Бумажные призраки
Часть 23 из 47 Информация о книге
Для доступа к библиотеке пройдите авторизацию
Прошло пятьдесят две минуты.
Стеклянная дверь отъезжает в сторону, и в проеме возникает кучерявая голова секретарши.
– Мисс Фельдман?
До меня не сразу доходит, что это я.
– Да-да!
– Люси хочет поговорить с вами в кабинете. Я пропущу. По коридору налево, предпоследняя дверь справа, сразу после уборной. Вашему отцу пока делают обследование мозга. Не волнуйтесь, это быстро.
Быстро. Очень хорошо. Лучше не придумаешь.
Люси уже переоделась в узкие джинсы и синюю футболку, на которой написано: «Девочки не продаются». Вместо больничных сабо на ней белые кеды, на запястье – электронные часы «Эппл».
Кабинет у нее душный, темный, без окон. На стенах – только пара царапин. Она явно не проводит здесь много времени.
По сути, это кладовка, где хранятся одинокий письменный стол, папки с бумагами, толстые медицинские журналы, награды и грамоты, которые наверняка ничего для нее не значат. Думаю, этот кабинет даже больше похож для Люси на тюремную камеру, чем те, что она посещает ежедневно.
Сняв «биркенштоки», она стала ниже на пару дюймов, но по-прежнему вызывает во мне трепет. Я сразу представляю, как убийцы сидят в своих камерах и ждут, когда же заскрипят по блестящему линолеуму резиновые подошвы ее кед.
– Садитесь. – Люси сбрасывает со стула стопку бумаг. – Меня познакомили с Уолтом.
– Ого. А я и не знала, что он тоже поехал.
Ни намека на улыбку. Мои шутки не кажутся Люси смешными. Если вообще что-нибудь кажется.
– Судя по галлюцинациям, у него БДТЛ – болезнь диффузных телец Леви. Она вызывается патологическими скоплениями белка в мозгу, которые влияют на способность человека к мышлению, на его поведение и настроение, а также заставляют видеть то, чего нет. Но это лишь один симптом. На такой ранней стадии БДТЛ галлюцинации появляются у больных крайне редко. – Она пожимает плечами. – Вероятно, без небольшого психоза тут тоже не обошлось.
Я качаю головой:
– Мне известно лишь одно: после того как полиция задержала отца за бродяжничество, ему диагностировали деменцию. Он якобы не помнил, кто он и откуда.
– Такое иногда случается в результате травм или транзиторной ишемической атаки, микроинсульта. Повторюсь: невозможно сделать точное заключение в рамках одной консультации. За обследование я с вас денег не возьму. Он письменно разрешил мне использовать любые сведения о себе в моем исследовании.
– Даже не знаю, стоило ли давать ему на подпись какие-либо документы – тем более без меня…
Она вновь пожимает плечами:
– Это ему решать, не так ли?
– А вам не кажется, что он просто врет?
– Про что?
– Про привидения, например. Про свою плохую память.
– Галлюцинации он не выдумывает. Да, возможно, память подводит его не так часто, как он утверждает. Не ждите от меня великих откровений. Мое исследование, посвященное сознанию и ДНК убийц, еще на зачаточной стадии. Любой убийца имеет некие психические отклонения. Если вам кажется, что Карл сейчас не в лучшей форме, то что вы скажете о заключенном, который каждый день просит меня убрать из унитаза в камере лицо жены? Он видит ее всякий раз, когда мочится. При этом он не помнит, как забил ее до смерти бейсбольной битой сына. Но помнит, что давным-давно прозвал свою жену Дурешкой. «Пожалуйста, вытащите Дурешку из унитаза!» – причитает он на каждой нашей встрече.
– Карл тоже видит галлюцинации…
– Пациент, о котором я говорю, носит подгузник. И не моется. Вообще, – обрывает меня Люси. – Мистер Фельдман прекрасно соображает и страдает лишь незначительной потерей памяти. Ему вынесли оправдательный приговор. Ни вы, ни я не знаем, действительно ли он убивал людей. В противном случае вы бы сюда не пришли.
