Будь у меня твое лицо

Как-то раз о младшем брате Руби написали статью – в американских новостях, не корейских. Его стартап, связанный с арендой необычных авто, только-только получил финансирование от второй по величине фирмы по венчурному капиталу в Сан-Франциско. Все это до сих пор кажется мне загадочным: зачем вообще Му-чеону понадобилось финансирование, почему он работал в Америке над чем-то столь несерьезным и что случилось с юридической школой? Но когда я задала эти вопросы Ханбину, он пожал плечами, ответив: «А почему бы и нет?» По мнению Ханбина, финансирование было необходимо скорее для привлечения внимания, да и инвесторы Силиконовой долины, возможно, нуждались в связях Му-чеона больше, чем он нуждался в них. Незаконнорожденный сын остается наследником – сильным и опасным; это приз, за который будут сражаться еще долгие годы.

Лучше всего я помню, как Руби бездельничала на своем белом диване, в квартире в Трайбека. Она гладила пальцами украшение, купленное в тот день, а окружало ее множество невероятных вещей. Прирожденный коллекционер с невообразимым вкусом, она способна была создать гармонию из несочетаемых мелочей. Мы ходили в антикварные магазины, и домой она тащила нелепые, экстравагантные, интригующие безделушки – то вековую шкатулку для драгоценностей из черного дерева, то чайные чашки с золотой каемкой из России, то угрюмую куклу девятнадцатого века с кудрявыми волосами оттенка «пепельный блонд» и целый гардероб изысканных миниатюрных платьев. Но оказавшись у Руби в квартире, все эти вещицы тут же преображались, словно здесь и выросли из некогда посеянных семян красоты. Коллекция подпитывала часть меня – ту, о которой я даже не подозревала. Меня охватывало страстное желание прикасаться к этим предметам, любоваться и наслаждаться ими. Руби замечала это и не возражала. В ее голове уже сложилось твердое мнение обо мне как о художнице, создательнице, поклоннице красоты. Я преклонялась, теша таким образом ее коллекционерское тщеславие.

– Покупка кучи дорогущих вещей еще не делает тебя коллекционером, – высокомерно произнесла она, читая однажды статью в «Таймс» об актуальных потребительских привычках «новых богатых» в Китае.

Я понимаю, что она имела в виду. Ее вкус был не совсем даром свыше – скорее, он походил на инстинкт, такой же естественный, как ее меланхолия или подозрительность.



С ними – с Руби, Ханбином и их друзьями – я познакомилась в США. Отправиться на учебу в Школу изобразительных искусств в Нью-Йорк было для меня чем-то немыслимым. Первый полет на самолете, первые выезд за пределы страны, первый выход из-под безопасного крова «Лоринг-центра», первая звезда на моем пути. Потрясений ждало немало, но больше всего меня поразило количество корейцев, чувствующих себя как дома на улицах, в кафе и магазинах Нью-Йорка, в коридорах и кабинетах Школы изобразительных искусств. Для них обучение за границей и самостоятельные путешествия были обычным делом. А некоторые вели такой образ жизни с самого детства.

Я попала туда по стипендии от Школы изобразительных искусств при «СеоЛим». Собеседуя меня при приеме на работу в свою галерею, Руби нашла это удивительным. Я не понимала, почему она смеялась, пока другая приехавшая по той же стипендии девушка несколько месяцев спустя не поделилась интересной информацией: отец Руби – Лим Цзунь Мен – генеральный директор «СеоЛим Групп» и один из самых известных в стране людей. Руби и Му-чеон младше других его отпрысков на два десятка лет и, по слухам, незаконнорожденные; их мать – кто-то из секретарш Лим Цзунь Мена.

На вакансию я откликнулась по объявлению, найденному на доске в нашем здании. Этот заброшенный стенд лишь изредка обновлялся предложениями услуг няни – их прикрепляли наши преподаватели, испытывавшие нехватку денег. Мне нужна была работа: стипендия покрывала мое обучение, проживание и билет на самолет, но не больше. Объявление на корейском языке стало для меня лучом надежды. Я сорвала его и ушла в комнату, чтобы изучить детали.

