Целуй меня

— Твою мать! Немедленно возвращайся! Где бы ты сейчас ни находилась, остановись! Я приеду за тобой!

— Не могу, — тихо отвечаю я.

— Ты это сделаешь? Ты отдашь ему нашего ребенка? — голос Неро пронизан такой болью, что, несмотря на всю его ярость, я чувствую, насколько сильны его мучения.

Глаза наполняются жгучими слезами, и я раздраженно прикусываю губу.

— Пожалуйста, доверься мне. У меня есть план. У тебя будет твой ребенок.

Тишина в трубке, а потом:

— А тебя не будет?

С минуту я молчу.

— Я ведь обещала, что, так или иначе, вернусь к тебе.

Пусть даже он получит лишь частицу меня … нашего ребенка, но это будет лучшая часть меня. Незапятнанная.

— Morte, пожалуйста… — его голос срывается, и я сжимаю руль с такой силой, что костяшки пальцев белеют.

— Я люблю тебя, - говорю я.

— Уна…

Я выключаю телефон. В горле стоит ком. Эмоции грозят выплеснуться наружу, но я сдерживаю их. Я загоняю их в самый дальний уголок своего разбитого сердца и воздвигаю вокруг него непробиваемую стену. За этой стеной будет жить Неро, до тех пор, пока я либо не увижу его снова, либо сама не умру. Он будет спрятан за непроницаемой стеной, потому что Уна – та, которую хочет видеть у себя Николай, его любимая голубка – не может любить.

Спустя несколько часов я сворачиваю на пустынную грунтовую дорогу. Она едва заметна под снегом, но я найду ее даже с закрытыми глазами, как перелетная птица, возвращающаяся на свое прежнее место. Это на уровне инстинктов. В конце концов, долгие годы я считала это место своим домом.

Колея теряется в ночной темноте. Пелена снега отражается в свете фар, пока я еду вдоль лесополосы. Наконец, вдалеке показывается ярко освещенная площадка. Чем ближе я подъезжаю, тем ярче становится этот одинокий источник света. Я останавливаю машину прямо перед двухметровыми воротами из металлической сетки. Угрожающие петли колючей проволоки отбрасывают тени на снег.

Заглушив мотор, я упираюсь лбом в руль и закрываю глаза. Вот и настал последний момент. Конец всему.

Раздается громкий щелчок, ворота вздрагивают и отъезжают в сторону. Я открываю глаза и в пелене зловещей метели вижу два силуэта. Онемевшими от холода пальцами нахожу дверную ручку, открываю машину и выхожу, и меня тут же до костей пронизывает ледяной ветер. Я подхожу вплотную к двум стоящим передо мной мужчинам. Я не покажу им страха, потому что страх дает власть.

— Я здесь, чтобы встретиться с Николаем, — произношу я на своем родном языке, перекрикивая завывание ветра.

На меня нацелен автомат. Парень, стоящий справа, движением головы указывает мне направление. Я иду к маленькой бетонной постройке, практически засыпанной снегом. Куполообразная крыша простого обывателя наведет на мысль о том, что это не более чем старый авиационный ангар. На самом же деле это глубокое бомбоубежище, непроходимый лабиринт туннелей, построенный для укрытия во время ядерной атаки. Николай абсолютный псих и параноик.

Мои сопровождающие останавливаются у двери в транспортный отсек. Один из них обыскивает меня, забирает найденный за поясом джинсов пистолет сорокового калибра, после чего толкает меня вперед. Дверь передо мной открывается. Дуло автомата упирается мне в спину, и я делаю шаг вперед. Первая часть бункера – гараж, и в самом его центре среди внедорожников и снегоходов стоит Николай: его руки скрещены на груди, поверх дорогого костюма шерстяное пальто. Он выглядит абсолютно безупречно. И ровно настолько же неуместно в этом ледяном аду. Ирония в том, что он, по сути, находится на своем месте. Бесчувственный дьявол – правитель царства пыток и подчинения.

— Голубка, — выдыхает он, и его лицо расплывается в широкой улыбке.

Несмотря на то, что каждая мышца моего тела напряжена и готова к бою, я не подаю вида. Я полностью осознаю, перед какой угрозой стою сейчас, и ловлю себя на странном чувстве: несмотря на отсутствие в течение нескольких лет, я всегда видела в Николае отца. Человека, который помог мне и сделал сильнее. Я знала, что он порочен, и пороки его отвратительно жестоки, но мирилась с этим. И была предана ему. До нынешнего момента. Пока он не захотел завладеть моим ребенком. Потому что неожиданно поняла: все, что он делал, все его методы и мотивы не имеют оправдания. Со всей ясностью мне это открылось только сейчас, когда он решил забрать у меня моего ребенка. Теперь я вижу, что он больное, извращенное существо и всегда был таким.