– Но вы же хотели мне что-то сказать.
Она долго молчит. Слишком долго.
– Спасибо, что уделили нам время. Большое спасибо.
– Вот что, – медленно произносит Люси. – Думаю, вы сможете добиться от него каких-то ответов, если подойдете к делу творчески. Например, спросите Уолта. Только не забывайте о возможных последствиях.
– Каких, например?
– Вы затеяли игру в угадайку с умным и совершенно непредсказуемым человеком. Если ударите его по больному месту, никто не ворвется в камеру и не скрутит ему руки. А готовы ли вы к тому, что он начнет бить по вашим уязвимым местам? Рано или поздно он начнет, поверьте.
Я изо всех сил сохраняю невозмутимость.
– Что скажете о результатах обследования?
– Это решать Карлу. Я не стала спрашивать с вас все необходимые документы, поскольку вы не имеете доступа к его медицинской карте. Но пренебречь конфиденциальностью его данных я не могу, тем более он не мой пациент.
– Он сказал вам, что я ему не дочь, – спокойно, без лишних эмоций констатирую факт.
– Да. Это единственное, в чем он уверен на сто процентов. – Она поднимает руку. – Ничего не говорите. Я понятия не имею, какие у вас мотивы, и это не имеет для меня никакого значения. Я уже давным-давно не позволяю себе судить людей. И вы, кажется, в прекрасной физической форме. Просто внимательно за ним наблюдайте. Умоляю, всегда будьте начеку.
35
– Окна и зеркала… – бормочет Карл.
Мы вернулись в гостиницу, и он вновь складывает свое «золото» в небольшую сковородку, украденную у миссис Ти. После визита к врачу он как-то особенно не в себе. Барфли устроился под столом и положил морду ему на сапог – это стало входить у него в привычку.
– «Я не жестоко, а всего лишь правдиво», – декламирует Карл. – Сильвия Плат, речь от лица зеркала.
Я молча наблюдаю, не решаясь вмешаться. Сетка из светлых царапин на столе мозолит мне глаза – будто какие-то психи играли здесь в крестики-нолики. Я собиралась немного замаскировать их мебельным маркером цвета «вишневый дуб» (купленным в магазинчике медгородка, куда Карл забрел в поисках «Маунтин дью»).
Солнце уже ползет вниз по стеклянному фасаду из сплошных окон.
– Я повешу зеркала обратно только перед самым отъездом, – заверяю я Карла. – А если тебе мешают окна, можно задернуть шторы.
Последние два часа Карл почти ничего не говорил, если не считать оскорбительного выпада в адрес пиксельного Фрэнка Синатры на стене лифта. Я спросила, как прошла беседа с врачом, и Карл по-настоящему растерялся: будто силился и не мог вспомнить сон.
– Да я не про то! – бурчит он. – Фотографии – одновременно окна и зеркала. Фотограф рассказывает одну историю, а люди потом интерпретируют ее по-своему. Идеальный кадр живет и дышит. Растет. Говорят, музыка – универсальный язык. Нет, универсальный язык – фотография.
Это практически точная цитата из его книги. Сказать ему, что мне это известно? Что я провела множество ночей, погружаясь в его черно-белые миры? Качалась на серых волнах Галвестона вместе с Виолеттой? Играла с двумя маленькими Мэри, запертыми в шкафу? Но разве эти слова не будут такими же безумными. как сам Фельдман?
Под настольной лампой все еще стоит портрет Рейчел. Я заставляю себя взять его в руки и положить перед Карлом.
– Что скажешь об этом снимке?
– Его сделал не я.
– Да, но какую историю он рассказывает?
– Эта девушка явно хотела бы оказаться в другом месте.
