Человек из Санкт-Петербурга

– Петербург стал неспокойным местом. Это больше не тот город, который вы знали.

– Да, мы все слышали об этом монахе, – вставил реплику Стивен.

– Вы о Распутине? Императрица верит, что через него с ней общается сам Господь, а она, в свою очередь, оказывает огромное влияние на царя. Но Распутин только один из симптомов болезни. Страна постоянно охвачена стачками и мятежами. Народ утратил веру в божественное происхождение царской власти.

– И что же следует предпринять? – спросил Стивен.

Алекс вздохнул.

– Все требует перемен. Нам нужны эффективные фермерские хозяйства, развитие промышленности, настоящий парламент, подобный английскому, земельная реформа, профсоюзы, свобода слова…

– Вот с профсоюзами я бы на вашем месте не торопился, – заметил Стивен.

– Возможно, вы правы, но России так или иначе давно пора вступить в двадцатый век. И либо мы, благородное сословие, ей в этом поможем, либо народ сметет нас и сам возьмется за дело.

Лидия с удивлением поняла, что риторика Алекса звучит решительнее, чем у некоторых членов партии радикалов в Лондоне. Как же разительно должна была измениться ситуация дома, чтобы один из князей заговорил в таких выражениях! Ее сестра Татьяна, мать Алекса, в письмах нередко писала о «народных волнениях», но ни разу и словом не обмолвилась, что аристократам может грозить реальная опасность. Правда, следовало иметь в виду, что Алекс все-таки больше пошел в отца, старого князя Орлова, чрезвычайно интересовавшегося политикой. И будь он до сих пор жив, то, вероятно, разделял бы взгляды сына.

– Но ведь существует и третий путь, как ты должен догадываться, – сказал Стивен. – Путь, который все еще может сплотить народ с аристократией.

Алекс улыбнулся так, что становилось понятно: он знает, о чем речь.

– И этот путь?.. – все же спросил он.

– Война.

Алекс с серьезным видом кивнул. «Они прекрасно понимают друг друга», – подумала Лидия. Алекс всегда прислушивался к мнению Стивена, который во многих отношениях заменил ему отца после смерти старика князя.

В этот момент вошла Шарлотта, и Лидия уставилась на нее в изумлении. На ней было платье, которого мать никогда прежде не видела: прозрачные кремовые кружева на шоколадного оттенка подкладке. Сама она никогда бы такое дочери не купила – оно было слишком откровенным, но не могла отрицать, что Шарлотта выглядит в нем просто ошеломляюще. «Где она его взяла? – гадала Лидия. – С каких пор стала пополнять свой гардероб, не посоветовавшись со мной? А кто ей мог подсказать, что эти цвета удивительно гармонируют с ее темными волосами и карими глазами? И не следы ли макияжа чуть заметны на ее лице? К тому же на ней нет корсета!»

Стивен тоже не сводил с дочери глаз. Лидия заметила, как он непроизвольно поднялся из кресла, и это выглядело настолько забавно, что она с трудом сдержала смех. Уже через секунду он сам поймет нелепость ситуации, потому что вставать при каждом появлении дочери в собственном доме было явным перебором.

Но еще более сильное впечатление Шарлотта произвела на Алекса. Он тоже вскочил на ноги, расплескал херес и густо покраснел. «Боже, да он застенчив!» – отметила про себя Лидия. Он переложил мокрый бокал из правой руки в левую и, поняв совершенную невозможность рукопожатия, остался стоять в полной растерянности. Неловкость усугублялась – ему явно следовало сначала прийти в себя, чтобы приветствовать Шарлотту, а он собирался это сделать, еще не оправившись от конфуза. Поэтому Лидия уже хотела вставить какую-нибудь пустую светскую фразу и заполнить возникшую напряженную паузу, когда Шарлотта взяла инициативу на себя.

Из нагрудного кармана Алекса она невозмутимо извлекла шелковый носовой платок и протерла его правую руку со словами, произнесенными по-русски:

– Как поживаете, Алексей Андреевич?