Он подходит ближе и протягивает руку к моему животу. Я уворачиваюсь и хрипло спрашиваю:

— Где Анна?

— Она в безопасности.

— Ты сейчас же отпустишь ее.

Николай смеется.

— Моя милая голубка, — и, обхватив рукой за подбородок, вынуждает смотреть в его улыбающееся лицо. — Здесь ты ничто, — он сдавливает мою нижнюю челюсть с такой силой, что боль пронзает все лицо. — Ты - всего лишь то, чем я тебя сделал. Ты. Меня. Разочаровала.

— Отпусти ее, — я вырываюсь из его хватки, резко опускаюсь на корточки и сбиваю с ног парня с автоматом. С глухим стуком он падает на пол, а я, схватив его оружие, вскакиваю и целюсь в Николая.

Он улыбается.

— Ох, вот видишь … — и, засунув руки в карманы, делает несколько шагов вправо. — Ты всегда была лучшей, Уна. Ты превосходила всех, — его ледяные глаза встречаются с моими. — Я так гордился тобой.

По какому-то беззвучному сигналу из темных углов гаража начинают появляться люди: не меньше двадцати человек, и все вооружены. По тому, как они передвигаются, я могу точно определить, что это бойцы «Элиты». Вряд ли они подготовлены лучше меня, но с двадцатью мне не справиться.

Николай улыбается.

— Ты все еще хочешь убить меня, голубка?

— Отпусти Анну.

— Я бы так и сделал. Но ты продолжаешь позорить меня на каждом углу, наносишь мне оскорбления. Так что слишком много чести. Твоя сестра останется здесь. Возможно, она будет для тебя неким стимулом.


У меня было предчувствие, что Николай так и поступит, и это бесконечно усложняет мою задачу.

Два человека встают по обе стороны от меня. Один приставляет пистолет к моей голове, другой – к животу. Похоже, Николай, как всегда, делает из них бесчувственные машины. Лишенная выбора, я бросаю оружие и поднимаю руки вверх. Меня ведут по коридорам, по которым я могу до сих пор пройти с закрытыми глазами. Тело сотрясает дрожь, кажется, бетонные стены этой подземной крепости, как стенки холодильника, источают ледяной холод.

Меня запирают в той же камере, в которой я жила, когда впервые попала сюда. Помню, как Николай спас меня из лап насильников только ради того, чтобы привезти сюда и запереть. Я пробыла здесь несколько недель. Охранники со мной не разговаривали. Меня лишали сна и еды. Избивали. А через несколько недель снова «появился спаситель» и сказал, что просто вынужден был оставить меня здесь. Мне было тринадцать. Я потеряла родителей, меня разлучили с сестрой, чуть не изнасиловали… Маленькой девочке он казался рыцарем-защитником, которого у нее никогда не было. И как я должна была поступить в обмен на его доброту, внимание и восхищение? Должна была стать сильной. Должна была убивать. И пока делала это, я верила, что у меня есть его любовь. Думаю, мне это было необходимо, потому что, хотя Николай и выбивал из меня (в буквальном смысле этого слова) способность чувствовать, хотя он и заставил меня выстрелить в Алекса… разве не любовь наш единственный стимул в этом мире? Мы все-таки люди, поэтому стремимся к ней, нуждаемся в ней и готовы ради нее на все. Это наша главная и неизбежная слабость.

Я продала за любовь свою душу. За любовь к человеку, который использует преданность преклоняющихся перед ним детей, чтобы создавать из них свою армию.





Глава 22

Неро



Как только Уна завершает разговор, меня охватывает ослепляющая ярость. Я пытаюсь перезвонить ей, но номер уже недоступен. Как она могла пойти на это? Издав звериный рык, я швыряю телефон через всю комнату. Угрюмый Джио молча стоит у двери, скрестив на груди руки. Упираясь локтями в колени и подавшись вперед, на диване сидит Джексон. Его я вызвал потому, что в данный момент мне не нужны никчемные дерьмовые советы Джио. Я жажду крови. Я хочу войны, и Джексон организует мне ее.

— Она всего в двадцати милях от базы, — говорит Джио, опуская айпад на кофейный столик. На карте мигает маленькая красная точка. Когда мы в первый раз перехватили Уну в Париже, то усыпили ее, и я приказал врачу вживить ей в шею «жучок». Сама она ни за что о нем не догадается. Надеюсь, русские не станут сканировать ее на предмет возможных следящих устройств.