– Что про нее думает Уолт?
– Уолту жаль, что она умерла. А такие постановочные снимки для слабаков.
Одним яростным движением Карл смахивает на пол свою добычу. Барфли приподнимает голову, но на всякий случай решает не высовываться.
Я неверным шагом возвращаюсь к лампе и ставлю Рейчел на место. Начинаю собирать камни, чтобы Карл не увидел моих слез, потом открываю ладонь и высыпаю все камешки обратно на пол.
– Сам собирай свои камни, Карл. Или закажи уборку. Этим вечером я хочу побыть одна. Идем, Барфли.
У себя в спальне я начинаю усиленно работать над тем, чтобы унять слезы и восстановить дыхание. Достаю из кармана кость и бросаю ее на ковер до тех пор, пока не выпадает мое счастливое число – три. Потом выкидываю счастливое число Рейчел, шесть.
Через десять минут меня, как обычно, отпускает. Мои приступы уже давно не длятся больше десяти минут. Я научилась даже горевать.
Книга с фотографиями Карла, разорванная пополам, лежит на комоде.
Кровать и подушки по-прежнему похожи на разворошенный сугроб. Номер сегодня не убирали – я повесила на дверь табличку с надписью «Не беспокоить».
Подхожу, беру ручку и записываю в гостиничный блокнот сегодняшние траты: «Газета – 1,25 доллара, обед в кафе – 10,12 доллара, мебельные маркеры – 8,37 доллара».
В гардеробной достаю рюкзак и открываю потайной кармашек. Пальцы сперва натыкаются на моток гладкой, как змея, нейлоновой веревки, потом находят серебристый скотч. Карл опять включил «Семейную вражду», но до меня доносятся только отдельные взрывы хохота. Идеальный саундтрек к безумию.
Уолт сказал, моя сестра умерла. Никто и никогда еще не говорил мне этих слов.
Я кладу на кровать книгу Карла и аккуратно заклеиваю корешок.
День шестой
Мой блокнот с советами по выживанию. Составлен в возрасте 10 лет.
Стеклянная дверь отъезжает в сторону, и в проеме возникает кучерявая голова секретарши.
– Мисс Фельдман?
До меня не сразу доходит, что это я.
– Да-да!
– Люси хочет поговорить с вами в кабинете. Я пропущу. По коридору налево, предпоследняя дверь справа, сразу после уборной. Вашему отцу пока делают обследование мозга. Не волнуйтесь, это быстро.
Быстро. Очень хорошо. Лучше не придумаешь.
Люси уже переоделась в узкие джинсы и синюю футболку, на которой написано: «Девочки не продаются». Вместо больничных сабо на ней белые кеды, на запястье – электронные часы «Эппл».
Кабинет у нее душный, темный, без окон. На стенах – только пара царапин. Она явно не проводит здесь много времени.
По сути, это кладовка, где хранятся одинокий письменный стол, папки с бумагами, толстые медицинские журналы, награды и грамоты, которые наверняка ничего для нее не значат. Думаю, этот кабинет даже больше похож для Люси на тюремную камеру, чем те, что она посещает ежедневно.
Сняв «биркенштоки», она стала ниже на пару дюймов, но по-прежнему вызывает во мне трепет. Я сразу представляю, как убийцы сидят в своих камерах и ждут, когда же заскрипят по блестящему линолеуму резиновые подошвы ее кед.
– Садитесь. – Люси сбрасывает со стула стопку бумаг. – Меня познакомили с Уолтом.
– Ого. А я и не знала, что он тоже поехал.
Ни намека на улыбку. Мои шутки не кажутся Люси смешными. Если вообще что-нибудь кажется.
– Судя по галлюцинациям, у него БДТЛ – болезнь диффузных телец Леви. Она вызывается патологическими скоплениями белка в мозгу, которые влияют на способность человека к мышлению, на его поведение и настроение, а также заставляют видеть то, чего нет. Но это лишь один симптом. На такой ранней стадии БДТЛ галлюцинации появляются у больных крайне редко. – Она пожимает плечами. – Вероятно, без небольшого психоза тут тоже не обошлось.
