Человек в безлюдной арке
Часть 15 из 29 Информация о книге
Для доступа к библиотеке пройдите авторизацию
С бронзовой спичечницей Протасов не расставался ни на минуту. Во-первых, в камере её попросту невозможно было спрятать, во-вторых, он мог точно так же уйти отсюда и больше не вернуться - мало ли какие сюрпризы готовили ему московские легаши, переведут в одиночку или перевезут в другую тюрягу. На следующий день Мишка впервые покинул камеру. Хромая, он шёл длинным прямым коридором на допрос, позади, изредка подавая команды плёлся охранник.
В небольшом кабинете, обставленным скромной, казённой мебелью, сидел милиционер с двумя кубарями в бирюзовых петлицах. Желая казаться добрячком, он пригласил Мишку присесть, пододвинул пепельницу и коробку хороших папирос, а после, вооружившись ручкой задавал всё те же вопросы, которыми, несколько днями ранее, мучил его Евстигней. Мишка, в свою очередь, повторял те же ответы: сбежал из дома, скитался по сараям, чердакам, подвалам, случайно познакомился с четырьмя пацанами, которые угостили вином и предложили лёгкое дельце, согласился потому, что устал голодать и нищенствовать, имена двоих подзабыл, у двух других были клички - Экибастуз и Серый.
Легавый с кубарями тщательно записал его ответы, заставил расписаться, вызвал охранника и велел вернуть задержанного в камеру. Через рез некоторое время Протасова снова повели на допрос, нога слегка расходилась, боль исчезла, чирияк на голове и вовсе перестал ныть, в душе появился лучик надежды на снисхождение. А почему бы и нет? Основных заводил, придумавших и подговоривших остальных напасть на инкассатора, он не знает, по уголовке попался впервые. С этими мыслями он уверенно вошёл в кабинет, в надежде увидеть там следователя добряка. И остолбенел. За столом, сдвинув густые чёрные брови, сидел грозного вида здоровый мужик. У этого в петлицах было по три кубаря, он не предложил присесть, не пододвинул пачку папирос. Он вообще не высказывал намерения казаться добрым.
- А ну встал ровно! - рявкнул он громовым голосом. - Развернись ко мне лицом.
Мишка поспешил выполнить приказ. Первые полчаса допроса легавый только и делал, что орал и долбил кулаком по столу, подавляя напором. Но Мишка держался, из раза в раз повторяет заученную версию.
- Что ты плетёшь? Какой ещё Экибастуз? Нет в нашей картотеке никакого Экибастуза, - Все сильнее распалялся следователь.
- Почём я знаю, гражданин начальник? - ныл в ответ Мишка. - Может он и не Экибастуз вовсе, только что я сделаю, если он так назывался.
После очередного Мишкиного ответа, легавый не выдержал, с грохотом отбросив стул, он подскочил и врезал ему кулачищем. Мишка отлетел в дальний угол, схватился за ухо и начал скулить.
Допросы с избиениями продолжались две или три недели, точнее Мишка сказать не мог, потому что потерял счёт дням, проведённым в проклятый тюряге. Он не знал о том, что в октябре фашисты вплотную подошли к столице, что в городе начиналась паника, на вокзалах кипело людское море, поезда были забиты под завязку, а шестнадцатое октября стал единственным днём, когда не работало метро. Не знал он и о том, что для поспешного бегства в Москве, в эти страшные дни было угнано около ста автомобилей, украдено около полутора миллионов рублей, а из Микояновского комбината пропала пять тонн колбасных изделий. Он даже не предполагал в каких количествах и с какой скоростью из Москвы бежало партийно-хозяйственная элита, как на специальных постах бойцы НКВД останавливали их автомобили, вытряхивали прямо на дорогу чемоданы и узлы, высаживали на обочину домочадцев, тут же конфисковали машины и отбирали партбилеты, лишая струсивших беглецов высоких должностей. Впрочем, если бы Протасову об этом рассказали, ничего, кроме злорадства, в ответ бы не услышали.
