Бумажные призраки
Часть 18 из 47 Информация о книге
Для доступа к библиотеке пройдите авторизацию
Из книги «Путешествие во времени: фотографии Карла Льюиса Фельдмана»
Серебряно-желатиновая печать
Комментарий автора:
Шел дождь, и она появилась из ниоткуда: просто выскочила передо мной на улицу и побежала по дороге, сверкавшей, как мокрое зеркало. Она была туман и лунный свет. Жидкое серебро. Золушка. Девушка из машины времени, преследующая свою вторую жизнь. Маленький черный зонтик она держала высоко над головой, как будто опустилась на нем с неба. Потом я нашел под деревом ее туфли. Мне хотелось побежать за ней, увидеть ее лицо, но я понимал, что это разрушит магию.
27
Два дня моей жизни неразрывно связаны, я всегда вспоминаю их вместе, как фильмы с двойного кинопоказа.
День, когда исчезла моя сестра.
И день, когда я поняла, что ее похитил Карл.
Это произошло в последнем классе школы. Я сидела в пустом кабинете – пришла до начала уроков, чтобы задать один вопрос учительнице по изобразительному искусству.
В ту пору моей мании шел уже шестой год. Задняя стенка шкафа в моей спальне превратилась в лабиринт, по которому не смогла бы пройти даже я сама.
Книга «Путешествие во времени: фотографии Карла Льюиса Фельдмана» лежала на стуле моей учительницы. Какой-то старшеклассник только что положил ее туда и вышел.
Эта книга была тогда на пике популярности, ее выдавали только на одну ночь и под особую расписку. Трое родителей пожаловались на нее директору, хотя ничего неприличного там не было. Годом ранее те же родители пытались добиться запрета на упоминание Роберта Мэпплторпа и фотографии «Напалмовая девочка».
Учительница задерживалась. Мне стало любопытно. Я была чуть ли не десятой в очереди на книгу Фельдмана. Карл уже проскальзывал в моем списке подозреваемых, но мимоходом – его ведь оправдали. В ходе последнего суда он успел стать самым популярным фотографом Техаса, а то и США.
Я листала страницы и думала, как жутки и трансцендентальны его работы. Будто стихотворения, что надолго оседают в голове. Помню одну свою мысль: такой талантливый человек не может быть виновен. Надо вычеркнуть его из списка. Но тут я перевернула одиннадцатую страницу, и имя Карла моментально перенеслось на самую вершину.
Я знала эту фотографию как свои пять пальцев. Передо мной вновь возникли две девочки в белых платьях и вуалях, стоящие посреди леса. Те самые девочки, с которыми я играла тайком у себя в шкафу. Те же белые платья, те же растрепанные белые волосы, те же милые личики, та же размытость. Фотография называлась «Две Мэри». В авторском комментарии было написано, что Карл набрел на них совершенно случайно.
Я сидела за партой, потрясенная до глубины души. Окон в классе не было: тюремный архитектор, разрабатывавший проект школы, обрек нас на четыре долгих темных года без солнечного света. Поэтому дождя я не видела, но слышала его барабанную дробь по крыше. Я еще не сообразила, какое отношение имею к этой фотографии, но уже предчувствовала что-то ужасное.
Дрожащими руками я перевернула книгу и уставилась на автопортрет молодого Карла. Привлекательный мужчина. В джинсах. И сапогах. Эдакий ковбой. Его лицо показалось мне зловеще, до тошноты знакомым. Этот неотступный зуд мучает меня до сих пор, хотя сам Карл спит рядом, и я могу разглядывать его лицо сколько влезет.
Когда вошла учительница, я уже закрыла книгу и рыдала, пытаясь достать из коробки салфетку.
Помню ее имя: Алегра с одной «л». Она просила называть ее по имени, а не «миссис Буковски». Еще у нее были очки в квадратной черной оправе с бирюзовым отливом, из-за которых казалось, что она видит меня насквозь.
Она обняла меня как-то неловко и сухо (может, на нас обеих было маловато жира, чтобы растаять друг в друге, или мы обе просто не любили обниматься). Не знаю, сколько она успела узнать обо мне за те несколько секунд, но этого оказалось достаточно. О греческой трагедии, разыгравшейся в моей семье, тоже знала вся округа.
Потом мы с Алегрой долго разговаривали. Запомнила я только одно: как она всплеснула руками и попятилась, когда я промямлила: «Он убил мою сестру».
