.


– Вариант, – призадумался Гарольд. – Ладно, это мы еще обсудим. Итак, второе положительное обстоятельство – мы можем наконец-то выспаться в более-менее приличных условиях. Мне лично этот гамак на корабле до смерти надоел.

– Вот тут – да, – признал я. – Хоть и жарко, зато задница в воздухе не болтается. Что еще?

– Кое-кому придется пошевелить мозгами над тем, как нас выручить. – Гарольд широко улыбнулся, отгибая третий палец. – Знаешь, приятно иногда побыть чьей-то головной болью.

– Ой, ладно, – фыркнул я. – Есть у меня подозрения, что ты и до того кучу проблем окружающим создавал. В смысле, еще до нашего знакомства, когда дома жил.

– Ну и последнее, – мой друг отогнул еще один палец. – Если все-таки дело дойдет до топора и плахи, я буду очень, очень красиво смотреться на эшафоте. Вот только представь, Эраст. Я, в белой рубахе…

– В серой, – заметил я. – Как и у меня. Откуда им у нас взяться, белым? Мы в тюрьме, тут прачек нет. А если совсем честно, мои и до того не сильно белые были. То война, то корабль…

– Ну да, переодеться я не успел, – Гарольд с отвращением глянул на замызганные рукава сорочки. – Ладно, в почти белой рубахе, молодой, стройный, красивый. Еще волосы распущу! Все девицы помрут от восторга!

– Что да, то да, – даже не стал спорить я. – Особенно если волосы распустить. И знаешь, чтобы ветерок эдак их слегка развевал. Очень красиво будет смотреться. В аккурат до того момента, как палач тебе первую руку не отрубит. Или ногу? У вас с чего четвертование начинают? У нас с рук.

– Скотина ты, милейший фон Рут, – заявил Гарольд. – Такую картину испортил. Теперь ни малейшего желания нет на эшафот идти. Придется как-то выбираться отсюда.

– Крайний срок – понедельник, то есть через четыре дня, – заметил я. – Во вторник состоится суд, где нас приговорят к смерти.

– Думаешь?

– Уверен. – Я снова лег на спину. – Вот кабы тебя отвезли к королю, то, может, и нет. Тебя же король в лицо знает?

– Знает, – подтвердил Гарольд.

– Вот потому тебе туда и не попасть, – продолжил я. – Просто составят документ, по которому некий дворянин, возможно, даже безымянный, чуть не прибил родных, и подсунут его на подпись королю, а тот его подмахнет. Или даже без этого обойдутся. Знаешь, в судебных канцеляриях и не такие странности бывают. Заверит приговор какой-нибудь бумагомарака, да и все.

Я сам в местах вроде королевской канцелярии не бывал, но вот беззубый Руфус, который частенько ночевал со мной в одной раймилльской ночлежке, много про подобные штуки рассказывал. Он сам лишился всего, чего имел, вот таким же образом, через поддельные бумаги, за большие деньги заверенные подлинными печатями и подписями. У нас ведь все решают связи и знакомства, у Руфуса их оказалось меньше, несмотря на его положение. Потому в какой-то момент его племянник стал жить-поживать в бывшем руфусовом огромном доме и кататься на карете с золочеными спицами. Сам же Руфус спал в ночлежках и дрался с нищими за кусок хлеба, до той поры, пока ему горло не перерезали.

Что уж говорить про нас? Дядюшка Тобиас отсыплет золота, кто-то где-то подпишет бумагу и поставит печать, а потом мы будем стоять на виду у всего города на Судной площади.

– Шутки шутками, но я не желаю подыхать от рук палача, – уже без иронии произнес Гарольд. – Лучше тогда уж наш первый план, с тюремщиком. По крайней мере умрем от честной стали и в бою, все не стыдно у Престола будет в глаза Владыкам посмотреть. Да, жизнь оказалась бестолковая, зато смерть красивая.

Мог бы я сказать, что не красивая она, а глупая, поскольку влезли мы в эту всю канитель напрасно. Мог, но не стал. Потому что тоже в этом всем виноват. Не убей я еще во время войны ученика мистресс Эвангелины, и сейчас бы не здесь на топчане лежал, а спокойно зубрил заклинания в Вороньем замке. Все хороши, проще говоря.

– Ты со мной? – привстав, протянул мне руку Гарольд.

– Как всегда, – пожал я ее. – До конца.