После каждого допроса, охранники заволакивали избитого Мишку в камеру и бросали на пол. Полчаса он просто лежал, не двигаясь, потом медленно переворачивался на спину, ощупывал ссадины и шишки. Тихо матерясь, поднимался и усаживался на нары, поправив сползший правый носок, убеждался в целости спичечницы и радовался тому, что до следующего допроса оставались ещё целые сутки. Это время Протасов лежал на нарах или медленно прохаживался по пустой камере. Глядя в потолок, или считая шаги от двери до стены с крохотным, оконцем, он невольно вспоминал свою короткую жизнь и каждый раз, с удивлением, подмечал, что восемнадцать спокойных лет, до побега из дома, занимают в его воспоминаниях гораздо меньше места, чем несколько месяцев, проведённых в банде Амбала. Дело было не в свежести тех или иных событий, дело было в их яркости и в их количестве. За время учёбы в школе он прогулял полсотни уроков, тихоря курил в дальнем углу школьного двора. Однажды подрался из-за порванной на перемене рубахи, гонял в футбол, изредка бил стёкла, ещё периодически ссорился сестрой Анной. А в последний год, совместно с Генкой Дранко, обустроил укромное местечко на чердаке. На этом все, остальные события были столь незначительны, что забывались через день или два.
А в банде Амбала жизнь заиграла новыми красками, там было по взрослому и пахло настоящей волей. Да, кореша занимались рисковыми делами, но это было интересно, азартно и за каждое успешное дельце все его участники гарантированно получали призы в виде приличных бабок. Остановившись посреди камеры, Мишка подолгу смотрел через оконце на клочок неба и восстанавливал в памяти черты этих новых друзей. Мелкого Шустрова, энергичного Амбала, заводилу и безоговорочного лидера банды Стёпку Свистка, умного и приятного общении малого, способного состряпать план любой сложности, невозмутимого и безобидного силача Чуваша, а также остальных корешей: Куцего, Ермолая, Глиню, появлявшихся в банде время от времени.
Амбал звал их, когда в задуманном деле, требовалось участие пяти и более человек, потом Протасов валился на нары и мечтал о том счастливым миге, когда вновь повстречается с корешами. Однажды, на допросе, он осмелился спросить у злого легаша живы ли инкассатор с женщиной милиционерам.
Скривившись в ухмылке, тот ответил:
- Если бы кто-то из них скончался, тебя, сосунок, давно бы расстреляли без суда и следствия.
Это добавило веры в то, что большого срока, за участие в налёте, ему не дадут. Как-то погожим, октябрьским днём Протасова снова привели на допрос. И, к своему превеликому удивлению, в кабинете за столом он увидел доброго следователя, с двумя кубарями в бирюзовых петлицах. От радости Мишка едва не бросился ему на шею.
- Садись Протасов, - кивнул тот на табурет.
Мишка скромно присел на краешек деревянного табурета и покосился на пачку папирос. Последний раз он курил здесь же, на допросе у добряка, но в этот раз подымить не предложили.
- Следствие по твоему делу завершено, - спокойно проинформировал следователь, и проведя ладонью по закрытой картонной папке, заверил. - Прокурорская проверка и суд сейчас много времени не занимает, завтра узнаешь приговор.
Мишка шумно сглотнул:
- И что же мне светит, гражданин начальник?
- Полагаю, десятка плюс - минус пара лет.
- Да за что же? Я же в этой компании случайный и женщина с инкассаторам не пострадали. Так за что же десятка, гражданин начальник?
От обиды и ужаса Мишка готов был расплакаться, исподволь он конечно понимал, что отделался легко, ведь в военное время и вправду за нападение на государственного инкассатора запросто могли поставить к стенке. Однако, твердя на допросах одну и ту же выдумку, со временем он и сам в неё поверил. Теперь же, узнав о грозившем наказании, по настоящему расстроился.
Следователь молча выслушал его истерику, поковырял в зубах спичкой, поглядел в забранное решёткой окно, вздохнул и вдруг сказал:
- Ладно, есть один вариант. Если не хочешь загреметь на десятку в лагеря - ознакомься и подпиши вот это… - выдернув из планшетки лист бумаги с напечатанным текстом, он подвинул его Протасову.