Потом сама пожала ему правую руку, забрала из левой бокал, протерла его и руку, вернула бокал, сунула платок на место и заставила гостя сесть. При этом она сразу же пристроилась рядом с ним и заняла разговором:

– Ну вот, а теперь, когда херес больше не летает по воздуху, я хочу, чтобы вы рассказали мне о Дягилеве. Говорят, он очень странный человек. Вы с ним знакомы?

– Да, знаком, – улыбнулся Алекс.

Князь полностью овладел собой и пустился в рассказ, а Лидия могла только удивляться: Шарлотта справилась с неожиданно возникшей ситуацией без малейших колебаний и задала затем вопрос, который, несомненно, обдумала заранее, чтобы Орлов расслабился и снова почувствовал себя в своей тарелке. И проделано все это было так ловко, словно она вращалась в свете уже лет двадцать и привыкла ко всякому. Где она только научилась этим манерам?

Лидия перехватила взгляд мужа. Стивен тоже был явно поражен изящным поведением дочери, и от отцовской гордости расплылся в широченной улыбке.



Максим мерил шагами Сент-Джеймс-парк, обдумывая увиденное. Время от времени он бросал взгляд через дорогу, где над высокой оградой возвышался изящный белый фасад особняка Уолдена, подобно тому, как исполненная благородства голова возвышается над жестким, безупречно накрахмаленным воротничком. «Эти люди уверены, что там они в полной безопасности», – подумал Максим.

Потом он уселся на скамью, располагавшуюся так, что с нее дом был по-прежнему отлично виден. Мимо него сновали представители лондонского среднего класса: девушки в немыслимых шляпах, клерки и лавочники, возвращающиеся по домам в темных костюмах и котелках. Нянюшки сплетничали между собой, покачивая младенцев в колясках или приглядывая за играми разодетых в пух и прах малышей. Попадались и цилиндры джентльменов, спешивших по своим клубам в районе Сент-Джеймс. Лакеи в ливреях выгуливали маленьких уродливых собачек. Толстая дама с огромной сумкой покупок плюхнулась на скамью рядом с Максимом и сказала:

– Ну и жарища, доложу я вам!

Он не знал, как правильно реагировать на такую ремарку, и потому лишь улыбнулся и отвел взгляд в сторону.

Представлялось все же вероятным, что Орлов понимал меру опасности, подстерегавшей его в Лондоне, куда он прибыл с тайной миссией. По крайней мере на станции он мелькнул всего на несколько секунд, а из дома не показывался вовсе. Максим догадался, что он специально попросил встретить его в закрытом экипаже, хотя погода стояла превосходная и на улицах преобладали коляски с откинутым верхом или открытые ландо.

До сегодняшнего дня план убийства рисовался абстрактно, понял Максим. Он стоял в одном ряду с такими отвлеченными понятиями, как международная политика, дипломатические скандалы, союзы и договоры, военные приготовления и гипотетические позиции, занимаемые бесконечно далекими кайзерами и царями. Но сейчас он внезапно предстал воплощением реального человека, мужчины определенной комплекции и роста с моложавым усатым лицом. И в это лицо можно было вогнать пулю. А невысокую плотную фигуру в теплом пальто разнести на куски бомбой. Или перерезать ножом чисто выбритую шею над модным галстуком в горошек.

И Максим ощущал себя готовым привести в исполнение любой из вариантов. Более того, он страстно желал этого. Оставались вопросы, но на них найдутся ответы; существовали проблемы, но они будут решены; дело потребует смелости – но как раз с этим у него все в порядке.