– Красиво сказал, – одобрил он. – Прямо как в романах, которые мои бестолковые сестрицы так любят читать! Ох, духота какая!

– Слушай, а вот мне интересно, – спросил я, вытерев со лба пот, моментально выступивший от телодвижений. – Твой брат упоминал некую Люсиль. Если не секрет – в чем там дело?

На самом деле, данное имя я услышал сегодня не впервые. Еще прошлым летом оно мелькнуло в ночном разговоре моего друга и Аманды, который я случайно подслушал. Правда, случайно. Не нарочно.

– Люсиль. – Гарольд помолчал. – Там все неприятно вышло. Сильно неприятно.

– Не хочешь – не рассказывай, – предложил я. – Все понятно, семейные дела это такая штука…

– Семейные, – Монброн рассмеялся. – Знаешь, я все чаще начинаю понимать тех, кто называет своей семьей нашу дружную компанию. Ей-ей, наши узы прочнее, чем любые кровные. Да что там, сам посуди – родной дядюшка хочет моей смерти, брат предал, сестры и мать промолчали, а ты готов идти за мной на эшафот. Вот и задумаешься, где она, семья, на самом деле.

– Тогда рассказывай про Люсиль, – потребовал я. – По-нашему, по-родственному.

– Не язык у тебя, а помело, – заметил Гарольд. – Ладно уж. Хотя там и рассказывать особо нечего. Есть у нас в Форессе уважаемое семейство по фамилии Лавинь. «Старая» кровь, изрядное состояние, естественно, в родстве с другими благородными семействами и с нами в том числе. Кстати – по дядюшкиной линии. Ну и, как водится, я знал всех своих погодков из этой фамилии, поскольку при одном «малом дворе» были приняты, по одним балам ходили, на одни охоты ездили. У нас так принято.

– «Малом дворе»? – уточнил я.

– Ну да. – Гарольд повертел пальцами в воздухе. – Двор наследника престола. Наши отцы состоят при правящем короле, мы, их благородные потомки, при будущем монархе. Традиция. По идее, от нашего дома там должен был Генрих присутствовать, как старший, но он к этому был не приспособлен совершенно. На лошади сидит криво, шпагой как вертелом машет и крови боится. Опозорил бы он нас, вот отец меня туда и отправил. Мол, все одно никому дела до этого нет. А я что? Только рад был. Там весело было.

– Слушай, если ты наследника престола знаешь, так это хорошо, – оживился я. – Может…

– Он умер три года назад, – прервал мои соображения Гарольд. – Как объявили, от геморроидальных колик. Но я так думаю, что его сгубила та хворь, что в бокале с вином легко растворяется и вкуса не имеет. Его место занял средний сын короля, а его я почти не знаю. У него своя свита, ближним покойного принца в ней места нет.

– Плохо, – вздохнул я. – Ну, и что с Люсиль-то?

– Я крепко сдружился с Лео Лавинем, мы с ним погодки, – продолжил Монброн. – Стал часто бывать в этом доме, и там обнаружил, что совсем еще недавно сопливая малышка Люсиль, его сестра, превратилась в такую красотку, что только ахнуть можно.

– Ну, и тогда ты… – предположил я.

– Да не было у нас ничего, – даже привстал на локтях Гарольд. – Не было. Могло бы случиться, не стану врать, но не успел я. Отец Люсиль решил отдать ее за Генриха, этот тюфяк, оказывается, в нее влюбился. Уж не знаю, где он ее заприметил, он из замка-то выходил раз в год по обещанию. Нет, я не лучший из людей, но спать с невестой брата – это перебор. По крайней мере, до свадьбы.

Не связывается что-то. Тогда, ночью, Гарольд говорил о том, что Аманде надо быть попроще и не совершать ошибок этой самой Люсиль.

– Она не хотела идти за него, – тем временем продолжал свой рассказ Гарольд. – Но и отцу перечить тоже не могла. Самое забавное, что Люсиль могла стать моей женой, если бы не изображала, что я ей безразличен. Прохлопали мы свое возможное счастье. Хотя, может, и к лучшему, я ее все равно не любил. Хотел – это да, но чувства… Я, знаешь ли, никогда никого толком не любил. В смысле – женщину. Ну так, как об этом менестрели поют. Потому, наверное, всегда и предпочитал иметь дело с замужними женщинами, им разные слова говорить не нужно, и видов на тебя они не имеют.