Схватив листок, Мишка повернулся к свету и принялся быстро читать. По мере ознакомления с написанным, Мишкино лицо становилось серым, огонёк надежды в глазах понемногу мерк. Дважды прочитав, он поднял на следователя тоскливый взгляд и неуверенно спросил:
- А что такое отдельная рота, гражданин начальник?
- Командование десятой армии, при поддержке московского руководства, решило дать шанс таким как ты – зелёным, глупым, не в меру горячим, - ответил он. - Чтобы не отправлять вас в лагеря, собрать в отдельной роте и дать возможность исправиться и стать нормальными людьми. В роте будет человек двести, из постоянного состава восемь офицеров, четыре сержанта, остальные – бандиты, уголовники, воры. Служба тяжёлая, не буду врать. Роту поставят на самый опасный участок фронта.
- И долго мне в ней кантоваться?
- Месяца три, потом переведут в обычное подразделение, но это если повезёт.
- А если нет?
- Тогда до гибели или до ранения. Как сказано в этом документе - ты должен искупить свою вину кровью. Ну что, ставишь подпись или в камеру до завтрашнего суда?
Подумав пару секунд, Мишка схватил ручку, макнул перо в чернильницу и вывел под документом свою фамилию.
Глава девятая
Москва; июль 1945 года
Старцев примчался домой к Василькову через полчаса после звонка, уселись за стол. Пока Валентина сооружала чай, Васильков изложил суть дела.
- Так, понятно, - потирал руки довольный Иван, хотя по лицу его было видно, что пока ничего не понятно.
- Слушай, ну вот первая мысль, которая на поверхности - а не могло ли случиться так, что это дамское зеркальце изготовлялось массово? К примеру, артелью какой-нибудь или механическим заводом, а?
Замечание показалось дельным, но Александр его отмёл:
- Нет, Ваня, исключено.
- Почему ты так считаешь?
- Судя по той спичечнице, которую я тогда держал в руках, больно уж сложная вещица. Над такой неделю надо трудиться, на поток ставят что попроще, чтобы копеечка в карман капала.
- Это верно. Что же, полагаешь, это оно и было? - с надеждой посмотрел на фронтового друга Старцев.
- Чего гадать? Надо отработать эту версию.
Три чашки с чаем уже стояли на столе, Валентина принесла ложечки для варенья, села рядом с мужем.
- Валя, расскажи подробнее об этой девушке, - попросил Иван.
- Зеркальце принадлежало моей подруге - Ане Протасовой. Весной 1943 года её направили в нашу инфекционную больницу, на практику, - почему-то вздохнула Валентина. - Очень красивая была девушка, умненькая, скромная, опрятная, из хорошей семьи, прекрасно играла на фортепиано. Она была молодая, но наше больничное начальство уважало её за глубокие знания.
- Ты сказала была. С ней что-то случилось?
- Она погибла в декабре 1943 года. Возвращалась поздно вечером домой после дежурства, какие-то подонки подкараулили ее и напали.
- Ограбление?
- Ударили по голове и забрали все, что при ней было. У неё и было-то - несколько рублей мелочью, документы, да это зеркальце в бронзовой оправе.
- Откуда оно у нее, не помнишь?
- Она что-то говорила про отца. Вроде бы он, в свободное от работы время, возился в домашней мастерской, делал всякие интересные вещицы. Отца накануне войны, кажется, арестовали. А кем он был я не знаю. Анна предпочитала не говорить на эту тему.
Напившись чая, Старцев простился с хозяевами и уговорился с Александром встретиться завтра на работе на час раньше обычного.
***
Двухэтажное здание Московского уголовного розыска абсолютно тёмным никогда не бывало. Дюжина окон обязательно светились даже глубокой ночью, работали несколько дежурных офицеров, телефонисты, водители дежурных автомобилей, ответственные заместитель начальника МУРа и оперативно-розыскные группы, занимавшиеся наиболее важными, горящими делами. Появившись на службе ранним утром, Старцев с Васильковым распределили обязанности и разошлись по разным этажам. Александр отправился в архив, Иван же надолго засел у телефонистов. Встретились часа через полтора, в кабинете, когда все сотрудники группы были в сборе.