Он воображал себе Орлова и Уолдена внутри этого красивого особняка в изящной и удобной одежде, окруженных толпой угодливых слуг. Вскоре они усядутся ужинать за длинный стол, в полированной поверхности которого будут отражаться огни канделябров, белоснежные салфетки, серебро столовых приборов. И они примутся за еду с тщательно вымытыми руками с ухоженными ногтями, а женщины – в специальных перчатках. Съедят они едва ли десятую часть от поданных блюд, отправив остальное назад в кухню. Их разговор будет вертеться вокруг скачек, последних мод сезона или даже короля, с которым все они знакомы лично. Люди, которых они собираются отправить на кровавую бойню, борются с холодом и голодом в сырых землянках насквозь промерзшей России, а здесь они всегда нальют миску бесплатного супа даже революционеру-анархисту, пока он ведет себя тихо.

«Какое же высшее счастье мне предстоит испытать, убив Орлова! – подумал Максим. – Как сладостна будет месть! Если мне это удастся, я потом могу даже принять смерть, полностью исполнив свое предназначение на этой земле».

Он чуть дрожал от предвкушения.

– Похоже, вы подцепили простуду, – заметила толстуха рядом.

Максим только пожал плечами.


– Я купила ему на обед отменные бараньи отбивные и испекла яблочный пирог, – сказала она.

– Вот как? – Максим так и не понял, о чем она пыталась толковать. Он встал со скамьи и по траве подошел ближе к дому. Потом сел, но уже на землю, прислонившись спиной к стволу дерева. Ему придется наблюдать за особняком еще день, а быть может, и два, чтобы выяснить, какой образ жизни Орлов собирается вести в Лондоне. Когда он будет выезжать и возвращаться обратно, каким транспортом пользоваться – каретой, ландо, автомобилем или обычным кебом, – как много времени станет проводить в обществе Уолдена. В идеале он должен предвидеть перемещения князя, чтобы однажды затаиться в засаде. Этого можно добиться, просто изучив его привычки. Или же каким-то образом узнавать заранее о планах, пусть даже придется подкупить кого-то из прислуги.

Затем ему предстояло решить проблему выбора оружия и его приобретения. Выбор, разумеется, зависел от того способа убийства, который он в итоге предпочтет. А вот достать оружие ему сумеют помочь только анархисты с Джюбили-стрит. Но к актерам-любителям заведомо обращаться не стоило, как и к интеллектуалам из Данстен-Хаус и прочим «революционерам», имевшим легальный источник заработка. Зато он уже выделил для себя группу из четырех-пяти действительно озлобленных молодых людей, которым хватало денег только на выпивку, но в редких случаях, касаясь в разговоре политики, они неизбежно поднимали тему экспроприации экспроприаторов, что на жаргоне анархистов означало возможность финансировать революцию, добывая деньги грабежами. У таких либо уже было оружие, либо они знали, где его взять.

Две совсем юные девушки, с виду похожие на продавщиц, прошли мимо, и он слышал, как одна из них щебетала:

– И тогда я сказала ему: «Неужели ты думаешь, что если сводил меня в «Биоскоп», а потом угостил бокалом эля, то можешь уже и…»

Они скрылись из виду.

Странное чувство вдруг овладело Максимом. Сначала он решил, что оно навеяно девушками, но нет – ему было на них решительно наплевать. «Что это? Тревога? – подумал он. – Нет. Довольство собой? Нет. Еще не время. Возбуждение? Едва ли».

А потом он понял, что попросту счастлив.

И это действительно было для него необычно и ново.



В ту ночь Уолден пришел в спальню к Лидии. Они занялись любовью, потом она уснула, а Стивен лежал в темноте, держа на плече ее голову, и вспоминал Петербург 1895 года.

Тогда он почти непрестанно путешествовал – по Америке, Африке, Аравии, но, главным образом, потому, что Англия оказалась слишком тесна, чтобы жить там одновременно с отцом. Жизнь петербургского светского общества показалась ему веселой, но в чем-то консервативной. Ему нравились российские пейзажи и водка. А иностранные языки всегда давались легко, и хотя русский был одним из самых трудных, тем охотнее он принял вызов и стал изучать его.

