Бумажный дворец

1982 год. Январь, Нью-Йорк


Я залезаю в постель и жду. Вскоре за моей дверью, выходящей в длинный, заставленный книгами коридор, слышатся шаги маминых ног, одетых в чулки. Зря она не носит обувь. Старые половицы трескаются и норовят вонзить занозу в каждого, кто настолько безрассуден, что ходит по дому в одних носках. Пробежишь по коридору, резко затормозишь, и в ногу вопьется тонкий клинок темного дерева, слишком глубоко, чтобы достать пинцетом. Мои подошвы все в крошечных шрамах. Но теперь я уже могу провести ритуал самостоятельно: зажигаю спичку, стерилизую иголку, пока острие не покраснеет, потом рассекаю кожу над тенью занозы в глубине. Вонзаю.

Проходя мимо моей комнаты, мама выключает свет. Она ненавидит тратить электричество. Я жду, когда тихо скрипнет дверь ее спальни. Лео в гостиной закрывает книгу, тянет за цепочку напольной лампы из китайского фарфора, отодвигает тяжелое деревянное кресло. Дверь в их с мамой спальню открывается, потом снова захлопывается, на этот раз решительнее.

Слышатся приглушенные голоса, желающие спокойной ночи, шум воды в ванной, тихий стук пластикового стаканчика о край фарфоровой раковины. Я считаю минуты. Слушаю, как скрипит кровать под весом Лео. Вдыхаю и выдыхаю. Слушаю, как шуршит мой хлопковый пододеяльник. Жду. Жду. Наступает тишина. Стараясь двигаться совершенно бесшумно, я слезаю с кровати и медленно поворачиваю ручку двери. Все еще тишина. Я на ощупь нахожу в кромешной темноте коридора выключатель и включаю свет. Жду. Ничего не происходит. Все заснули или слишком устали, чтобы шевелиться. Я плотно закрываю дверь, залезаю обратно в постель и закутываюсь в одеяло. Все, я сделала что могла. Всегда безопаснее, когда свет включен.



Одной октябрьской ночью, примерно через месяц после возвращения с дачи, я вынырнула из глубокого сна. Разбудил меня ветерок, обдувающий бедра. Помню, я тогда подумала, что сбросила одеяло во сне, но когда потянулась за ним, заметила, что моя ночнушка задралась до самой шеи, обнажив ноги, живот и грудь. И мои трусы были все мокрые. Месячные начались рано. Я вытерла руку о ночнушку и уже собралась идти в ванную, когда обратила внимание, что на том месте, где я вытерла руку, нет темного пятна, нет крови. Я в замешательстве поднесла руку к носу. От нее шел незнакомый мне сильный запах. Какой-то горький, склизкий. И тут я заметила, как что-то шевелится в шкафу. Там кто-то был, прятался в тенях, в темной пустоте. Мне не было видно лица, зато виден был пенис, мясистая белизна на черном фоне, все еще возбужденный. Прятавшийся в шкафу человек сжимал его, на головке блестели последние капли спермы. Я в ужасе застыла. Боялась даже дышать. За последние три месяца в городе нашли четырех женщин, изнасилованных и задушенных, и убийцу до сих пор не поймали. Последней жертве было всего восемнадцать. Ее нашли в реке, голую, со связанными за спиной руками. Я медленно, осторожно легла обратно. Может быть, если он подумает, что я ничего не видела, то уйдет, не причинив мне вреда. Я плотно закрыла глаза и стала молиться. Пожалуйста, уходи. Уходи отсюда. Я не буду кричать. Я никому не скажу. У себя в голове я кричала так громко, что тишина звенела от крика, от едва сдерживаемого ужаса. Минуты ползли. Наконец послышалось шевеление. Дверь моей комнаты распахнулась. Я позволила себе приоткрыть глаза на маленькую щелочку, чтобы убедиться, что маньяк ушел. И в тот момент, когда дверь закрывалась, Конрад обернулся.





Февраль


Я слышу, как тихонько скрипит половица за дверью.

– Элла? – шепотом окликает меня Конрад, чтобы проверить, что я не проснулась. – Элла, ты спишь?