Пока Алегра звонила родителям, я пыталась вспомнить подробности суда в Уэйко, но так ничего и не вспомнила. В том деле тоже фигурировал снимок Карла.
Новые и новые вопросы рождались у меня в голове.
Мог ли Карл Льюис Фельдман, обвиненный в нескольких убийствах, каким-то образом подбросить в наш дом фотографию близняшек? Если да, то зачем?
И могла ли я где-то его видеть?
28
Карл непрерывно меня фотографирует, теперь уже по-настоящему, на цифровой фотоаппарат. Мы уехали из фотомагазина два часа назад, но по-прежнему торчим в хьюстонских пробках – до гостиницы осталась миля, а одолели мы шесть.
С каждой минутой я злюсь все сильнее. Карл не выпускает из рук свою новую игрушку, за которую мне пришлось выложить немалые деньги придурку в футболке, как у Вилли Нельсона, чтобы он оставил в покое мою собаку.
– Не знаю, убивал ли я кого-нибудь по-настоящему, – вдруг заговаривает Карл, – но мне всегда казалось, что каждый мой снимок – это маленькое убийство. Затвор «Хассельблада» срабатывал со звуком пистолетного выстрела. Правильный, хороший звук. И еще – все те, кого я запечатлел на пленке, рано или поздно умрут. Они умрут, когда на другом конце света кто-то будет разглядывать их фотографии.
– Может, хватит уже терзать камеру? – спрашиваю я раздраженно. – Мне за дорогой надо следить, а ты отвлекаешь.
Он настраивает объектив и вновь подносит камеру к глазам. Делает еще один снимок.
– За какой еще дорогой? Мы торчим в пробке. Тебе надо только вовремя жать на тормоз. Но так и быть. Я готов сыграть с тобой в игру «Двадцать вопросов».
– Что угодно, лишь бы ты перестал щелкать.
Карл вновь спускает затвор. Серия снимков.
– Перед тобой невозможно устоять. Такое интригующее лицо… Прошу прощения, но я ведь больше года не держал в руках камеру.
– Я не люблю фотографироваться. – О прощении даже не мечтай, Карл.
– Поэтому тебя так приятно снимать. Фотогеничность красавиц – миф. Ты настоящая. В тебе чувствуется надлом. Одержимость. Моя камера любит честных людей.
– Какая ирония… Ты правда думаешь, что я честная?
Тихонько нажимаю на педаль газа и продвигаюсь вперед на два дюйма.
– Камера глуха. Она не слышит твоего вранья. Глядя на тебя сквозь это отверстие, я вижу обыкновенную милую девушку. Добрую душу. Крепкие мускулы на руках и ногах – это уже наносное. Сплошное притворство. Еще я вижу довольно острый ум… но все-таки недостаточно острый.
– Думал выкинуть со мной тот же номер, что с посетительницами кафе? Да ты понятия не имеешь, кто я такая.
– Хм-м… Животное?
Я резко поворачиваюсь к нему.
– Что?! – Сам ты животное, мать твою!
– Животное, овощ или минерал. Мы играем, забыла? Даю тебе фору. Я загадал животное.
Проглатываю ком в горле.
– Я его вижу? – Надеюсь, за сарказмом он не разглядит, что вновь испытывает на прочность мои нервы. – Это Барфли?
– Нет и нет. Ты потратила два вопроса!
– Оно пушистое?
– Нет.
– Покрыто чешуей?
– Нет.
– У него гладкая кожа?
– Да. Осталось пятнадцать вопросов.
– Хвостатое?
– Нет.
– Быстрое?
– Глупый вопрос. Все бывают быстрыми, когда испугаются.
– Его можно найти в море?
– Да, можно.
– Это осьминог со странными ушами, который тебе приглянулся на канале «Дискавери»?
– У тебя всего девять вопросов, а к истине ты так и не приблизилась. Мысли шире. Когда мы с братом играли в эту игру, к царству животных могло относиться почти что угодно. У тебя разве нет братьев или сестер? Ты никогда не играла в «Двадцать вопросов»?
Синяя «Тойота» перед нами резко тормозит, и я тоже бью по тормозам.
– Уф, осторожнее! Вот теперь ты и правда отвлеклась. Может, прекратим?
– Все нормально. – Меня начинает тревожить эта игра – тем более я никогда не умела в нее играть. – У него есть крылья?