Оно привлекало внимание не только текстом, но и внешним видом – плотная бумага оливкового цвета, золотое тиснение. Больше напоминало приглашение на свадьбу, чем студенческую листовку.

«Для открытия новой галереи требуется арт-ассистент, – говорилось в заголовке, а ниже маленькими буквами значилось: Глубокие знания в области современного искусства и свободное владение корейским и английским языками будут преимуществом».

Вряд ли на должность было много претендентов, но как же я радовалась, когда наряду с четырьмя другими студентками из разных университетов Руби выбрала и меня. В мои обязанности входила разработка дизайна каталогов, листовок и открыток для галереи. Меня напугали затраты на одну только печать, но Руби оплатила их, даже не взглянув на счета, которые я нервно ей предоставила.

Около трех недель наша маленькая группа работала по ночам. Руби и я оставались обычно до последнего – я помогала ей со срочными делами, вплоть до того, что бегала за кофе и круассанами, которые, конечно же, покупала на кредитную карту Руби. Другие девушки старались с ней подружиться, но вне работы она держалась холодно и отвечала односложно. Девушки негодовали. Я не замечала всего этого, пока не узнала, что эти трое – из богатых семей и деньги им не нужны. Они устроились в галерею, чтобы только познакомиться с Руби.

Иногда во время работы я просто не отрывала от нее глаз. Неважно, чем Руби занималась, – выглядела она ошеломительно. Из макияжа она наносила лишь губную помаду, хотя я подозревала, что ее стрелки – татуаж. Одежда поражала прекрасным сочетанием стиля и необычных цветовых комбинаций. Голос у Руби был низкий, а странная улыбка возникала на лице лишь иногда, словно всполох кометы.

– Декан любит ее за все пожертвования папочки, – сказала одна из учениц Школы дизайна Парсонс после просьбы Руби поработать в одно воскресное утро. – А сделал он их только из-за того, что она не прошла в Стэнфорд, как остальные члены ее семьи.

– Слышала, это стало величайшим позором. Туда поступали даже родственники знакомых семьи «СеоЛим», – ответила другая, учившаяся в Школе искусств Тиш. – Тогда она собралась в Йельский университет, но там учится бывшая ее парня, и Руби со злости поступила сюда.

– Нет-нет, это из-за скандала с наркотиками в Эшби, – сообщила первая, махнув волосами. – Руби должны были выпереть, но ее отец отстроил им новый тренажерный зал, и ей позволили окончить учебу. Моя двоюродная сестра учится в Эшби. Она сказала, что зал обошелся в двадцать миллионов долларов, к тому же он оснащен последними технологиями «СеоЛим».

Руби зашла в комнату и, осмотревшись, заметила меня.

– Михо, могла бы ты помочь мне с листовками? – Больше никому не сказав ни слова, она удалилась, и я с некоторым удовлетворением заметила досаду на лицах других девушек.

Все это время они игнорировали меня, узнав о моей стипендии. К тому же я не оканчивала американскую школу. «Никогда не слышала, – ответила другая ученица Школы изобразительных искусств, когда я сообщила ей название средней общеобразовательной школы в Корее, где училась. – Что, снова связи?» А когда я сказала ей, что моя школа находится в Чхонджу, ее брови поползли высоко вверх, и затем она снова уставилась в телефон. Но мне было все равно, и я не лгала о местах, где училась. Для миллионов людей Корея размером с аквариум, и всегда найдется кто-то, кто будет смотреть на тебя свысока. Просто так все устроено: почему-то в первую минуту знакомства люди задают серию одинаковых вопросов. В каком районе ты живешь? В какой школе учился? Где ты работаешь? Ты знаком с тем или иным человеком? Так и определяется, на какой ступени иерархии ты находишься.

И в одно мгновение ты уже пустое место.



Не только я и другие корейцы находили Руби очаровательной. Всякий раз, когда мы сидели в кафе или в библиотеках, люди украдкой бросали на нее взгляды. Я не могла понять, что именно привлекает их – блеск ли ее кожи и изысканная эклектичная одежда или, может быть, каменное лицо. Вот только заговорить с ней вечно пытались самые нерадивые представители противоположного пола.

