Будет кровь

— А где мама?

— В часовне внизу. Молится за его душу.

И, наверное, молится еще и том, чтобы это было правильное решение, думает Дуг. Потому что это действительно непростое решение, и даже если священник тебе говорит, да, так можно и нужно и пусть Бог позаботится об остальном, все равно есть ощущение, что это неправильно.

— Мы договорились, что я сразу ей напишу, когда мне покажется, что он… — Дуг беспомощно пожимает плечами.

Брайан подходит к койке и смотрит на белое, неподвижное лицо отца. Сейчас, без строгих очков в черной оправе, папа выглядит совсем юным. Уж точно не таким взрослым, чтобы иметь сына-девятиклассника. Он сам похож на мальчишку из старших классов. Брайан берет папину руку и легонько целует шрам-полумесяц на тыльной стороне кисти.

— Такие молодые, как он, не должны умирать, — говорит Брайан, понизив голос, словно отец может его услышать. — Господи, дядя Дуг, ему прошлой зимой только исполнилось тридцать девять!

— Присядь, — говорит Дуг, похлопав по стулу рядом с собой.

— Это мамино место.

— Когда она придет, ты его ей уступишь.

Брайан снимает рюкзак и садится.

— Как по-твоему, сколько ему осталось?

— Врачи говорят, это может случиться в любую минуту. Скорее всего сегодня. Ты ведь знаешь, что его держали на аппарате искусственного дыхания. И кормили внутривенно. Ему… Брайан, ему не больно. Уже не больно.

— Глиобластома, — с горечью произносит Брайан. Он смотрит на дядю мокрыми от слез глазами. — Почему Бог забирает папу? Объясни мне, дядя Дуг.

— Не могу. Пути Господни неисповедимы. Это великая тайна.

— В жопу такую тайну, — говорит Брайан. — Тайны хороши в книгах, а в жизни они не нужны.

Дуг кивает и обнимает Брайана за плечи.

— Я понимаю, тебе тяжело, малыш. И мне тоже тяжело. Но у меня нет другого ответа. Жизнь — это тайна. И смерть — тоже тайна.

Они умолкают, слушают непрерывное бип… бип… бип… и хриплое, медленное дыхание Чарлза Кранца — Чака для жены, брата жены и друзей. Это дыхание — последнее взаимодействие его тела с миром, каждый выдох и вдох (как и сердцебиение) управляется угасающим мозгом, в котором еще происходят какие-то единичные процессы. Человек, всю жизнь проработавший в бухгалтерии Трастового банка Среднего Запада, завершает финальную смету: невеликий доход, крупные издержки.

— Считается, что в банке нет места чувствам, — говорит Брайан, — но папу там действительно любили. Они прислали тонну цветов. Их отнесли на террасу, потому что в палате нельзя ставить цветы. Почему? Они боялись, что у него разыграется аллергия?

— Он любил свою работу, — говорит Дуг. — Может быть, во вселенских масштабах она была не так уж важна. В смысле, ему бы точно не дали Нобелевскую премию или Президентскую медаль Свободы. Но он любил свою работу.

— И танцевать, — говорит Брайан. — Он любил танцевать. Он хорошо танцевал. И мама тоже. Она говорила, что они с папой шикарно отплясывали вдвоем. Но он все равно танцевал круче, так она говорила.

Дуг смеется.

— Он называл себя Фредом Астером для бедных. А в детстве он обожал игрушечные поезда. У его зэйдэ был целый набор. В смысле, у дедушки.

— Да, — говорит Брайан. — Я знаю о его зэйдэ.

— Он прожил хорошую жизнь, Брай.

— Только очень короткую, — отвечает Брайан. — И он столько всего не успел. Не проехал на поезде через Канаду, хотя очень хотел. Не побывал в Австралии, хотя тоже очень хотел побывать. Он не придет на мой выпускной в школе. У него не будет прощального вечера по случаю выхода на пенсию, когда все веселятся, и произносят шутливые речи, и дарят новоиспеченному пенсионеру золотые… — он вытирает глаза рукавом, — золотые часы.

Дуг еще крепче сжимает плечи племянника.

— Я хочу верить в Бога, дядя Дуг, и вроде как верю, но мне непонятно, почему все должно быть вот так. Почему Бог допускает такое горе? Это великая тайна? Ты философ, профессор, и это все, что ты можешь мне сказать?

Да, думает Дуг. Потому что смерть разбивает всю философию в пух и прах.

— Знаешь, как говорят, Брайан: смерть забирает и лучших, и всех подряд.

Брайан пытается улыбнуться.

— Если ты стараешься меня утешить, надо стараться получше.

Но Дуг как будто его не слышит. Он смотрит на своего зятя, к которому всегда относился как к брату. Который любил и берег его сестру. Который помог ему начать свой бизнес, и это самое малое из всего, что он сделал. Они хорошо провели время вместе. Времени было не так уж много, но, похоже, придется с этим смириться.

