Будь у меня твое лицо

Джи откидывается назад, приняв самый невинный вид. Очевидно, уходить она и не думает. Повисает тяжелая тишина, которую никто не хочет нарушать. Брюс поступил не очень хорошо – пренебрег негласным правилом. Но друзья не могут злиться: во-первых, он слишком пьян, чтобы беспокоиться о чем-либо, во вторых – самое главное – он, как обычно, платит за всех. Счет за ночь, вероятно, равен половине их месячного заработка. Потому приятели просто поворачиваются к своим девушкам, хотя и ведут себя уже намного сдержаннее.

Если бы эта ночь ничем не отличалась от множества других, я бы встала и ушла. У меня ведь есть постоянные клиенты, мечтающие о моей компании, и обычно я хожу из комнаты в комнату. Но Брюс – исключение, да и вторник выдался ленивым. К тому же я здорово проголодалась, а к тарелкам с анджу[6] никто даже не прикоснулся. Хотя политика рум-салона не позволяет (да я и сама бы раньше так не поступила), я все-таки беру кусочек питайи и начинаю есть. Мякоть нежная, но практически безвкусная.

– И какой же был повод для ссоры? – интересуется Джи.

– Мие хотела пообедать сегодня с новой подружкой своего брата, – отвечает Брюс. – Но я сейчас в завале, работаю над первичным публичным предложением, так устаю, что к ночи обычно засыпаю на рабочем месте. И уж точно не собираюсь тратить вечер на какую-то деревенскую девицу только потому, что с ней встречается брат-идиот моей девушки в своем безымянном университете. Да мне насрать.

С отсутствующим видом он потягивает виски. Меня он полностью игнорирует – словно и не трахал на стуле две ночи назад.

– Ты же знаешь, она восприняла это как посыл «Мне плевать на твою семью». Будь аккуратнее.

Брюс фыркает и с отвращением мотает головой.

– Знаешь ли ты, что ее брат просит у меня деньги на карманные расходы? И, конечно же, он собирается устроиться ко мне на работу, хотя мы нанимаем только тех, кто получил образование в одном из трех лучших университетов страны. Или, по крайней мере, окончил Корейский институт передовых технологий. Ну или тех, чьи родители достаточно влиятельны, чтобы нам помочь.

– Еще раз: чем занимается ее отец? Кажется, я слышала, но забыла.

– Он простой адвокат. У него крошечная конторка в каком-то районе, который вроде даже и Сеулом не считается.

– Почему бы тебе тогда не порвать с ней? – Джи явно теряет терпение. – Мы сдружились, и я говорю это ради ее же блага. Не отнимай ее время – возможно, она встретит другого. Примерно за год она найдет кого-то; весь следующий год они будут встречаться, потом заговорят о свадьбе, несколько месяцев у них отнимут хлопоты, и еще год уйдет на рождение детей. А ведь ей уже тридцать!

– Да, я знаю, – уныло кивает Брюс. – Поэтому и согласился познакомить наших родителей. Поужинать вместе. И сейчас просто с ума схожу. Привычная жизнь закончится первого марта. В День независимости. В семь вечера. Идут даже все братья и сестры. – Его лицо принимает трагичное выражение.

– Что? – восклицаем мы с Джи в один голос.

Затем Брюс и девушка смотрят на меня. В его глазах отражается удивление, она же меня буквально испепеляет.

– Сангенрэ?[7] – уточняет Джи. – Да это же серьезнее, чем само предложение.

Я даже не знаю, почему новость так шокировала меня. На лице сама появляется дразнящая улыбка, и я шутливо заявляю:

– Так ты женишься? Думаю, теперь я буду видеть тебя еще чаще!

– Вот почему я был так зол, – продолжает Брюс, делая вид, будто не слышит меня. – Я не хочу, чтобы на этот ужин приходил ее братец со своей девушкой. Да маму удар хватит при одной мысли о возможности породниться с такой, как она. Будто и без нее проблем мало. Но Мие непреклонна. Она считает, что ее брат очень расстроится, если мы не пригласим его подружку.