Однажды мы с Руби ужинали в одном из недавно открывшихся местечек рядом с ее домом. К нам подошел очередной молодой человек, похожий на иностранца, – итальянец? Он был одет с иголочки, в хороший костюм – явно работал в какой-нибудь финансовой конторе и просто вышел купить ужин, чтобы поесть на рабочем месте. Стоя в очереди, он то и дело посматривал на нас, а забрав свой пакет с едой, подошел к нашему столику.

– Прошу прошения, что беспокою, – с легким акцентом произнес он, что выглядело весьма мило и уверенно. – Должен сказать, что ты очень красивая.

Руби даже не оторвала взгляда от тарелки, продолжая молча, медленно есть.

– Могу ли я узнать, ты живешь в этом районе? Я вот живу и работаю здесь, за углом, – сказал молодой человек и указал на здание, очевидно, подумав, что оно нам знакомо.

Никто из нас не проронил ни слова. Его улыбка начала меркнуть.

– Хорошо, что ж, приятного аппетита, – проговорил молодой человек, слегка опечалившись, и направился к выходу. Он открыл дверь, и до меня донеслось слово «сучка», сорвавшееся с его губ.

– Какая нелепость! – едва слышно сказала я Руби.

– Может, убить его? – Она прищурилась.

Я засмеялась, но тут она взглянула на меня, и сразу стало не до смеха.

– Следующего такого парня сфотографируй! Как он смеет считать, что может вот так подойти ко мне и заговорить? – Щелкнув челюстью, Руби продолжила есть. Теперь ее глаза дико сверкали.

Я кивнула, прошептав что-то в знак согласия. Мне еще многому предстояло научиться – что отвечать и как вести себя в ее присутствии.



Несколько месяцев спустя, после открытия галереи, когда другие девушки уволились и нам пришлось искать им замены среди некорейцев, Руби сказала, что я прошла проверку.

Мы выпивали в баре в Ки-тауне[15] в ожидании Ханбина и одного из его приятелей. Руби протянула мне явно поддельное удостоверение личности с моей рабочей фотографией. Я была в какой-то эйфории от первого настоящего спиртного напитка, заказанного в Нью-Йорке. Этот мир значительно отличался от корейской реальности, где алкоголь свободно распространялся среди несовершеннолетних, а хоть какие-то ограничения соблюдались лишь вполсилы.

– Знаешь, мне нравится, как быстро ты обучаешьься, – сказала Руби с ухмылкой.

– О чем ты? – спросила я.


Она слегка повела рукой в мою же сторону. На мне были черный кашемировый свитер и длинная обтягивающая кожаная юбка. Все это я купила в комиссионном магазине в Бруклине. Я слышала, что дизайнеры передают туда нераспроданные модели из прошлых сезонов, и часами выискивала вещи с еще не оторванными бирками.

– Помнишь времена, когда ты носила розовую поддельную замшу? – Руби звонко засмеялась.

Я покраснела и притворилась, будто хочу стукнуть ее по руке.

– И что? Многие дизайнеры используют розовый! Перестань быть такой занудой.

– А тебя так легко дразнить! – От смеха она даже подавилась.

Ханбин пришел с симпатичным однокурсником, и мы, к счастью, отвлеклись. Но позже я словно услышала отголоски смеха Руби. Посреди ночи я внезапно очнулась и села на кровати. Щеки горели.

К тому времени Ханбин стал третьим в нашей компании. Неизменно он шагал где-то позади, а мы с Руби – на несколько метров впереди. Он был тихим и внимательным парнем Руби, подвозил нас куда нужно, водил в клубы, минуя очереди, доставал лучшие билеты на спектакли, выставки и показы мод. Он выполнял все желания Руби.