– Нет.
– Сколько ног? Восемь?
Серебряно-желатиновая печать
Комментарий автора:
Шел дождь, и она появилась из ниоткуда: просто выскочила передо мной на улицу и побежала по дороге, сверкавшей, как мокрое зеркало. Она была туман и лунный свет. Жидкое серебро. Золушка. Девушка из машины времени, преследующая свою вторую жизнь. Маленький черный зонтик она держала высоко над головой, как будто опустилась на нем с неба. Потом я нашел под деревом ее туфли. Мне хотелось побежать за ней, увидеть ее лицо, но я понимал, что это разрушит магию.
27
Два дня моей жизни неразрывно связаны, я всегда вспоминаю их вместе, как фильмы с двойного кинопоказа.
День, когда исчезла моя сестра.
И день, когда я поняла, что ее похитил Карл.
Это произошло в последнем классе школы. Я сидела в пустом кабинете – пришла до начала уроков, чтобы задать один вопрос учительнице по изобразительному искусству.
В ту пору моей мании шел уже шестой год. Задняя стенка шкафа в моей спальне превратилась в лабиринт, по которому не смогла бы пройти даже я сама.
Книга «Путешествие во времени: фотографии Карла Льюиса Фельдмана» лежала на стуле моей учительницы. Какой-то старшеклассник только что положил ее туда и вышел.
Эта книга была тогда на пике популярности, ее выдавали только на одну ночь и под особую расписку. Трое родителей пожаловались на нее директору, хотя ничего неприличного там не было. Годом ранее те же родители пытались добиться запрета на упоминание Роберта Мэпплторпа и фотографии «Напалмовая девочка».
Учительница задерживалась. Мне стало любопытно. Я была чуть ли не десятой в очереди на книгу Фельдмана. Карл уже проскальзывал в моем списке подозреваемых, но мимоходом – его ведь оправдали. В ходе последнего суда он успел стать самым популярным фотографом Техаса, а то и США.
Я листала страницы и думала, как жутки и трансцендентальны его работы. Будто стихотворения, что надолго оседают в голове. Помню одну свою мысль: такой талантливый человек не может быть виновен. Надо вычеркнуть его из списка. Но тут я перевернула одиннадцатую страницу, и имя Карла моментально перенеслось на самую вершину.
Я знала эту фотографию как свои пять пальцев. Передо мной вновь возникли две девочки в белых платьях и вуалях, стоящие посреди леса. Те самые девочки, с которыми я играла тайком у себя в шкафу. Те же белые платья, те же растрепанные белые волосы, те же милые личики, та же размытость. Фотография называлась «Две Мэри». В авторском комментарии было написано, что Карл набрел на них совершенно случайно.
Я сидела за партой, потрясенная до глубины души. Окон в классе не было: тюремный архитектор, разрабатывавший проект школы, обрек нас на четыре долгих темных года без солнечного света. Поэтому дождя я не видела, но слышала его барабанную дробь по крыше. Я еще не сообразила, какое отношение имею к этой фотографии, но уже предчувствовала что-то ужасное.
Дрожащими руками я перевернула книгу и уставилась на автопортрет молодого Карла. Привлекательный мужчина. В джинсах. И сапогах. Эдакий ковбой. Его лицо показалось мне зловеще, до тошноты знакомым. Этот неотступный зуд мучает меня до сих пор, хотя сам Карл спит рядом, и я могу разглядывать его лицо сколько влезет.
Когда вошла учительница, я уже закрыла книгу и рыдала, пытаясь достать из коробки салфетку.
Помню ее имя: Алегра с одной «л». Она просила называть ее по имени, а не «миссис Буковски». Еще у нее были очки в квадратной черной оправе с бирюзовым отливом, из-за которых казалось, что она видит меня насквозь.
Она обняла меня как-то неловко и сухо (может, на нас обеих было маловато жира, чтобы растаять друг в друге, или мы обе просто не любили обниматься). Не знаю, сколько она успела узнать обо мне за те несколько секунд, но этого оказалось достаточно. О греческой трагедии, разыгравшейся в моей семье, тоже знала вся округа.
Потом мы с Алегрой долго разговаривали. Запомнила я только одно: как она всплеснула руками и попятилась, когда я промямлила: «Он убил мою сестру».