– А почему так долго? – спрашивает Джи. – Только через три месяца? Где будет проходить знакомство?

– Я забронировал зал в ресторане «Сеул-кук» в отеле «Рейн». Мать Мие вела себя чертовски агрессивно все это время, так что мои родители, в конце концов, согласились. Просто это ближайший вечер, когда и папа, и мама свободны. Они откладывают встречу как можно дольше. И, честно говоря, знакомство состоится только благодаря моей матушке, которая пошла к гадалке. Мие, очевидно, будет прекрасной невесткой, женой и матерью. О боже! – Он качает головой. – Я не знаю, выдержу ли.

– Кончай страдать, – с упреком произносит Джи. – Рано или поздно твои родители должны познакомиться с семьей Мие.

Из груди Брюса, играющего с ремешком блестящих часов, вырывается стон.

– По крайней мере, они приличные люди, – после некоторой паузы утешает его Джи. – Могло бы быть и хуже.

По одному только тону я понимаю: она адресовала эти слова мне.



Между прочим, я тоже знаю все о приличиях. Моя старшая сестра вышла замуж в некотором смысле за кошелек.

Она окончила один из лучших женских университетов Сеула по специальности «дошкольная педагогика». Только благодаря этому ее брак и состоялся. Свадьба прошла в одном из самых дорогих отелей Сеула, со стороны жениха присутствовало более восьмисот человек, большинство гостей – мужчины в черных костюмах и при галстуках «Феррагамо» с анималистическим принтом, несущие в белых конвертах деньги. Его семья пригласила поддельных гостей, чтобы заполнить нашу сторону. Эта процессия и на свадьбу-то не была похожа.

Сестра уже как год в разводе, а наша мама все еще не в курсе.

Бывший муж сестры, Джесан, все это время подыгрывает нам, приходя в гости на большие праздники, Чхусок[8] и Лунный Новый год, но с недавнего времени отказывается присутствовать на свадьбах наших родственников, чем заставляет Хаэну паниковать. Гордость нашей овдовевшей матери – хвастаться богатым зятем. Родители Джесана знают о разводе и, скорее всего, разрываются на части, взвешивая все за и против публичного позора и немедленного поиска лучшей второй жены для сына. За два года брака они видели мою маму лишь дважды, потому с их стороны нет никакой опасности – они точно ничего не выболтают.

Хаэне по-прежнему живет в квартире в районе Каннам, принадлежащей Джесану. Там даже остались кое-какие его вещи – на случай, если мама соберется в гости и привезет корзинку с едой, приготовленной специально для ее любимого зятя.

– Это единственное, что я могу для него сделать, – говорит мама, когда Хаэна сопротивляется, поясняя, что Джесан практически не ест дома. – Только так я могу поддержать тебя.

И Хаэна молча принимает еду.



Случилось это в прошлом году, после очередного телефонного разговора с мамой о Хаэне («Кьюри-я[9], как думаешь, что мне купить Джесану на день рождения? Не забудь отправить ему подарок и открытку заранее»). Я пригласила в гости двух живших через коридор девушек, чтобы вместе выпить. Раньше у меня все не находилось времени на разговор. А тут захотелось пообщаться, в таком я пребывала расположении духа.

Соседки выглядели непримечательно, да и, судя по всему, ни занятной работы, ни необычных увлечений или чего-то подобного у них не имелось. Но всякий раз при встрече с ними меня поражало другое – их душевная близость, дружелюбие и царившее между ними чувство уюта. Легкомысленная девушка с квадратным лицом и скромная с бледной кожей – вот и все, что я могла сказать о них. Но когда они находились рядом, то всегда держались за руки. Я видела их в нашем районе: как они обедают в забегаловке на углу, как покупают соджу в продуктовом магазине. Девушка с квадратным лицом всегда вела себя шумно, но обе излучали нежность. Иногда они оставляли входную дверь настежь, чтобы проветрить квартиру, и я видела их, слоняющихся по дому в пижамах. Бледнолицая играла с волосами квадратолицей, когда они, устроившись на диване, сонно смотрели очередную дораму. «Прямо как сестры», – поймала я себя на меланхоличной мысли.

