Бумажный дворец

Все эти годы я думала о нем, скучала, мечтала идти с ним по укромным тропинкам, соединившись душами. Но теперь, когда он сидит рядом, я вижу только то, как отдалились мы друг от друга.

– Может быть, ты прав. Не знаю. Вот только теперь нет никаких «нас». – И эта правда почти невыносима. – Мы больше не знаем друг друга. Я даже не знаю, где ты живешь.

– Нет, знаешь. Я живу в этом дурацком здании через дорогу.

– Ты понял, о чем я.

– Я тот же человек, что и раньше. Возможно, менее странный.

– Надеюсь, что нет, – смеюсь я. – Твоя чудаковатость всегда была твоей лучшей чертой.

Джонас берет кольцо с зеленым стеклом, поднимает его на свет.

– Ты должна бережно с ним обращаться. Оно очень ценное. Я потратил на него все свои карманные деньги.

– Знаю. Оно дорогого стоит.

– Я не жалею о том, что случилось.

– А следовало бы. Нам обоим следует.

– Он обижал тебя.

– Я бы пережила.

Джонас кладет кольцо обратно на стол передом мной. Оно лежит между нами. Крошечная вещица – такая уродливая, такая прекрасная.

– Я ношу его не потому, что его подарил мне ты. Я ношу его в напоминание о том, что мы сделали.

Официантка возвращается к нашему столику со стеклянным кофейником в руке.

– Вам подлить? – спрашивает она.

– Нет, спасибо, – отвечаю я.

– Еще что-нибудь?

– Счет, пожалуйста. – Я надеваю пуховик и встаю. – Мне правда пора.

Он протягивает мне кольцо.

– Возьми его. Оно твое. Даже если напоминает тебе о нем.

– Нет.

– Почему?

Я могла бы соврать. И соврала бы, если бы передо мной был кто-то другой.

– Потому что оно напоминает мне и о тебе, – отвечаю я печально.

Джонас достает ручку и отрывает кусок салфетки.

– Я дам тебе свой номер. Чтобы ты позвонила мне, когда одумаешься. Не потеряй его.

Я складываю тонкую бумажку и кладу в кошелек.

– Сегодня дико холодно.

Надеваю шапку, обматываю шею шарфом.

– Я скучал по тебе, – говорит он.

– Я тоже, – произношу я. – Всегда. – Наклоняюсь поцеловать его в щеку. – Мне пора.

– Подожди, – останавливает меня Джонас. – Я провожу тебя до метро.

На улице снег валит крупными хлопьями, бросая целые пригоршни за раз. Джонас берет меня под руку, кладет мою окоченевшую без перчатки ладонь в карман своего пальто. Мы проходим семь кварталов в тишине, слушая, как бесшумно падает снег. Молчание кажется естественным, знакомым, совсем как тогда, когда мы ходили гуськом по тропинке на пляж, бродили по лесу, – мы чувствуем друг друга без слов.

Серая зияющая пасть метро показывается раньше, чем мне хотелось, извергая закутанных, замызганных людей в потоке своего затхлого бетонного дыхания.

– Знаешь, тебе необязательно по мне скучать.


Я вынимаю из его кармана свою руку и кладу ему на щеку.

– Обязательно.

Он притягивает меня к себе так быстро, что я не успеваю отреагировать. Целует меня со страстью каждого дня, каждого месяца, каждого года, что мы любили друг друга. Это не первый наш поцелуй. Первый был под водой давным-давно, когда мы еще были детьми и впервые прощались, зная, что увидимся снова. Но на этот раз, отстраняясь от него, я чувствую мучительную боль. Я не нашла, а потеряла. Я на мгновение замираю, стоя на краю пропасти воспоминаний, отчаянно желая упасть туда, но зная, что не могу. Джонас – зверь, Питер – камень. А мне нужна скала.

– Увидимся, – говорю я. И мы оба понимаем, что это означает.

– Элла… – зовет Джонас, когда я спускаюсь в метро.

Я останавливаюсь, но на этот раз не оборачиваюсь.

– Питер не парень с кольцом, – произносит он. – Я парень с кольцом.





23





1991 год. Февраль, Лондон


В парке пусто. Только несколько угрюмых собачников стоят поодаль друг от друга, наблюдая, как их питомцы резвятся без поводка, заляпав грязью тощие лапы, веселясь за счет мучений хозяев. Идет дождь. Не мощный плодородный ливень, а бесконечная морось, капающая с низкого свинцового неба, которое будто специально создано, чтобы заставить людей подтянуть носки. Черная собака бежит под дождем по полю, преследуя красный мячик.

Я переехала в квартиру Питера в Хэмпстеде с ее величественными лепными потолками. Вдоль стен тянутся книжные полки, уставленные томами в кожаных обложках, начиная от трактатов по кораблестроению и заканчивая сочинениями Агриппы, и все это Питер действительно читал. По вечерам, когда он возвращается домой из Сити, мы разжигаем в камине настоящий огонь, сворачиваемся под пуховым одеялом на диване, и Питер читает мне вслух самую скучную книгу, какую только находит, пока я не умоляю его перестать и заняться со мной любовью.