Передав вчерашний рассказ Валентины, Старцев кивнул товарищу:
- Начнём с тебя, Саня. Что удалось выяснить по убитой девушке?
- Протасова Анна Егоровна, двадцатого года рождения, - Васильков раскрыл блокнот и принялся зачитывать убористые строчки. - Коренная москвичка, окончив среднюю школу, поступила в медицинский институт. Весной 1943 года была направлена на практику в Сокольническую инфекционную больницу. Поздно вечером, двадцать седьмого декабря 1943 года, по дороге домой была убита тремя ударами тупого предмета по голове. Труп Протасовой Анны Егоровны, утром следующего дня, обнаружил участковый дворник Есипов Иван Афанасьевич. При убитой ничего, кроме документов, не обнаружено. Расследованием убийства занималась группа старшего оперуполномоченного МУРа майора Феофанова…
Васильков закрыл блокнот, достал из кармана папиросы:
- Группа Феофанова копала две недели.
- И ничего? Ни одного следа?
- Да, из журнала приёма больных, которые вела Анна Протасова, бесследно исчезла страница с последними записями - как раз за двадцать седьмое декабря, кто-то её вырвал. В общем дело закрыто.
- Да… - побарабанил пальцами по столешнице Старцев. - Я надеялся информации будет побольше.
- Тут ещё общие сведения о её матери и младшем брате. А у тебя получилось узнать об отце?
- Кое-что выяснил. Да толку с этого ноль. Обзвонил с десяток номеров Главного управления исправительно-трудовых лагерей, с горем пополам выяснил судьбу инженера Егора Савельевича Протасова.
- Живой? - с робкой надеждой спросил Вася Егоров.
Иван мотнул головой:
- Увы, после ареста и следствия был осуждён по статье 58 1А - измена родине. Приговор к высшей мере в последний момент заменили десятилетним сроком. Отбывать его Протасов отправился в северо-восточный и ИТЛ, то бишь на Колыму. Там, в 1944 году, при переводе из одного лагеря в другой, он скончался от остановки сердца.
В небольшом кабинете, обставленным скромной, казённой мебелью, сидел милиционер с двумя кубарями в бирюзовых петлицах. Желая казаться добрячком, он пригласил Мишку присесть, пододвинул пепельницу и коробку хороших папирос, а после, вооружившись ручкой задавал всё те же вопросы, которыми, несколько днями ранее, мучил его Евстигней. Мишка, в свою очередь, повторял те же ответы: сбежал из дома, скитался по сараям, чердакам, подвалам, случайно познакомился с четырьмя пацанами, которые угостили вином и предложили лёгкое дельце, согласился потому, что устал голодать и нищенствовать, имена двоих подзабыл, у двух других были клички - Экибастуз и Серый.
Легавый с кубарями тщательно записал его ответы, заставил расписаться, вызвал охранника и велел вернуть задержанного в камеру. Через рез некоторое время Протасова снова повели на допрос, нога слегка расходилась, боль исчезла, чирияк на голове и вовсе перестал ныть, в душе появился лучик надежды на снисхождение. А почему бы и нет? Основных заводил, придумавших и подговоривших остальных напасть на инкассатора, он не знает, по уголовке попался впервые. С этими мыслями он уверенно вошёл в кабинет, в надежде увидеть там следователя добряка. И остолбенел. За столом, сдвинув густые чёрные брови, сидел грозного вида здоровый мужик. У этого в петлицах было по три кубаря, он не предложил присесть, не пододвинул пачку папирос. Он вообще не высказывал намерения казаться добрым.
- А ну встал ровно! - рявкнул он громовым голосом. - Развернись ко мне лицом.
Мишка поспешил выполнить приказ. Первые полчаса допроса легавый только и делал, что орал и долбил кулаком по столу, подавляя напором. Но Мишка держался, из раза в раз повторяет заученную версию.