Пока Алегра звонила родителям, я пыталась вспомнить подробности суда в Уэйко, но так ничего и не вспомнила. В том деле тоже фигурировал снимок Карла.
Новые и новые вопросы рождались у меня в голове.
Мог ли Карл Льюис Фельдман, обвиненный в нескольких убийствах, каким-то образом подбросить в наш дом фотографию близняшек? Если да, то зачем?
И могла ли я где-то его видеть?
28
Карл непрерывно меня фотографирует, теперь уже по-настоящему, на цифровой фотоаппарат. Мы уехали из фотомагазина два часа назад, но по-прежнему торчим в хьюстонских пробках – до гостиницы осталась миля, а одолели мы шесть.
С каждой минутой я злюсь все сильнее. Карл не выпускает из рук свою новую игрушку, за которую мне пришлось выложить немалые деньги придурку в футболке, как у Вилли Нельсона, чтобы он оставил в покое мою собаку.
– Не знаю, убивал ли я кого-нибудь по-настоящему, – вдруг заговаривает Карл, – но мне всегда казалось, что каждый мой снимок – это маленькое убийство. Затвор «Хассельблада» срабатывал со звуком пистолетного выстрела. Правильный, хороший звук. И еще – все те, кого я запечатлел на пленке, рано или поздно умрут. Они умрут, когда на другом конце света кто-то будет разглядывать их фотографии.
– Может, хватит уже терзать камеру? – спрашиваю я раздраженно. – Мне за дорогой надо следить, а ты отвлекаешь.
Он настраивает объектив и вновь подносит камеру к глазам. Делает еще один снимок.
– За какой еще дорогой? Мы торчим в пробке. Тебе надо только вовремя жать на тормоз. Но так и быть. Я готов сыграть с тобой в игру «Двадцать вопросов».
– Что угодно, лишь бы ты перестал щелкать.
Карл вновь спускает затвор. Серия снимков.
– Перед тобой невозможно устоять. Такое интригующее лицо… Прошу прощения, но я ведь больше года не держал в руках камеру.
– Я не люблю фотографироваться. – О прощении даже не мечтай, Карл.
– Поэтому тебя так приятно снимать. Фотогеничность красавиц – миф. Ты настоящая. В тебе чувствуется надлом. Одержимость. Моя камера любит честных людей.
– Какая ирония… Ты правда думаешь, что я честная?
Тихонько нажимаю на педаль газа и продвигаюсь вперед на два дюйма.
– Камера глуха. Она не слышит твоего вранья. Глядя на тебя сквозь это отверстие, я вижу обыкновенную милую девушку. Добрую душу. Крепкие мускулы на руках и ногах – это уже наносное. Сплошное притворство. Еще я вижу довольно острый ум… но все-таки недостаточно острый.
– Думал выкинуть со мной тот же номер, что с посетительницами кафе? Да ты понятия не имеешь, кто я такая.
– Хм-м… Животное?
Я резко поворачиваюсь к нему.
– Что?! – Сам ты животное, мать твою!
– Животное, овощ или минерал. Мы играем, забыла? Даю тебе фору. Я загадал животное.
Проглатываю ком в горле.
– Я его вижу? – Надеюсь, за сарказмом он не разглядит, что вновь испытывает на прочность мои нервы. – Это Барфли?
– Нет и нет. Ты потратила два вопроса!
– Оно пушистое?
– Нет.
– Покрыто чешуей?
– Нет.
– У него гладкая кожа?
– Да. Осталось пятнадцать вопросов.
– Хвостатое?
– Нет.
– Быстрое?
– Глупый вопрос. Все бывают быстрыми, когда испугаются.
– Его можно найти в море?
– Да, можно.
– Это осьминог со странными ушами, который тебе приглянулся на канале «Дискавери»?
– У тебя всего девять вопросов, а к истине ты так и не приблизилась. Мысли шире. Когда мы с братом играли в эту игру, к царству животных могло относиться почти что угодно. У тебя разве нет братьев или сестер? Ты никогда не играла в «Двадцать вопросов»?
Синяя «Тойота» перед нами резко тормозит, и я тоже бью по тормозам.
– Уф, осторожнее! Вот теперь ты и правда отвлеклась. Может, прекратим?
– Все нормально. – Меня начинает тревожить эта игра – тем более я никогда не умела в нее играть. – У него есть крылья?
– Нет.
– Сколько ног? Восемь?