Бумажные призраки

– Это для Уолта, – сообщает он, а сам предлагает выйти на балкончик и добить «Ларри Джи».

С экрана телевизора на нас обрушивается лавина неона. Взбудораженный Стив Харви в ядовито-зеленом костюме спрашивает у толстяка в гавайской рубашке, усыпанной розовыми цветами: «Что самое ценное в материнском молоке?» Толстяк отвечает: «Тара!» Нестройный хохот аудитории рождает сравнение с крыльцом, увешанным сотней разномастных «китайских колокольчиков».

– Да брось, не ломайся! Если даже кто-то учует травку, всегда можно сказать, что мне ее доктор прописал. У меня же рак легких!

– Нет, – отрезаю я. – И кстати, я не знала, что ты подслушивал мой разговор с администратором.

Нытье Карла и паясничанье Стива Харви меня добивают: спустя десять минут я сдаюсь, достаю из сумки пакетик с травкой и над раковиной в ванной забиваю крошечный косяк. Карл мгновенно укладывается на мягкий балконный шезлонг, а я встаю в открытом дверном проеме и прислоняюсь к раме.

Перед нами раскинулся Хьюстон, современный бог – побитый, но не сокрушенный.

Карл кивает на второй шезлонг. Ни за что не сяду – я должна сохранять бдительность и отслеживать любые его намерения (включая очевидное: сбросить меня с одиннадцатого этажа в круглый подсвеченный фонтан, похожий на посадочную площадку для летающих тарелок).

Зной без труда вытесняет с балкона прохладу кондиционированного воздуха из комнаты. Пот струится по моей спине, пока Карл щелкает зажигалкой и превращает кончик косяка в светлячка.

Сюрприз! В короткой вспышке света я успеваю разглядеть выгравированную букву «Н» на серебристом боку зажигалки, которую я видела в чемодане Карла под кроватью у миссис Ти. Он быстро захлопывает крышку.

– Вещица моего отца. Красивая, да? Непонятно, девчачья или мальчиковая.

– Как его звали? Твоего отца?

Карл поглаживает пальцем букву «Н».

– Все звали его Резаком. Еще со школы – и не потому, что ему отхватило руку, а потому, что он ловко орудовал охотничьим ножом. Понятия не имею, что означает буква «Н» на боку – он никогда не говорил.

Он делает глубокую затяжку и запрокидывает голову. Его профиль на фоне абстрактных линий города кажется высеченным из мрамора. Я снова вспоминаю, что Карл был и остается привлекательным мужчиной, особенно в темноте. Невольно вздрагиваю, когда его губы складываются в трубочку, и белый дым неторопливо переваливается через перила балкона.

Так затягивалась Клэр из «Карточного домика» – беспощадно расправляясь с сигаретой. Ночью они с Фрэнком выкуривали одну сигаретку на двоих, и именно по этим сценам я поняла, кто в сериале главный злодей – конечно же, она.

– Уолт ржет как сумасшедший, правда? – спрашивает Карл. – Обожает сальные шуточки. И когда Стив Харви говорит «пердимонокль». Или «душить одноглазого змея». Или «оттарабанить».

Вдруг он подскакивает, металлические ножки шезлонга скрежещут по бетону. Я быстро отступаю.

– Да расслабься ты! – Он протягивает мне косячок. Я мотаю головой.

Вот бы это биение в груди скорее прекратилось. Вот бы спросить Карла, поселилась ли с нами его призрачная подруга, запотевают ли зеркала от ее дыхания, оставляет ли ее крепкий зад округлые влажные следы на диванах. И про двух красивых одухотворенных девочек, которые спасали меня от скуки в детстве, а теперь вселяют ужас.

Вот бы приставить «глок» к его башке и узнать, зачем он спрятал под нашей лестницей эту фотографию – задолго до того, как похитить мою сестру.

Вот бы выяснить имена всех жертв Карла – и заодно все сопутствующие обстоятельства, все «где», «когда» и «почему», потому что я понятия не имею, какое именно убийство заставит его признать вину.

Рейчел бесследно исчезла. Только что была, и вот уже ее нет – так было и с Николь, и с Виолеттой, и с Викки. Я провела собственное маленькое расследование. Однако в случае с Николь остались хотя бы следы его ДНК на пятидолларовой купюре и был суд. В случае с Викки нашли место преступления, залитые кровью стены. В случае с Виолеттой были страшный пляж и лучшая подруга, которая могла о чем-то умолчать на допросе.

Вот бы спровоцировать Карла на осмысленный и продуктивный разговор, а не ждать безропотно, пока его память сама выйдет из позы эмбриона.

Я должна найти сестру, чего бы это ни стоило.

Но пока надо притормозить. Забыть о пистолете. Не перегружать Карла. Мой тренер не уставал повторять, что всегда лучше договориться, чем лезть в драку.