Квартира была бы божественной, если бы ее не обставляла мать Питера, которая выбрала для интерьера строгие бархатные диваны с львиными лапами вместо ножек и обои с охотничьими собаками, держащими в пасти мертвую дичь. Питер даже завесил одну особенно жуткую сцену убийства Братца Кролика плакатом с рок-группой «Клэш» и набросил ковры на спинки кресел. Но я все еще чувствую, как его мать шпионит за мной глазами сурового предка, чей портрет висит над нашей кроватью. Юная американская подружка приемлема только в том случае, если в конце уберется в свою ужасную страну.

В такие дни, как сегодня, когда Питер на работе, а я одна дома брожу по комнатам и ему арахисовую пасту прямо из банки, безуспешно пытаясь дописать дипломную работу, я чувствую, как она смотрит на меня со всех стен и потолков, как будто обмазала их своим неодобрением. Если бы только она знала, как права.

В конце нашей улицы есть маленький паб с оптимистичной уличной верандой для солнечных дней. За ним раскинулся огромный парк Хэмпстед – Хит с дикими лугами и лесом прямо в центре города. Деревья здесь узловатые, друидические, их корни простираются вокруг, точно пальцы, слепо шарящие в поисках прошлого, которое они еще помнят. Между ними ведут узкие тропинки, теряющиеся в глубоких лощинах с жирной, плодородной землей, гниющими деревьями и густыми зарослями, скрывающими лисьи норы и мужчин, бродящих тут в темноте в надежде на минет.

Обычно после обеда я гуляю по парку, чтобы проветрить мозг, после того как несколько часов сидела, уставившись в печатную машинку. Сегодня я собиралась пройти длинным маршрутом от холма до Кенвуд-хауса, но дождь припустил сильнее, затопляя мир, поэтому я свернула к дому, срезав путь наискосок через луг, мимо мужского пляжа на берегу общественного пруда.

У воды стоят двое старичков в одинаковых голубых резиновых шапочках и мешковатых плавках, дождь стучит им по спинам, их белая, похожая на гофрированную бумагу кожа кажется прозрачной. Я вижу их почти каждый день. Очень по-британски – получать удовольствие от выполнения обязанности, поддерживать свое гражданское право в холодном непривлекательном пруду посреди общественного парка только потому, что можешь. Именно по этой причине мать Питера всегда идет через огород соседей и фермерский свинарник, разгоняя гусей и уток, когда перелезает через деревянный турникет: в Британии существует право прохода, и удовольствие оттого, что законно вторгаешься на чужую территорию, перевешивает удобство окольного пути.

Торопливо шагая мимо пруда, я вижу, как старички натужно плывут, синхронно загребая руками, их ярко-голубые шапочки – черепашьи головы посреди серого моря. Вода, должно быть, ледяная.

Я уже почти выхожу из парка, когда позади меня раздается крик. Женщина с маленькой собачкой вопит, размахивая руками. Мужчина на другой стороне луга слышит ее и бросается на помощь, но я ближе и подбегаю первой.

– Он тонет! – кричит женщина, лихорадочно тыча в пруд. – Я не умею плавать!

На поверхности воды видна только одна синяя голова.

– Он был там, – показывает она. – Он был прямо там, звал на помощь. Я не умею плавать.

– Звоните в службу спасения! – кричу я.

Не успев осознать, что я делаю, я оказываюсь на берегу, сбрасываю кеды, оставляю дождевик с тяжелым свитером где-то на земле позади. Вода теплее, чем я ожидала, свежее. Через шесть быстрых гребков я оказываюсь рядом со старичком. Он болтается в воде, дрожа от потрясения. Его полный ужаса взгляд осматривает поверхность воды в поисках следов друга.

– Это был наш третий круг, – говорит он. – Мы всегда делаем шесть кругов.

– Вылезайте на берег, – приказываю я.

Я ныряю и вглядываюсь в подводный полумрак в поисках выделяющегося пятнышка цвета. Выныриваю, чтобы вдохнуть воздуха, и снова погружаюсь, на этот раз глубже, до самого поросшего камышом дна. Впереди мелькает что-то голубое.

Бригада скорой помощи появляется, когда я добираюсь до берега, задыхаясь под весом обмякшего тела старичка. Двое фельдшеров заходят в воду, чтобы вытащить меня, но я отмахиваюсь от них.

– Спасите его, – выдыхаю я. – Пожалуйста, спасите его.

Его друг стоит, дрожа, на маленьком деревянном причале. Женщина накинула на него свое пальто. Мы смотрим, как фельдшеры колотят старичка по поникшей белой груди, вдувают в него воздух. Я затаиваю дыхание в ожидании того, когда он выкашляет воду и его глаза удивленно распахнутся, как будто он только что выплюнул живую лягушку. Его голубая резиновая шапочка колышется на мутном мелководье.





* * *


Когда я захожу домой, Питер уже лежит на неудобном диване и читает книгу. Должно быть, он только что вернулся, потому что в пепельнице всего один окурок и над его кружкой еще поднимается пар. Я стою босиком на пороге, и бегущая с меня вода собирается в лужу на коврике.