Он открывает дверь и останавливается в темноте у моей кровати. Через несколько секунд наклоняется, задирает мне ночнушку выше бедер, расстегивает штаны и принимается себя трогать. С мягким протяжным звуком. Потом тихо ложится на кровать. Сглатывает. Не осмеливается шевельнуться. Я должна притворяться крепко спящей. Конрад думает, что я понятия не имею, что он заходит ко мне в комнату по ночам. Смотрит на меня. Мастурбирует. Ему кажется, что я сплю беспробудным сном, совершенно не осознавая, что он делает. Как будто выпила сильнодействующее снотворное. И он никогда не должен узнать. Пока он думает, что его ночные визиты – это только его тайна, я могу вести себя нормально, сидеть рядом с ним за ужином, ходить мимо его комнаты в ванную. Потому что для меня как будто ничего не случилось. Может быть, если бы в ту первую ночь я не была парализована от ужаса, я бы заорала. Но тогда все выплыло бы наружу – грязь, унижение. Когда я проснулась той ночью, он уже надрочил прямо на меня, мне на трусы. Я видел кончик его пениса. Этого уже не исправить, даже криком. У всех моих родных останется в голове эта мерзкая картинка. Я буду навсегда запятнана – объект жалости. Поэтому я лучше буду нести бремя его стыда, чем доносить на него.

Я знаю, что мое молчание его защищает. Но еще оно защищает меня: Конрад до смерти боится, что его застукают, что отец узнает и отвергнет его навсегда. У меня есть хотя бы эта власть. Когда он придвигается слишком близко, я делаю вид, что просыпаюсь, и он отползает, чтобы его не обнаружили. Обратно в свою крысиную нору. Я в безопасности. Мне просто нельзя засыпать.





Март


Лео с Конрадом ругаются.

– Черт подери! – орет Лео. – Меня это уже достало, достало!.. – Я слышу грохот его кулака об стену. – Позорище! – вопит Лео. – Ты понимаешь? Понимаешь?

– Пап, пожалуйста.

– Уберись в комнате! – снова слышится грохот.

Я только что вернулась домой от девочки, с которой сижу, когда ее родителей нет дома, я подрабатываю, и мне отчаянно нужно в туалет. Я заглядываю в коридор. Дверь в комнату Конрада широко открыта. Он сгорит от стыда, если узнает, что я все слышала, но чтобы попасть в туалет, мне нужно пройти мимо его комнаты. Я кладу вещи, вешаю жилет на крючок и на цыпочках иду по коридору, надеясь остаться незамеченной.

– Пап, пожалуйста, я старался. У меня просто не получилось.

– Что у тебя не получилось?! – орет Лео. – Запомнить, что Де-Мойн – столица Айовы? Это география, а не ядерная физика. Если ты снова завалишь контрольную, тебя выгонят из школы. Ты это понимаешь?!

– Да, сэр.

– Второго шанса не будет.

– Я же не специально ее завалил, – отвечает Конрад несчастным голосом. – Я просто в этом не разбираюсь.

– В географии нельзя не разбираться, можно просто лениться.

– Неправда, – говорит Конрад дрожащим голосом.

– Хочешь сказать, я вру?

– Нет, я…

Лео замечает меня, когда я крадусь мимо.

– Попроси Элинор тебя подготовить. У нее в этом семестре одни пятерки. Элинор, зайди на минутку.

Я останавливаюсь на пороге.

– Мне не нужна ее помощь, – отмахивается Конрад. – Я справлюсь, обещаю.

– Твоя сестра так хорошо учится, потому что хорошо соображает. Она усердно трудится и старается оправдать наши ожидания.

– У меня просто хорошая память.


– Она мне не сестра! – злобно выплевывает Конрад. Когда он смотрит на меня, его глаза полны яда.

– Мне нужно в туалет, – говорю я.

– Лео? – зовет откуда-то из недр квартиры мамы. – Тебе налить выпить?



Мои глаза закрыты, но я чувствую влажное дыхание Конрада. Он наклоняется к моему лицу, смотрит, не подам ли я признаков жизни. Я стараюсь дышать медленно, ровно. Он придвигается еще ближе, гладит меня по волосам. Я шевелюсь, притворяясь, что вот-вот проснусь. Он убирает руку и отступает в тень, чтобы подождать и посмотреть, буду ли я еще шевелиться. Я переворачиваюсь на другой бок. Этого хватает, чтобы лишить его присутствия духа. Уже поворачиваясь, чтобы уйти, он что-то говорит едва слышным голосом. Но я его слышу.