Я качаю головой:
– Мне известно лишь одно: после того как полиция задержала отца за бродяжничество, ему диагностировали деменцию. Он якобы не помнил, кто он и откуда.
– Такое иногда случается в результате травм или транзиторной ишемической атаки, микроинсульта. Повторюсь: невозможно сделать точное заключение в рамках одной консультации. За обследование я с вас денег не возьму. Он письменно разрешил мне использовать любые сведения о себе в моем исследовании.
– Даже не знаю, стоило ли давать ему на подпись какие-либо документы – тем более без меня…
Она вновь пожимает плечами:
– Это ему решать, не так ли?
– А вам не кажется, что он просто врет?
– Про что?
– Про привидения, например. Про свою плохую память.
– Галлюцинации он не выдумывает. Да, возможно, память подводит его не так часто, как он утверждает. Не ждите от меня великих откровений. Мое исследование, посвященное сознанию и ДНК убийц, еще на зачаточной стадии. Любой убийца имеет некие психические отклонения. Если вам кажется, что Карл сейчас не в лучшей форме, то что вы скажете о заключенном, который каждый день просит меня убрать из унитаза в камере лицо жены? Он видит ее всякий раз, когда мочится. При этом он не помнит, как забил ее до смерти бейсбольной битой сына. Но помнит, что давным-давно прозвал свою жену Дурешкой. «Пожалуйста, вытащите Дурешку из унитаза!» – причитает он на каждой нашей встрече.
– Карл тоже видит галлюцинации…
– Пациент, о котором я говорю, носит подгузник. И не моется. Вообще, – обрывает меня Люси. – Мистер Фельдман прекрасно соображает и страдает лишь незначительной потерей памяти. Ему вынесли оправдательный приговор. Ни вы, ни я не знаем, действительно ли он убивал людей. В противном случае вы бы сюда не пришли.
– Но вы же хотели мне что-то сказать.
Она долго молчит. Слишком долго.
– Спасибо, что уделили нам время. Большое спасибо.
– Вот что, – медленно произносит Люси. – Думаю, вы сможете добиться от него каких-то ответов, если подойдете к делу творчески. Например, спросите Уолта. Только не забывайте о возможных последствиях.
– Каких, например?
– Вы затеяли игру в угадайку с умным и совершенно непредсказуемым человеком. Если ударите его по больному месту, никто не ворвется в камеру и не скрутит ему руки. А готовы ли вы к тому, что он начнет бить по вашим уязвимым местам? Рано или поздно он начнет, поверьте.
Я изо всех сил сохраняю невозмутимость.
– Что скажете о результатах обследования?
– Это решать Карлу. Я не стала спрашивать с вас все необходимые документы, поскольку вы не имеете доступа к его медицинской карте. Но пренебречь конфиденциальностью его данных я не могу, тем более он не мой пациент.
– Он сказал вам, что я ему не дочь, – спокойно, без лишних эмоций констатирую факт.
– Да. Это единственное, в чем он уверен на сто процентов. – Она поднимает руку. – Ничего не говорите. Я понятия не имею, какие у вас мотивы, и это не имеет для меня никакого значения. Я уже давным-давно не позволяю себе судить людей. И вы, кажется, в прекрасной физической форме. Просто внимательно за ним наблюдайте. Умоляю, всегда будьте начеку.
35
– Окна и зеркала… – бормочет Карл.
Мы вернулись в гостиницу, и он вновь складывает свое «золото» в небольшую сковородку, украденную у миссис Ти. После визита к врачу он как-то особенно не в себе. Барфли устроился под столом и положил морду ему на сапог – это стало входить у него в привычку.