Создай комфортную обстановку. Доказано, что дружелюбным и терпеливым дознавателям, умеющим наладить контакт с подозреваемым, удается получить нужную информацию в четырнадцать раз быстрее. Преступники, с которыми разговаривают вежливо и уважительно, признаются в четыре раза чаще.

Однако внутри у меня все воет от осознания, что на неторопливые беседы времени нет. Впереди еще шесть дней, однако тени, бегущие за нами по песку, уже настигают. Поэтому вместо пешки я беру в руки коня.

– Однажды я видела привидение.

– Ого! И как прошла встреча?

– Мне было четырнадцать. Я вошла в кухню, а она стояла у микроволновки, разогревала макароны с сыром.

– Она что-нибудь сказала?

– Да. «Клево я тебя разыграла». И потом сразу исчезла.

– Призраки – они такие. Юморные. – Карл в своем репертуаре. Ничего толком не говорит, ни о чем не спрашивает.

– Школьный психолог считала, что это нормально, – осторожно продолжаю я. – У многих на почве тяжелой утраты случаются галлюцинации. Половина людей, потерявшие близких, по меньшей мере однажды видят или слышат покойников. Один школьник на протяжении месяца видел лицо своего друга, когда смотрел вверх и вправо. Крошечная голова парила в правом верхнем углу его поля зрения. С этой жалобой он обратился к трем окулистам.

Карл жестоко молчит.

– Тем призраком была моя родная сестра.

Он бросает окурок на пол и давит его каблуком. Встает. Эта часть вечера закончена.

– Мама сказала, я просто все выдумала, чтобы утешиться. Я и сама так считаю. – В моем голосе проскальзывает отчаяние. Надеюсь, под кайфом Карл его не заметит.


– Объяснить появление привидений можно как угодно, – говорит он. – Но правды не знает никто.





31




Обнаружив тот альбом с фотографиями на столе у учительницы, я сделала все, что положено делать в подобных ситуациях. Поговорила с родителями: спросила, откуда у нас под лестницей взялась фотография некого Карла Льюиса Фельдмана. Напомнила им, что его подозревали в совершении нескольких убийств. Рассказала, как и когда нашла близняшек и кем они для меня стали. Подружками.

Рейчел всегда была так занята.

Я говорила сбивчиво, глотая слова. Растерянный взгляд, которым обменялись родители, прошелся ножом по сердцу – буквально, как будто они взяли со стола грязный нож для масла и воткнули его мне в грудь. Лица у них были напуганные, только напугала их не моя история, а я сама.

Оба сказали, что впервые слышат про фотографию. Попросили ее показать. Я стояла на коленях и шарила руками по дну шкафа, когда они подошли сзади и все увидели. Мама издала страшный звук – крик задыхающегося зверя.

В лихорадочных поисках снимка я выкинула на пол почти всю одежду из шкафа. Мое безумное лоскутное одеяло из фотографий подозреваемых и газетных заметок оказалось у всех на виду.

Мама с воем упала на кровать сестры. Отец молча положил руку мне на плечо. А потом помог выгрести из шкафа все вплоть до засушенных лепестков праздничной бутоньерки, которую Рейчел однажды смастерила на 1 сентября. Близняшек нигде не было. Неужели я их выбросила?!

Я показала родителям место, где нашла конверт с фотографией: под десятой снизу ступенькой лестницы, ведущей на чердак. Там до сих пор висел кусочек желтого скотча – доказательство! – на который я не преминула им указать.

Папа все еще был в рабочей форме – голубая рубашка с накрахмаленным воротничком, галстук в красную полоску. Он достал фонарик, поднялся по лестнице и заглянул на низенький чердак, где стояла печка для второго этажа. Ничего, кроме шелковистых нитей паутины, там не оказалось. На всякий случай он осветил фонариком все ступеньки.

Дело было в пятницу. На утро понедельника отец назначил две встречи. Первую – с молодым агентом ФБР, которому доверили дело моей сестры. Как только я его увидела – высокого, сильного, энергичного, – мне сразу полегчало. Я подумала, что теперь-то расследование сдвинется с мертвой точки.

Он улыбнулся мне безупречной белозубой улыбкой. Фигура у него была такая, что даже недорогой синий костюм сидел на нем, как «Армани». Рейчел любила повторять, что выйдет замуж только за мужчину с хорошими зубами и «кубиками» на животе. Папа ее дразнил и говорил, что она никогда не выйдет замуж. Знаю, потом он горько раскаивался в своих словах.

У меня возникло чувство, что Рейчел одобрила бы такого следователя.

И дело было не только в его внешности. Даже руку он пожимал крепко и искренне.

– Меня зовут Деандре, но вы зовите меня Энди – только маме не говорите.

Плевать, сколько раз он произносил эту заученную фразу, главное – мои родители улыбнулись. Вместо того чтобы отвести нас в ледяную комнату для допросов, Энди аккуратно расставил три стула вокруг своего рабочего места.