— Человеческий мозг ограничен — это всего-навсего сгусток губчатой ткани внутри костяной коробки, — но разум не ограничен ничем. Его емкость колоссальна, его фантазия поистине беспредельна. Я думаю, что, когда человек умирает, рушится целый мир. Мир, который он знал и в который верил. Ты только представь: миллиарды людей на Земле, и каждый носит в себе целый мир. Миллиарды миров, созданных человеческим разумом.

— И теперь папин мир умирает.

— Но наши миры остаются, — говорит Дуг и снова сжимает плечи племянника. — Наши еще поживут. И мир твоей мамы. Нам надо быть сильными ради нее, Брайан. Кроме нас, больше некому.

Они умолкают, глядя на умирающего человека на больничной койке, слушая тихое бип… бип… бип… кардиомонитора и медленное дыхание Чака Кранца. Вдох — выдох, вдох — выдох. Один раз дыхание замирает. Грудь не шевелится. Брайан напрягается. Но вот застывшая грудь поднимается снова, слышится хриплый, мучительный вдох.


— Пиши маме, — говорит Брайан. — Скорее.

Дуг уже держит в руке телефон.

— Уже пишу.

Он набирает сообщение сестре: Поднимайся, сестренка. Пришел Брайан. Кажется, скоро конец.





3


Марти с Фелисией вышли на задний двор. Уселись на кресла, которые принесли из патио. Электричество отключилось по всему городу, и звезды светили невероятно ярко. В последний раз Марти видел такие яркие звезды, когда был ребенком и жил в Небраске. У него тогда был маленький телескоп, и он разглядывал Вселенную из чердачного окна.

— Это созвездие Орла, — сказал он. — А это созвездие Лебедя. Видишь?

— Да. А это Полярная зве… — Она умолкла. — Марти? Ты видел?..

— Да. Она просто погасла. И Марс тоже погас. Прощай, Красная планета.

— Марти, мне страшно.

Интересно, Гас Уилфонг тоже смотрит на небо сегодня ночью? Андреа, входившая в комитет соседского дозора вместе с Фелисией? Сэмюэл Ярбро, владелец бюро ритуальных услуг? Девочка в красных шортах? Марти вспомнился детский стишок: Звездочка яркая, звездочка ясная, последняя звездочка в небе прекрасная.

Он взял Фелисию за руку.

— Мне тоже.





4


Джинни, Брайан и Дуг стоят, держась за руки, рядом с койкой Чака Кранца. Они ждут, они смотрят, как Чак — муж, отец, бухгалтер, танцор, большой фанат детективных телесериалов — делает последний вдох.

— Тридцать девять лет, — говорит Дуг. — Тридцать девять прекрасных лет. Спасибо, Чак.





5


Марти с Фелисией сидели, запрокинув головы к небу, и наблюдали, как гаснут звезды. Сперва по одной и по две, потом — десятками, а затем — сотнями. Когда Млечный Путь уже почти растворился во тьме, Марти обернулся к бывшей жене.

— Я тебя люб…

Чернота.





Акт II: Уличные музыканты




Дружище Мак, как всегда, подвез Джареда Франка на своем стареньком микроавтобусе, и теперь помогает ему собирать ударную установку на любимом месте Джареда на Бойлстон-стрит, между «Уолгринз» и «Эппл-стор». Сегодня будет хороший день, у Джареда есть предчувствие. Четверг, время послеобеденное, погода просто охренительная, на улицах — толпы прохожих, народ в предвкушении выходных, которое даже приятнее, чем собственно выходные. В четверг предвкушение отдыха — чистейшая радость. Вечером в пятницу нужно отодвинуть предвкушение в сторону и браться за дело: веселиться и отдыхать.

— Все путем? — спрашивает Мак.

— Да, дружище. Спасибо.

— Мои десять процентов — вот лучшее спасибо, брат.

Мак идет прочь, наверное, в магазин комиксов или, быть может, в «Барнз энд Ноубл», чтобы купить книгу и усесться читать ее в парке. Мак обожает читать. Джаред ему позвонит, когда надо будет закругляться. Мак приедет за ним.

Джаред кладет на асфальт старую шляпу-цилиндр (потертый бархат, обмахрившаяся шелковая лента), купленную за семьдесят пять центов в секонд-хенде в Кембридже, ставит рядом табличку: «ЭТО ВОЛШЕБНАЯ ШЛЯПА! БУДЬТЕ ЩЕДРЕЕ, И ВАШИ ВКЛАДЫ ВЕРНУТСЯ ВДВОЙНЕ!» Кладет в шляпу пару долларовых бумажек, чтобы задать людям правильное направление мысли. Для начала октября день выдался на удивление теплым, а значит, можно было одеться, как ему нравится одеваться для выступлений на Бойлстон-стрит: футболка с надписью «ФРАНК И ЕГО БАРАБАНЫ», шорты хаки, старые «конверсы» без носков, — но даже в холодные дни Джаред обычно снимает куртку, когда начинает играть. Потому что когда ловишь ритм, сразу становится горячо.