– «Я не жестоко, а всего лишь правдиво», – декламирует Карл. – Сильвия Плат, речь от лица зеркала.
Я молча наблюдаю, не решаясь вмешаться. Сетка из светлых царапин на столе мозолит мне глаза – будто какие-то психи играли здесь в крестики-нолики. Я собиралась немного замаскировать их мебельным маркером цвета «вишневый дуб» (купленным в магазинчике медгородка, куда Карл забрел в поисках «Маунтин дью»).
Солнце уже ползет вниз по стеклянному фасаду из сплошных окон.
– Я повешу зеркала обратно только перед самым отъездом, – заверяю я Карла. – А если тебе мешают окна, можно задернуть шторы.
Последние два часа Карл почти ничего не говорил, если не считать оскорбительного выпада в адрес пиксельного Фрэнка Синатры на стене лифта. Я спросила, как прошла беседа с врачом, и Карл по-настоящему растерялся: будто силился и не мог вспомнить сон.
– Да я не про то! – бурчит он. – Фотографии – одновременно окна и зеркала. Фотограф рассказывает одну историю, а люди потом интерпретируют ее по-своему. Идеальный кадр живет и дышит. Растет. Говорят, музыка – универсальный язык. Нет, универсальный язык – фотография.
Это практически точная цитата из его книги. Сказать ему, что мне это известно? Что я провела множество ночей, погружаясь в его черно-белые миры? Качалась на серых волнах Галвестона вместе с Виолеттой? Играла с двумя маленькими Мэри, запертыми в шкафу? Но разве эти слова не будут такими же безумными. как сам Фельдман?
Под настольной лампой все еще стоит портрет Рейчел. Я заставляю себя взять его в руки и положить перед Карлом.
– Что скажешь об этом снимке?
– Его сделал не я.
– Да, но какую историю он рассказывает?
– Эта девушка явно хотела бы оказаться в другом месте.
– Что про нее думает Уолт?
– Уолту жаль, что она умерла. А такие постановочные снимки для слабаков.
Одним яростным движением Карл смахивает на пол свою добычу. Барфли приподнимает голову, но на всякий случай решает не высовываться.
Я неверным шагом возвращаюсь к лампе и ставлю Рейчел на место. Начинаю собирать камни, чтобы Карл не увидел моих слез, потом открываю ладонь и высыпаю все камешки обратно на пол.
– Сам собирай свои камни, Карл. Или закажи уборку. Этим вечером я хочу побыть одна. Идем, Барфли.
У себя в спальне я начинаю усиленно работать над тем, чтобы унять слезы и восстановить дыхание. Достаю из кармана кость и бросаю ее на ковер до тех пор, пока не выпадает мое счастливое число – три. Потом выкидываю счастливое число Рейчел, шесть.
Через десять минут меня, как обычно, отпускает. Мои приступы уже давно не длятся больше десяти минут. Я научилась даже горевать.
Книга с фотографиями Карла, разорванная пополам, лежит на комоде.
Кровать и подушки по-прежнему похожи на разворошенный сугроб. Номер сегодня не убирали – я повесила на дверь табличку с надписью «Не беспокоить».
Подхожу, беру ручку и записываю в гостиничный блокнот сегодняшние траты: «Газета – 1,25 доллара, обед в кафе – 10,12 доллара, мебельные маркеры – 8,37 доллара».
В гардеробной достаю рюкзак и открываю потайной кармашек. Пальцы сперва натыкаются на моток гладкой, как змея, нейлоновой веревки, потом находят серебристый скотч. Карл опять включил «Семейную вражду», но до меня доносятся только отдельные взрывы хохота. Идеальный саундтрек к безумию.
Уолт сказал, моя сестра умерла. Никто и никогда еще не говорил мне этих слов.
Я кладу на кровать книгу Карла и аккуратно заклеиваю корешок.
День шестой
Мой блокнот с советами по выживанию. Составлен в возрасте 10 лет.