- Что ты плетёшь? Какой ещё Экибастуз? Нет в нашей картотеке никакого Экибастуза, - Все сильнее распалялся следователь.
- Почём я знаю, гражданин начальник? - ныл в ответ Мишка. - Может он и не Экибастуз вовсе, только что я сделаю, если он так назывался.
После очередного Мишкиного ответа, легавый не выдержал, с грохотом отбросив стул, он подскочил и врезал ему кулачищем. Мишка отлетел в дальний угол, схватился за ухо и начал скулить.
Допросы с избиениями продолжались две или три недели, точнее Мишка сказать не мог, потому что потерял счёт дням, проведённым в проклятый тюряге. Он не знал о том, что в октябре фашисты вплотную подошли к столице, что в городе начиналась паника, на вокзалах кипело людское море, поезда были забиты под завязку, а шестнадцатое октября стал единственным днём, когда не работало метро. Не знал он и о том, что для поспешного бегства в Москве, в эти страшные дни было угнано около ста автомобилей, украдено около полутора миллионов рублей, а из Микояновского комбината пропала пять тонн колбасных изделий. Он даже не предполагал в каких количествах и с какой скоростью из Москвы бежало партийно-хозяйственная элита, как на специальных постах бойцы НКВД останавливали их автомобили, вытряхивали прямо на дорогу чемоданы и узлы, высаживали на обочину домочадцев, тут же конфисковали машины и отбирали партбилеты, лишая струсивших беглецов высоких должностей. Впрочем, если бы Протасову об этом рассказали, ничего, кроме злорадства, в ответ бы не услышали.
После каждого допроса, охранники заволакивали избитого Мишку в камеру и бросали на пол. Полчаса он просто лежал, не двигаясь, потом медленно переворачивался на спину, ощупывал ссадины и шишки. Тихо матерясь, поднимался и усаживался на нары, поправив сползший правый носок, убеждался в целости спичечницы и радовался тому, что до следующего допроса оставались ещё целые сутки. Это время Протасов лежал на нарах или медленно прохаживался по пустой камере. Глядя в потолок, или считая шаги от двери до стены с крохотным, оконцем, он невольно вспоминал свою короткую жизнь и каждый раз, с удивлением, подмечал, что восемнадцать спокойных лет, до побега из дома, занимают в его воспоминаниях гораздо меньше места, чем несколько месяцев, проведённых в банде Амбала. Дело было не в свежести тех или иных событий, дело было в их яркости и в их количестве. За время учёбы в школе он прогулял полсотни уроков, тихоря курил в дальнем углу школьного двора. Однажды подрался из-за порванной на перемене рубахи, гонял в футбол, изредка бил стёкла, ещё периодически ссорился сестрой Анной. А в последний год, совместно с Генкой Дранко, обустроил укромное местечко на чердаке. На этом все, остальные события были столь незначительны, что забывались через день или два.
А в банде Амбала жизнь заиграла новыми красками, там было по взрослому и пахло настоящей волей. Да, кореша занимались рисковыми делами, но это было интересно, азартно и за каждое успешное дельце все его участники гарантированно получали призы в виде приличных бабок. Остановившись посреди камеры, Мишка подолгу смотрел через оконце на клочок неба и восстанавливал в памяти черты этих новых друзей. Мелкого Шустрова, энергичного Амбала, заводилу и безоговорочного лидера банды Стёпку Свистка, умного и приятного общении малого, способного состряпать план любой сложности, невозмутимого и безобидного силача Чуваша, а также остальных корешей: Куцего, Ермолая, Глиню, появлявшихся в банде время от времени.
Амбал звал их, когда в задуманном деле, требовалось участие пяти и более человек, потом Протасов валился на нары и мечтал о том счастливым миге, когда вновь повстречается с корешами. Однажды, на допросе, он осмелился спросить у злого легаша живы ли инкассатор с женщиной милиционерам.