– Когда-нибудь я засуну его в тебя по-настоящему, – шепчет он. – Сделаю так, чтобы ты залетела. И кто у них тогда будет идеальным ребенком?

К моему горлу подкатывает тошнота, но я сдерживаю ее. Не шевелю и мускулом.





Апрель


Клиника битком набита женщинами. Пожилыми женщинами, беременными девушками. Напротив меня сидят три пуэрториканки.

– Эй, мамасита, – дразнит меня одна. – Завела себе дружка?

Остальные смеются. Я, не отрываясь, смотрю на оранжевое пластиковое сиденье своего стула.

На улице идет снег, убивая первые цветы вишни. Мои походные ботинки насквозь промокли. По дороге от метро к бесплатной клинике, проходя мимо сугробов из снега и лепестков, я почти теряю решимость. Но вот я здесь и жду, когда вызовут номер на моем розовом билетике, как будто я в кафе-мороженое.

Медсестра вызывает нас по пять за раз. Я протягиваю ей поддельное письмо от мамы с разрешением выписать мне противозачаточные, потому что мне всего пятнадцать. Медсестра, почти не глядя, бросает его в кучу других писем, вероятно, таких же. Меня заводят в отгороженную ширмой секцию вместе с пуэрториканками и одной беременной. Соцработница рассказывает нам о рисках противозачаточных, о возможности отдать ребенка на усыновление, а потом дает каждой из нас тест на беременность. Беременная спорит, что это трата теста, но медсестра объясняет, что таковы правила. Три девицы не сводят с меня глаз, как будто раздевая взглядом.

– В чем дело, блондиночка? Папик не хочет платить за настоящего доктора?

Я несу тест в туалет и писаю на полоску.

Мама думает, что я пошла с Бекки в кино на «Виктора/Викторию». Она даже дала мне денег на попкорн и газировку. Мне хочется рассказать ей правду, умолять спасти меня, но я не могу так с ней поступить. Это разобьет ей сердце, разрушит ее брак. Она так счастлива с Лео, а я сильнее ее – достаточно сильна, чтобы нести этот груз. В том, что случилось, моя вина. Я была мила с Конрадом, впустила его на порог. «Потом пеняй на себя», – сказала мне Анна в тот вечер, когда я страдала из-за ядовитого плюща. И она была права. Теперь, куда бы я ни пошла, мне не избавиться от веса его тела, его влажного дыхания, потных рук, ужасных мясистых членов.



После того как с нами поговорили, нас заводят в раздевалку и выдают по бумажному платью.

– Снимайте все, кроме обуви, – велит нам медсестра. На длинной скамейке сидит очередь из женщин в тонких бумажных платьях и тяжелых, припорошенных снегом ботинках. Проходит два часа, прежде чем называют мое имя и медсестра ведет меня в кабинет.

Доктор в маске, закрывающей рот. Мне не видно его лица, только рассеянные глаза.

– Пожалуйста, попросите пациентку лечь на стол и положить ноги на подпорки, – обращается он к медсестре.

– Мне только нужен рецепт на противозачаточные, – говорю я.

Он поворачивается к медсестре.

– Вы объяснили ей, что она не может получить рецепт без осмотра?

Медсестра кивает и прожигает меня раздраженным взглядом.

– Да, конечно, доктор. Она подписала согласие.

Когда я лезу на стол, платье рвется. Как мне теперь вернуться обратно в раздевалку так, чтобы никто не увидел мое голое тело? Я ложусь на спину и даю медсестре положить мои мокрые ботинки на металлические подпорки. В комнате жарко, но я не могу перестать дрожать.

Раздается стук в дверь.

– Войдите, – отзывается доктор.

В кабинет заходит молодой азиат в белом халате.

– Это студент-медик из Киото, он изучает наши методы контрацепции. Не возражаете, если он поприсутствует? – спрашивает доктор. Потом жестом приглашает парня подойди к столу, не обращая внимания на ужас в моих глазах. Протягивает ему маску.

Азиат церемонно кланяется мне, прижав руки к бокам, после чего сует голову мне между ног и смотрит в мою вагину.

– Интересно, – говорит он. – Девственная плева еще цела.

– Да, – отвечает доктор. – Будет немного холодно.