Двое никогда не проявляли чувств на публике, а еще у них не было совместных фотографий. Это казалось мне странным. Лишь однажды я видела, как они обнимались. Как-то, уходя от Руби после совместного киновечера, я обернулась на пороге. Руби лежала, опустив голову на грудь Ханбина, а тот обвил ее руками. Они, казалось, дополняли друг друга и выглядели такими спокойными и довольными, что по моей коже пробежали мурашки. Наконец, дверь медленно захлопнулась. С тех пор я не видела, чтобы они прикасались друг к другу.

Всякий раз, когда у меня было шоу – одним из требований к стипендии являлось проведение многочисленных выставок, – Руби с Ханбином приходили и оставались со мной до последнего. Это многое значило для меня. Они даже пришли на шоу какого-то первокурсника, где я представила всего две работы. Руби не отличалась многословностью – лишь задавала вопросы о творениях других студентов, зато Ханбин, на удивление, интересовался именно моим творчеством. Он всегда спрашивал: «Сколько времени у тебя ушло на это?» или «Что тебя вдохновило?» Он выглядел таким милым, не зная, о чем бы спросить, что у меня возникало желание протянуть руку и коснуться еле видимых морщинок, всякий раз появлявшихся на его лбу.

Иногда Руби опаздывала или вообще отменяла встречи, сообщая об этом, когда мы уже ждали ее. Этими моментами я и жила. Ханбин всегда хмурился и вздыхал – переживал, что она пренебрегала им, бывало это нередко. Но затем, пожимая плечами, он обращался ко мне: «Ну а ты все еще хочешь есть?» Мое сердце начинало бешено колотиться, и я с энтузиазмом кивала, втайне ненавидя себя.

– В моей семье ни у кого нет творческой жилки. Даже у мамы, хотя она держит галерею, – признался однажды Ханбин, когда они с Руби пришли ко мне в студию посмотреть финальный проект.

Я показывала им отдельные наброски, которые позже планировала превратить в серию.

– Особенно мне нравится этот, – восхищенно произнес он, взяв эскиз девушки в колодце. Она тянула руки и глядела вверх. Набросок лежал под грудой других, но Ханбин просмотрел все. – Очень необычно.

– Больная фантазия, – смутившись, пробормотала я. Взгляд девушки я себе представляла совершенно не так, как он получился. У меня вылетело из головы, что скетч лежит в общей куче: он появился, когда нам задали нарисовать наши представления о семье, но работу я так и не сдала.

– Вот почему ты нам нравишься, – раздался из-за угла голос Руби. Она изучала мою скульптуру – слепых детей. – Вот почему ты нравишься мне. У тебя удивительно ясный, незамутненный взгляд на мир. Других слишком легко отвлечь.

Я не поняла, что Руби имела в виду, но улыбнулась, чтобы ненароком ее не разочаровать.



Зимой у богатых корейских студентов было обычным делом забронировать номер в гостинице, собраться там и выпить, хотя жили они все в красивых квартирах. Однажды мы отправились в Бостон – потому что Руби захотелось. «Мне здесь скучно», – заявила она.

Она пригласила и Му-чеона. Тот учился с Ханбином и жил в центре города. К компании присоединилось еще несколько ее друзей из школы. Мы решили остановиться в «Коришн Хотел» на Бойлстон-стрит, поближе к магазинам и клубам.

Руби настояла, что сама поведет красный мазерати. Ханбин сел с ней, а мы с Му-чеоном – на заднем сиденье. Он отключился: похмелье после гулянки еще давало о себе знать, а я молча глядела в окно, на проносящиеся мимо деревья, покрытые снегом.

Мне не давала покоя сцена, свидетелем которой я стала на прошлой неделе. Выходя из библиотеки и размышляя, почему Руби не общается со мной вот уже дней семь, я увидела ее в компании другой кореянки, Дженни. Они смеялись – у них никак не получалось достать из такси большие сумки для шопинга, и водителю пришлось выйти и помочь им. По логотипу на покупках я догадалась, что день они провели на Пятой авеню. А несколькими неделями ранее Руби организовала у себя в квартире обед с друзьями, вот только меня не позвала. Об этом я узнала случайно, из разговора двух девочек, возбужденно обсуждавших шеф-повара, которого пригласила Руби.