Скривившись в ухмылке, тот ответил:
- Если бы кто-то из них скончался, тебя, сосунок, давно бы расстреляли без суда и следствия.
Это добавило веры в то, что большого срока, за участие в налёте, ему не дадут. Как-то погожим, октябрьским днём Протасова снова привели на допрос. И, к своему превеликому удивлению, в кабинете за столом он увидел доброго следователя, с двумя кубарями в бирюзовых петлицах. От радости Мишка едва не бросился ему на шею.
- Садись Протасов, - кивнул тот на табурет.
Мишка скромно присел на краешек деревянного табурета и покосился на пачку папирос. Последний раз он курил здесь же, на допросе у добряка, но в этот раз подымить не предложили.
- Следствие по твоему делу завершено, - спокойно проинформировал следователь, и проведя ладонью по закрытой картонной папке, заверил. - Прокурорская проверка и суд сейчас много времени не занимает, завтра узнаешь приговор.
Мишка шумно сглотнул:
- И что же мне светит, гражданин начальник?
- Полагаю, десятка плюс - минус пара лет.
- Да за что же? Я же в этой компании случайный и женщина с инкассаторам не пострадали. Так за что же десятка, гражданин начальник?
От обиды и ужаса Мишка готов был расплакаться, исподволь он конечно понимал, что отделался легко, ведь в военное время и вправду за нападение на государственного инкассатора запросто могли поставить к стенке. Однако, твердя на допросах одну и ту же выдумку, со временем он и сам в неё поверил. Теперь же, узнав о грозившем наказании, по настоящему расстроился.
Следователь молча выслушал его истерику, поковырял в зубах спичкой, поглядел в забранное решёткой окно, вздохнул и вдруг сказал:
- Ладно, есть один вариант. Если не хочешь загреметь на десятку в лагеря - ознакомься и подпиши вот это… - выдернув из планшетки лист бумаги с напечатанным текстом, он подвинул его Протасову.
Схватив листок, Мишка повернулся к свету и принялся быстро читать. По мере ознакомления с написанным, Мишкино лицо становилось серым, огонёк надежды в глазах понемногу мерк. Дважды прочитав, он поднял на следователя тоскливый взгляд и неуверенно спросил:
- А что такое отдельная рота, гражданин начальник?
- Командование десятой армии, при поддержке московского руководства, решило дать шанс таким как ты – зелёным, глупым, не в меру горячим, - ответил он. - Чтобы не отправлять вас в лагеря, собрать в отдельной роте и дать возможность исправиться и стать нормальными людьми. В роте будет человек двести, из постоянного состава восемь офицеров, четыре сержанта, остальные – бандиты, уголовники, воры. Служба тяжёлая, не буду врать. Роту поставят на самый опасный участок фронта.
- И долго мне в ней кантоваться?
- Месяца три, потом переведут в обычное подразделение, но это если повезёт.
- А если нет?
- Тогда до гибели или до ранения. Как сказано в этом документе - ты должен искупить свою вину кровью. Ну что, ставишь подпись или в камеру до завтрашнего суда?
Подумав пару секунд, Мишка схватил ручку, макнул перо в чернильницу и вывел под документом свою фамилию.
Глава девятая
Москва; июль 1945 года
Старцев примчался домой к Василькову через полчаса после звонка, уселись за стол. Пока Валентина сооружала чай, Васильков изложил суть дела.
- Так, понятно, - потирал руки довольный Иван, хотя по лицу его было видно, что пока ничего не понятно.
- Слушай, ну вот первая мысль, которая на поверхности - а не могло ли случиться так, что это дамское зеркальце изготовлялось массово? К примеру, артелью какой-нибудь или механическим заводом, а?
Замечание показалось дельным, но Александр его отмёл:
- Нет, Ваня, исключено.
- Почему ты так считаешь?
- Судя по той спичечнице, которую я тогда держал в руках, больно уж сложная вещица. Над такой неделю надо трудиться, на поток ставят что попроще, чтобы копеечка в карман капала.
- Это верно. Что же, полагаешь, это оно и было? - с надеждой посмотрел на фронтового друга Старцев.