— Даже если мы сумеем добраться до базы, Николай сгонит туда целую армию. Эта операция по спасению Уны будет чистым самоубийством.

Я чувствую себя совершенно беспомощным, и это невыносимо. Вцепившись в край стола и склонившись над ним, я пытаюсь убедить себя, что еще не все потеряно, что мы еще поборемся, но, черт возьми, она сложила оружие, даже не сказав мне. Она сделала все за моей спиной, поэтому у меня нет ни плана, ни способов добраться до нее. Она вычеркнула меня из состава игроков, и теперь я просто сторонний наблюдатель, а Уна вместе с моим ребенком в неприступной крепости у человека, которого она в открытую называла сумасшедшим.

— Найди способ связаться с Сашей, — обращаюсь я к Джио. Он хорошо разбирается в компьютерах и разном хакерском дерьме. Уверен, он найдет способ отправить сообщение парню. Сейчас Саша вполне может оказаться для нас единственным связующим звеном с Уной. Джио кивает и выходит из комнаты.

Джексон смотрит на меня.

— Что ты задумал?

— Собери всех парней и свяжись с Девоном. Я хочу, чтобы к завтрашнему утру все были в сборе. Мы спалим дотла этих русских. Если хочешь поймать гребаную крысу – выкури ее.

Девон – мой Нью-Йоркский капо, безгранично преданный и смертельно опасный. Никого из парней не придется просить дважды, когда речь зайдет о том, чтобы прикончить русских.

— Будет сделано, — он поднимается на ноги. Я наливаю себе виски. Джексон задерживается перед дверью. — Мы вернем ее, босс, — и после этих слов выходит.

Надеюсь, он не ошибается, иначе моей ярости не будет предела, я поставлю раком всю гребаную русскую «Братву». В конце концов, что мне терять, если не будет ни Уны, ни ребенка?



***



Я стою перед одним из клубов, принадлежащих русским. Неприметного вида кирпичное здание в Нижнем Ист-Сайде, расположенное между двумя сетевыми ресторанами. Обычный человек даже внимания на него не обратил бы, но я-то знаю.

Прислонившись к капоту своей машины, я подношу сигарету к губам и делаю глубокую затяжку. Уна не выходит у меня из головы. Интересно, что он с ней сделал? Эти мысли только подогревают мою ярость, они - как постоянный приток кислорода, подпитывающего адский огонь.

Из-за угла появляется Джексон и вальяжной походкой направляется ко мне.

— Может, ты отойдешь? — говорит он с коварной улыбкой. Мы пригибаемся за моей машиной, двое его парней укрываются за рядом стоящей. Я отбрасываю окурок, и Джексон протягивает мне простенький сотовый телефон. Нажимаю на кнопку, и через несколько секунд улица содрогается от взрыва. Грохнуло так, что уши заложило. Я даже отсюда чувствую жар взрывной волны, от которой в соседних зданиях повылетали окна.

Джексон запрокидывает голову и демонически хохочет:

— Кому жареных русских?

Выпрямившись во весь рост, я наблюдаю за тем, как пламя охватывает невысокую кирпичную постройку и, распространяясь с невероятной быстротой, перекидывается на соседние рестораны. Люди с криками бегут по улице, из ресторанов, пошатываясь, выходят посетители. Из русского клуба – никого. Джексон заложил такое количество взрывчатки, что от здания вдвое большего размера не осталось бы и камня на камне.

Как и следовало ожидать, крыша клуба медленно проседает, а потом проваливается внутрь, превращая здание в пылающие руины. Раздается еще один взрыв, от которого содрогается земля.

Обойдя машину, я сажусь на водительское сиденье. Окно с моей стороны выбито взрывной волной, но мне все равно. Это только одна из двенадцати запланированных по всему городу акций. Николай решил, что сможет забрать принадлежащее мне, и ему за это ничего не будет? Пусть полюбуется на последствия. За себя я не переживаю – что еще он может мне сделать? Он и так забрал у меня все, поэтому теперь и я с удовольствием понаблюдаю, как кровь русских тварей (пусть и не его личная) будет заливать улицы Нью-Йорка.

Отъехав за несколько кварталов от места взрыва, я звоню Чезаре.

— Неро, — раздается его голос из автомобильных динамиков.

Джексон отворачивается к окну, делая вид, что наш разговор его не интересует.

— Уна у Николая, — сообщаю я, и по моему ровному голосу невозможно догадаться, что внутри меня пылает ярость. — Звоню тебе из вежливости. Кажется, самое время связаться с твоими русскими друзьями.

— Что ты собираешься предпринять? — осторожно спрашивает он.

Я сухо усмехаюсь.