Разговаривал он только со мной, хотя все вопросы задавали папа с мамой. Позже я узнала, что этим приемом пользуются психиатры при общении с больными деменцией, чтобы они почувствовали свою значимость. Я слушаю тебя, а не их, хоть ты и спятила.

Он все время что-то записывал. Сказал, что добавит Карла Льюиса Фельдмана в официальный список подозреваемых по делу об исчезновении моей сестры. Но тут же заметил, что быстро получить ответы не удается. Вскоре после суда по делу Николь Лакински Карл исчез, и никто не знал, где он.

Энди вежливо записал название книги, чтобы самому взглянуть на близняшек. Все это время на его ноутбуке была открыта фотография Рейчел – пожалуй, единственная бестактность с его стороны. Мы с родителями вынуждены были постоянно отводить взгляды. В ту пору каждый из нас находился на той или иной ступени отчаяния. Отца одолевал гнев. Как результат – накачанные от бесконечного бега икры и выбритая наголо лужайка перед домом. Мама топила депрессию в золотистом стакане «чая со льдом», который пах полиролью.

Меня же до сих пор терзало чувство вины. По самым разным поводам. Например, Рейчел бы страшно обиделась, если бы узнала, что на всех компьютерах ФБР и на всех плакатах красуется фотопортрет, который она терпеть не могла.

Энди не знал, что вышеупомянутый фотопортрет, сделанный перед школьным выпускным, стал причиной жуткой ссоры между Рейчел и мамой. То был единственный раз, когда мама уперлась и заставила дочь смыть с волос синюю краску и вынуть серьги из носа.

Впервые в жизни Рейчел запечатлели в самом заурядном виде – эдакую техасскую красавицу в джинсах, сапогах и новенькой белой рубашке.

Покосившийся красный сарай, на фоне которого она стояла, теперь кажется мне зловещим, кровавым предвестником беды. Мама разрешила Рейчел надеть только одно колье и любимое кольцо с бирюзой (которое сейчас сидит на моем мизинце и немного жмет). Волосы у сестры были выкрашены в грязный светло-русый – якобы ее «натуральный» цвет.

Вторая встреча была с моей учительницей, Алегрой с одной «л». Беда не приходит одна: два месяца спустя отец закрутил роман с ней, пока мама пила чай из запотевшего стакана. Но я тогда об этом не знала и принимала за чистую монету сочувственное бормотание Алегры и ее готовность битый час листать с нами книгу Карла Льюиса Фельдмана.

Она поклялась сжечь ее в своем газовом камине – и плевать, что на улице было двадцать градусов тепла. Мы листали снимки, мама бормотала что-то про «чистое безумие, а не фотографии», а у меня внутри зрел странный протест. Даже напуганным до полусмерти подростком я сознавала, что в работах Карла есть что-то важное.

Пока родители заканчивали разговор с учительницей, я сунула книгу в рюкзак. Все это видели, но никто и слова не сказал. Я начала понимать: они не верят, что я нашла под лестницей именно ту фотографию, которая была напечатана в книге Карла.

Богатое воображение плюс безутешное горе – и вот результат. Вполне возможно, никаких близняшек под лестницей и не было вовсе. Уже тогда я решила ничего не говорить родителям про то, каким странно знакомым кажется мне харизматичное лицо Карла Фельдмана на обложке.

Мама предложила записать меня к психотерапевту. Выдержав десять сеансов, я раз и навсегда заткнулась о Карле и близняшках. Именно в ту пору я начала вести себя как сестра – при необходимости лгать и получать от этого удовольствие.

Я чувствовала себя разбитой, надломленной, как луч света, прошедший сквозь янтарный стакан в руках мамы и брызнувший на стену. Я обещала себе, что буду настойчивее интересоваться тайнами своих дочерей, если у меня вообще когда-нибудь будут дети.

Шкаф я вычистила. Карл стал моим подозреваемым № 1. Разумеется, я пыталась его искать, но семнадцатилетний подросток весьма ограничен в ресурсах.

Когда поиски зашли в тупик, я решила сначала исключить все остальные варианты. Нашла двух прежних хозяев дома. Первые умерли в семидесятых, практически в один день – за двадцать лет до того, как мы купили дом.

Второй хозяйкой стала миссис Зито, вдова итальянского эмигранта. Именно она продала нам дом, снабдив всю технику и шкафчики подробными инструкциями, а сама переехала в дом престарелых неподалеку. Сперва я нашла ее сына по имени Никсон (оно значилось на дверном косяке при входе в кухню, где миссис Зито отмечала его рост).

После переезда я замазала краской это имя. Мама настояла на ремонте – на кухне, по ее словам, пахло как на фабрике по производству лазаньи. Мне было немного совестно уничтожать имя и капельки томатного соуса на стене: я словно стирала историю чьей-то жизни. Имя мальчика я покрыла тончайшим слоем краски, чтобы при желании можно было его разглядеть.

Сколько на свете Никсонов Зито?