За всю дорогу Руби остановилась всего два раза, и наконец мы приехали в ресторанчик в Коритауне в Бостоне. Поужинав, мы принялись за напитки. Владелец знал Ханбина и не приставал к нам с просьбами предъявить удостоверения личности. Заведение заполнялось пьяными студентами, становилось все шумнее и шумнее. Вначале нас было шестеро, по вскоре все уже созванивались с друзьями из Бостона и звали их присоединиться к вечеринке. Около часа ночи мы заказали еще соджу с собой и, получив наши пластиковые емкости, удалились. Руби вела медленно и неровно.

В отеле мы включили музыку и продолжили пить. Нам выдали номер класса люкс недалеко от ресторана, и по двое-трое начали подтягиваться люди. Каждый приносил спиртное; кто-то забронировал номера на нашем этаже, и мы бродили из комнаты в комнату с напитками в руках, смеясь и шепчась в коридорах. Я никого не знала, зато все мы были пьяны и счастливы. Шутки вызывали улыбку, и я все пила и пила. В углу Му-чеон уже ласкал какую-то студентку из Уэллсли.

Не знаю, сколько пробили часы – три или четыре утра, когда я легла на кровать в одном из наших номеров. Голова болела, тело будто качалось на волнах, то поднимаясь, то снова погружаясь в воду. До меня доносились говор и музыка, но, просто закрыв глаза, я почувствовала себя легче. Вдруг дверь открылась и закрылась, и моего лба коснулась чья-то ладонь. Приоткрыв глаза, я смутно разглядела Ханбина.

– Голова болит, – простонала я. – У тебя есть тайленол?

Он покачал головой.

– Тогда помассируй мне немного виски, вот так. – Я положила пальцы на голову, туда, где пульсировала боль.

Ханбин неуклюже попытался повторить мои движения своими немаленькими руками, но вскоре уже просто гладил мои волосы. Я пододвинулась чуть ближе, он наклонился, и вдруг… я осознала, что он меня целует. Все произошло слишком быстро, но мне ужасно понравилось ощущение его сильного тела вплотную к моему. Его широкие плечи, его обжигающие губы… Ханбин резко встал и, посмотрев на меня сверху вниз, ушел. Мы никогда не говорили о случившемся, но я помню каждую деталь.



Два месяца спустя Руби покончила с собой. Я не могла ни с кем говорить, перестала ходить на занятия, была не в силах выйти из комнаты. Я не знала, как жить дальше.

Я бы хотела, чтобы она рассказала мне подробнее о семье, о горе, которое отец ей ежедневно причинял, о демонах, которых она унаследовала. Она лишь намекала на все это, а о большем я не просила. Этим я и подвела ее – не расспрашивала, не напоминала о том, как прекрасна ее жизнь. Я думала, она знает все и так, думала, будто Руби чувствует себя счастливчиком по сравнению со мной и только потому со мной подружилась. Мне стоило больше рассказывать ей о своих бедах. А я что делала? Подло предавала ее, любя и уводя Ханбина. Знаю: в следующей жизни мне придется платить. Но сейчас я ничего не могу поделать и все иду по выбранному пути, хотя и осознаю, в каких руинах останется мое сердце. Ханбин, работа, бешеная продуктивность – все это временно. Взамен я могу предложить Руби лишь одно – доказательства того, что она до сих пор меня преследует.

Каждый день.





Ара




Перед сном я всегда заглядываю в «СвитчБокс» послушать ежедневное сообщение от группы «Краун». Каждый раз я надеюсь услышать Тэина: теоретически пятая часть записей за день должна делаться им. В «Краун» всего пять членов, и на пресс-конференции, посвященной запуску «СвитчБокс», – той самой, где Тэин появился в высоких кроссовках из лимитированной коллекции «Луи Виттон», распроданной по всему миру за сутки, – пообещали, что каждый день голосовые сообщения будут от разных участников группы. На деле же всего десятая часть записей принадлежит Тэину. Вполне логично: он самый популярный, а значит, и самый занятой – подписал контракты с двумя реалити-шоу. Тэин очень активен в рекламных кампаниях.