Как будущему наследнику графского титула, Стивену вменялось в обязанность нанести визит вежливости британскому послу, а тот, в свою очередь, почел своим долгом добывать для гостя приглашения на все приемы подряд и представить его наиболее видным фигурам местного высшего общества. Стивен охотно принимал приглашения, поскольку любил разговаривать о политике с дипломатами не меньше, чем играть в карты с военными и пить шампанское с актрисами. На одной из вечеринок в посольстве и состоялась его первая встреча с Лидией.

Ему уже приходилось слышать о ней. У нее была репутация образца добродетели и настоящей красоты. И она действительно обладала красотой, но хрупкой и несколько бесцветной, особенно когда к своей бледной коже и светлым до блеклости волосам добавляла еще и белое вечернее платье. Ее манеры отличали скромность, сдержанность и безукоризненная вежливость. Не обнаружив в ней ничего поразительного, Стивен ограничился на первый раз лишь короткой беседой и нашел себе другую компанию.

Однако позже, во время ужина, она оказалась его соседкой за столом, и тут уж от обязанности общаться деться было некуда. Все русские свободно владели французским, а вторым иностранным избирали, как правило, немецкий, и потому Лидия почти не знала английского. Выручила способность Стивена без проблем говорить на французском. А вот найти подходящую тему оказалось куда сложнее. Он бросил реплику о правительстве России – она ответила набором реакционных клише, банальным и расхожим среди представительниц ее класса в то время. Тогда он переключился на свое увлечение – охоту на диких африканских зверей, и какое-то время она казалась заинтересованной, но стоило ему начать описывать племя пигмеев, ходивших совершенно голыми, как она покраснела и отвернулась, чтобы заговорить с соседом по другую от себя сторону. Стивен же решил, что эта девушка совершенно не для него. На таких следовало жениться, а супружество пока не входило в его планы. И все же осталось не дававшее покоя ощущение, что она куда сложнее, чем казалась на первый взгляд.

Лежа с ней в постели девятнадцать лет спустя, Уолден подумал, что это ощущение остается при нем до сих пор, и грустно улыбнулся в темноте.

А в тот вечер в Петербурге он случайно увидел ее еще раз. После ужина он заблудился в лабиринте коридоров посольства и набрел на музыкальный салон. Она была там одна и сидела за роялем, наполняя комнату звуками музыки, полной безудержной страсти. Мелодии он прежде не слышал, и поначалу она показалась ему даже несколько дисгармоничной, но задержаться его заставило не это, а сама Лидия. Бледная красота недотроги куда-то исчезла: у нее яростно сверкали глаза, когда она в экстазе откидывала голову, а все тело трепетало от переживаемых эмоций – это была совершенно другая женщина.

Музыку он запомнил на всю жизнь. Позднее он узнал, что это первый фортепианный концерт Чайковского, си-бемоль минор, и с тех пор отправлялся слушать его при каждой возможности, так и не признавшись Лидии почему.

Покинув посольство, он вернулся в гостиницу, чтобы переодеться, поскольку ближе к полуночи его ждали за карточным столом. Играть Стивен любил, но не терял головы: всегда в точности зная, сколько может позволить себе проиграть, и, лишившись этой суммы, сразу же прекращал игру. Причина такой сдержанности таилась не в холодном расчете. Просто он знал, что, случись ему наделать долгов, придется обращаться за помощью к отцу, а сама мысль об этом была невыносима. Впрочем, порой он оставался и в достаточно крупном выигрыше. Но если быть до конца честным, то не сам по себе азарт игры на деньги привлекал его – гораздо больше ему нравилось проводить время в мужской компании с выпивкой ночь напролет.

Но в тот раз сесть за столик с зеленым сукном было не суждено. Притчард, его камердинер, как раз завязывал узел на галстуке, когда в дверь гостиничных апартаментов постучал посол. Причем у его превосходительства был такой вид, словно ему пришлось спешно встать с постели и на скорую руку одеться. У Стивена даже мелькнула мысль, что произошла революция и всех граждан Великобритании срочно попросят укрыться в стенах посольства.