- Чего гадать? Надо отработать эту версию.
Три чашки с чаем уже стояли на столе, Валентина принесла ложечки для варенья, села рядом с мужем.
- Валя, расскажи подробнее об этой девушке, - попросил Иван.
- Зеркальце принадлежало моей подруге - Ане Протасовой. Весной 1943 года её направили в нашу инфекционную больницу, на практику, - почему-то вздохнула Валентина. - Очень красивая была девушка, умненькая, скромная, опрятная, из хорошей семьи, прекрасно играла на фортепиано. Она была молодая, но наше больничное начальство уважало её за глубокие знания.
- Ты сказала была. С ней что-то случилось?
- Она погибла в декабре 1943 года. Возвращалась поздно вечером домой после дежурства, какие-то подонки подкараулили ее и напали.
- Ограбление?
- Ударили по голове и забрали все, что при ней было. У неё и было-то - несколько рублей мелочью, документы, да это зеркальце в бронзовой оправе.
- Откуда оно у нее, не помнишь?
- Она что-то говорила про отца. Вроде бы он, в свободное от работы время, возился в домашней мастерской, делал всякие интересные вещицы. Отца накануне войны, кажется, арестовали. А кем он был я не знаю. Анна предпочитала не говорить на эту тему.
Напившись чая, Старцев простился с хозяевами и уговорился с Александром встретиться завтра на работе на час раньше обычного.
***
Двухэтажное здание Московского уголовного розыска абсолютно тёмным никогда не бывало. Дюжина окон обязательно светились даже глубокой ночью, работали несколько дежурных офицеров, телефонисты, водители дежурных автомобилей, ответственные заместитель начальника МУРа и оперативно-розыскные группы, занимавшиеся наиболее важными, горящими делами. Появившись на службе ранним утром, Старцев с Васильковым распределили обязанности и разошлись по разным этажам. Александр отправился в архив, Иван же надолго засел у телефонистов. Встретились часа через полтора, в кабинете, когда все сотрудники группы были в сборе.
Передав вчерашний рассказ Валентины, Старцев кивнул товарищу:
- Начнём с тебя, Саня. Что удалось выяснить по убитой девушке?
- Протасова Анна Егоровна, двадцатого года рождения, - Васильков раскрыл блокнот и принялся зачитывать убористые строчки. - Коренная москвичка, окончив среднюю школу, поступила в медицинский институт. Весной 1943 года была направлена на практику в Сокольническую инфекционную больницу. Поздно вечером, двадцать седьмого декабря 1943 года, по дороге домой была убита тремя ударами тупого предмета по голове. Труп Протасовой Анны Егоровны, утром следующего дня, обнаружил участковый дворник Есипов Иван Афанасьевич. При убитой ничего, кроме документов, не обнаружено. Расследованием убийства занималась группа старшего оперуполномоченного МУРа майора Феофанова…
Васильков закрыл блокнот, достал из кармана папиросы:
- Группа Феофанова копала две недели.
- И ничего? Ни одного следа?
- Да, из журнала приёма больных, которые вела Анна Протасова, бесследно исчезла страница с последними записями - как раз за двадцать седьмое декабря, кто-то её вырвал. В общем дело закрыто.
- Да… - побарабанил пальцами по столешнице Старцев. - Я надеялся информации будет побольше.
- Тут ещё общие сведения о её матери и младшем брате. А у тебя получилось узнать об отце?
- Кое-что выяснил. Да толку с этого ноль. Обзвонил с десяток номеров Главного управления исправительно-трудовых лагерей, с горем пополам выяснил судьбу инженера Егора Савельевича Протасова.
- Живой? - с робкой надеждой спросил Вася Егоров.
Иван мотнул головой:
- Увы, после ареста и следствия был осуждён по статье 58 1А - измена родине. Приговор к высшей мере в последний момент заменили десятилетним сроком. Отбывать его Протасов отправился в северо-восточный и ИТЛ, то бишь на Колыму. Там, в 1944 году, при переводе из одного лагеря в другой, он скончался от остановки сердца.