Моя родная сестра и я не очень-то близки, объединяет нас одно – мы обе делаем все возможное, чтобы беречь маму.




Мне известно: у Джесана та еще репутация в рум-салонах. О его подружке Хаэна узнала лишь спустя несколько лет. Три года назад я сама застала его за особо грязными развлечениями в рум-салоне в Кансогу, где раньше работала. Там наверху располагался смежный отель. Случилось это еще до моей ортогнатической операции.

Войдя в комнату вслед за другими девушками, я увидела в дальнем углу Джесана – и тут же выскочила, так что он меня не заметил. Той ночью Мадам отправила меня домой: я слишком распсиховалась, а скандалы ей были не нужны. Позже она лично познакомилась с Джесаном, побаловав его вниманием, – так он всю ночь чувствовал себя особенным. В итоге она вытрясла из него обещание звонить перед каждым визитом в салон – чтобы меня по ошибке не отправили к нему в комнату. «Я не допущу, чтобы кто-то из моих девочек расстраивался», – сказала Мадам, потрепав меня за щеку. Меня чуть не стошнило от этого притворства. Мадам ведь каждую ночь третировала меня на тему того, сколько денег я заработала.

Разумеется, я ничего не сказала Хаэне. Моя обычно рассудительная сестра сама узнала о его подружке, работавшей в рум-салоне в Самсон-доне, и повела себя как полная урра. Но развод случился не потому, что она подняла шум. Джесан не был влюблен в ту девушку. Просто в определенном смысле он разлюбил Хаэну и не хотел затягивать ее сердечные страдания. А наша семья явно не из тех, которые могли бы заставить его подумать о разводе дважды.



Сейчас мне приятно быть в «десятке» – в салоне, где предположительно работают десять процентов из всех самых красивых девушек индустрии и где Мадам откровенно не навязывает нам «второй раунд» – секс с клиентами. Да, давление из-за денег все еще есть, но выражается чуть более цивилизованно. Когда я злюсь на Мадам, другие девушки шепчут мне, что она вовсе не так плоха, и я вспоминаю тех, на кого мне доводилось работать в прошлом. Мы все изрядно настрадались из-за гораздо более коварных дам.



У нашей мамы тоже есть тайны, но намного безобиднее.

– Кьюри, секретный ингредиент, который я добавляю в каждый гарнир, – несколько капель китайского сливового соуса, – говорит она. В морщинках на ее лбу во время жарки анчоусов с измельченным арахисом и сливовым сиропом образуется пот. – Ты можешь добавить его во что угодно, к тому же он очень полезен для здоровья!

Всякий раз, приезжая домой в Чхонджу, я наблюдаю, как своими слабыми руками мама мешает в сковороде еду. Она не позволяет мне даже стоять рядом с плитой. В результате ни Хаэна, ни я не можем приготовить ни единого блюда, даже сварить рис в рисоварке.

– У вас обеих будет другая жизнь, лучше, чем у снохи-домохозяйки, – сказала однажды мама, когда мы уже немного подросли. – Я бы хотела, чтобы вы и вовсе не умели готовить.

Со смерти папы мама начала сдавать. Ей пришлось оставить уголок на рынке, где последние тридцать пять лет она продавала тофу. Два года назад в ее правой груди обнаружили две большие опухоли, которые тут же удалили. Они были доброкачественные, но пугающего размера. Мама еще и на грани диабета, кости ее начали разрушаться. После инфекции полугодичной давности ее левая рука до сих пор раздутая, словно губка. Всякий раз, приезжая к маме, я часами делаю ей массаж, а в следующем месяце мы идем на консультацию к хирургу – это ближайшее время, которое удается забронировать в «СеоЛим».