– Боюсь, у меня для вас плохие новости, – начал посол, – поэтому вам лучше присесть. Поступила телеграмма из Лондона. Это касается вашего отца.

Старый деспот умер от сердечного приступа в возрасте шестидесяти пяти лет.

– Разрази меня гром! – отозвался на известие Стивен. – Вот уж не ожидал, что это случится так рано.

– Примите мои глубочайшие соболезнования, – сказал посол.

– Весьма признателен, что вы лично прибыли сообщить мне об этом.

– Это мой долг. Скажите, если чем-то могу помочь.

– Спасибо, вы очень добры ко мне.

Посол с чувством пожал ему руку и уехал.

А Стивен уставился в пространство, вспоминая старика отца. Это был необычайно высокий человек с железной волей и прескверным характером. Его саркастические замечания способны были кого угодно довести до слез. У его близких существовало только три возможности: уподобиться ему, полностью подчиниться или сбежать. Мать Стивена, милая, но совершенно бесхребетная женщина Викторианской эпохи, позволила мужу совершенно подавить себя и умерла совсем молодой. Стивен предпочел уехать.

Он вообразил себе отца на смертном одре и подумал: «Наконец-то и ты лишился своей власти над людьми. Теперь не будут рыдать горничные, трепетать лакеи, а дети в испуге прятаться от тебя по углам. Ты не сможешь больше насильно устраивать браки и сгонять фермеров с земли, чтобы показать, насколько тебе плевать на принятые парламентом законы. Тебе уже не приговорить вора к пожизненному заключению в тюрьме и не сослать болтуна-агитатора из социалистов в Австралию. Прах к праху, пыль к пыли».

Ему потребовалось много лет, чтобы пересмотреть свое мнение об отце. И теперь, в 1914 году, когда ему самому исполнилось пятьдесят, он признавал и некоторые достоинства батюшки, которые отчасти унаследовал сам: например, тягу к знаниям, веру в рационализм, убеждение, что только добросовестный труд может оправдать существование мужчины на этой земле. Но в 1895-м Стивен не чувствовал ничего, кроме горечи.

Притчард принес на подносе бутылку виски и коротко сказал:

– Воистину печальное событие, милорд.

Услышав обращение «милорд», Стивен едва ли не вздрогнул. До сей поры они с братом носили чисто номинальные титулы – сам Стивен был лордом Хайкомом, и прислуга, обращаясь к нему, именовала его просто «сэр». Милордом для них мог быть только отец. Но отныне, конечно же, именно Стивен становился графом Уолденом. А вместе с титулом к нему в собственность переходили несколько тысяч акров земли в южной Англии, обширные угодья в Шотландии, семь скаковых лошадей, Уолден-Холл, вилла в Монте-Карло, охотничий домик на севере и место в палате лордов.

Ему придется жить в Уолден-Холле. Это было семейное гнездо, и графу, как его главе, полагалось обитать именно там. «Первым делом проведу электричество», – тут же решил он. Можно продать некоторые из ферм, чтобы вложить деньги в лондонскую недвижимость и акции североамериканских железных дорог. Потом предстоит выступить с первой речью в палате лордов. О чем он будет говорить? Скорее всего о внешней политике. У него теперь были арендаторы, за которыми следовало присматривать, и несколько имений, чтобы рачительно ими управлять. Отныне в сезон ему необходимо появляться при дворе, устраивать охоту и приемы…

Ему никак не обойтись без жены.

Роль графа Уолдена совершенно не подходила холостяку. Кто-то должен выполнять обязанности хозяйки во время всех этих приемов, отвечать на письменные приглашения, обсуждать с поварихой меню, распределять гостей по спальням и сидеть на противоположном конце длинного стола во время званых ужинов в Уолден-Холле. Требуется графиня Уолден.

Ведь и о наследнике придется подумать тоже.