Суджин постоянно повторяет мне, что ни в ком еще не видела столько дочернего благородства, и Ара в знак согласия яростно кивает. «Кто бы мог подумать: салонная девушка – и обладательница звания “дочь столетия”», – сказала однажды Суджин. Я тогда призналась, что все мои сумки куплены не мной и что денег у меня нет, потому как всю выручку я отправляю маме.

Мама называет меня хайо-нье – «преданная дочь» – и гладит по волосам с такой любовью, что сердце разрывается. Но иногда на нее что-то находит, и тогда на меня выплескивается море гнева.

– Нет большего горя, чем не выйти замуж, – говорит мама. – Одна мысль о твоем одиночестве и бездетности меня старит и просто убивает.

Приходится отвечать, что в офисе, где, как она думает, я работаю секретарем, я встречаю десятки мужчин. Вопрос в одном – как выбрать подходящего.

– Разве для этого ты перенесла столько страданий? – говорит мама, касаясь пальцем моей щеки. – Какой смысл иметь красивое лицо, если ты не умеешь им пользоваться?



С детства я понимала: мой единственный шанс на другую жизнь – другое лицо. Смотрясь в зеркало, я знала каждую деталь, которую нужно изменить, еще до разговора с гадалкой.

И вот наконец я проснулась после операции на челюсть. Анестезия переставала действовать. От боли хотелось кричать, но крик получался немым: рот не открывался. Несколько мучительных часов я думала об одном – что хочу убить себя, лишь бы боль прекратилась. После неудачных попыток найти балкон и спрыгнуть с него я отчаянно принялась за поиски стекла или чего-то острого. Или ремня, чтобы повеситься в душе. Позже мне сказали, что у меня даже не вышло добраться до двери собственной палаты. Мама держала меня за руку всю ночь, пока я ревела, пропитывая слезами покрывавшие лицо повязки.

То, что она может умереть, – мой самый сильный страх. Когда я ни на чем не сконцентрирована, ко мне обязательно возвращаются мысли об опухолях, распространяющих по маминому телу яд.





* * *


В один из следующих дней в клинике я наконец-то вижу девушку, чье лицо выбрала в качестве модели для себя, – Кенди, ведущую вокалистку женской группы «Чарминг». Когда я вхожу, она сидит в комнате ожидания, сгорбившись в углу; черные волосы беспорядочно выбиваются из-под кепки.

Я сажусь рядом – хочу увидеть, насколько мы похожи. На первую консультацию с доктором Шимом я принесла фотографии Кенди. Кончик ее носа слегка вздернут, что делает ее такой уникальной и поразительно красивой. Ее оперировал сам Шим – потому-то я и выбрала его.

Вблизи мне удается разглядеть ее красные глаза, видимо, опухшие от слез, и страшные пятна на подбородке. Год у Кенди не задался: ходят слухи, что она травит Ксуну, новенькую в группе, и часто пропускает репетиции из-за свиданий со своим новым парнем. Комментарии в интернете резки и беспощадны.

Почувствовав мой взгляд, девушка еще ниже опускает кепку и начинает играть с кольцами – тонкие полоски золота красуются на каждом из десяти пальцев.

Медсестра называет ее имя. Кенди встает и направляется в кабинет врача. В этот момент, словно услышав мои мысли, она поворачивается и смотрит на меня. Наши глаза встречаются. Мне хочется протянуть руки и встряхнуть ее за плечи со словами: «Хватит быть дурой. У тебя есть многое, и ты можешь делать все что угодно. Я бы прожила твою жизнь лучше тебя, будь у меня твое лицо».





Вонна




Моя бабушка умерла в прошлом году в больнице для престарелых в Сувоне. Она уходила совершенно одна, никого из членов семьи рядом не оказалось – а потом пожилая соседка по палате просто попросила медсестру убрать тело, поскольку оно начало пахнуть.

Узнав об этом, я ушла с работы домой и просто легла. Мне было очень плохо.

О случившемся меня оповестил отец.

– Тебе необязательно присутствовать на похоронах, – сказал он, когда мы созванивались.

В детстве и подростковом возрасте я часто мечтала о бабушкиной смерти. И сказала, что правда не хочу провожать ее в последний путь.