Братство
Часть 23 из 72 Информация о книге
Для доступа к библиотеке пройдите авторизацию
Никто из них не отреагировал на его слова. После шести лет в политике они делили всех людей на противников, сочувствующих и товарищей по партии.
— Мой любимый сегодня стал лидером «Хёйре» в Порсгрунне, — провозгласил пьяный Карл.
— Это я знаю, — сказал водитель.
Пио снова смутился, спрятав руки в шерстяной плед на сиденье.
— Пио… Никому нет дела, — прошептал Карл и обнял его.
Баск уснул еще до того, как машина пересекла границу города. Когда они остановились на красный сигнал светофора, шофер повернулся к ним.
— Богу есть дело, — пробормотал он.
— Что?
Карл едва успел почувствовать укол иглой в ногу, как тоже уснул.
Глава 40
— Прости меня, Якоб. Передавай привет Софии.
Телефон в руке казался тяжелым. Грустный голос эхом отдавался в пустой квартире. Элис не захотела передавать его сообщение детям. Фредрику пришлось звонить самому.
— Мне так жаль. Но вам не нужно приезжать. Нам придется отложить отпуск. Папе надо работать.
Наконец Фредрик понял, что на том конце провода его никто не слушает. Он потер глаза и положил трубку.
В квартире на Фрогнере, где Фредрик вырос, он поснимал со стен все фотографии. Книги сложил в ящик, а мебель разобрал. И только воспоминания остались на прежнем месте. Запахи. Яблочный пирог с корицей, кровь из носа и свежий асфальт.
Его матери, Гунхилль Фредесен, было девятнадцать, когда она самостоятельно пересекла Атлантику. Два года спустя уже в качестве невесты она стояла рядом со своим возлюбленным у алтаря в лютеранской церкви Святого Петра в городе Григла, штат Миннесота. Кеннет Бейер был американцем с норвежскими корнями, и познакомились они, когда он работал секретарем в норвежской делегации ООН. Фредрик появился на свет летом, когда его родители отправились в отпуск на родину, а два года спустя небольшое семейство переехало в Норвегию. Как оказалось позже, насовсем. Фредрик так и остался единственным ребенком в семье. Кеннет Бейер работал дипломатом в американском посольстве, а Гунхилль сидела дома с мальчиком.
* * *
Адвокатом оказалась длинноногая помощница адвоката в таком обтягивающем наряде, что в ее кармане едва помещались ключи от «ауди» цвета красной губной помады, припаркованного снаружи на тротуаре.
По электронной почте Фредрик сообщил, что работает в полиции. Но по ее виду было заметно, что она ждала кого-то другого, а не избитого парня с забинтованной головой и голосом, скрежещущим, как наждачная бумага по стеклу.
Пиво «Карлсберг» из упаковки по шесть банок — единственное, что он мог ей предложить. Она отказалась.
— По закону вы получаете обязательную долю наследства. К тому же ваша мать завещала вам движимое имущество в квартире, предметы искусства, кухонную утварь и мебель, если они представляют для вас материальную или духовную ценность. Остальное, то есть банковские вклады и выручка после продажи квартиры, отходит к городской церковной миссии.
— И о какой цифре идет речь?
Она достала документ и авторучку из папки в кожаной обложке.
— Ну, не так уж и много. Три миллиона на счету. И потом добавится сумма от продажи квартиры. Тут надо кое-что привести в порядок, — сказал она, скептически посмотрев на пятна на стенах.
Фредрик предположил, что и его она оценила точно так же. На нем была нестиранная рубашка с пятнами пота под мышками и дырявые синие джинсы. Кое-что надо привести в порядок.
— Где-то одиннадцать — двенадцать миллионов выйдет, — отстраненным голосом назвала она цифру.
— Ну и ну, — пробормотал Фредрик.
— Что такое?
Он широко улыбнулся.
— Ну и вы тоже должны получить свой кусочек пирога?
Помощница адвоката не ответила — только улыбнулась в ответ.
— Это тоже вам, — сказала она, протягивая ему коричневый конверт.
«Моему сыну, Фредрику Бейеру». Видимо, это мать писала уже перед кончиной, Надпись на конверте из тонкой бумаги с логотипом адвокатской конторы была сделана дрожащей рукой. Фредрик открыл его. Сверху лежала фотография, которую он сразу узнал. Все годы она висела над диваном в гостиной, пока мать не забрала ее с собой в дом престарелых. Фредрику на фото было года два или три. Он стоит на улице Драмменсвейен семнадцатого мая[34], в 1960-каком-то году. Рядом с ним — родители. Худой, высокого роста отец одет в тот же костюм, в котором его потом похоронили. Во рту он держит трубку, запах которой Фредрик помнит до сих пор. Мама — в тонком светлом платье с большими круглыми пуговицами. Сам Фредрик в одной руке держит норвежский флаг, а в другой — американский. Родители улыбаются, а сын выглядит очень хмурым. Фредрик понятия не имел, кто их фотографировал. Это единственное фото с родителями тех лет.
— Как мило, — холодно заметила помощница адвоката.
— Спасибо.
Еще в конверте лежали завещание, заявление из банка и выписка со счета.
— Это какой-то вклад, — сказал Фредрик, достав выписку. — Десять тысяч крон в месяц. Это от вашей фирмы? Откуда приходят эти деньги?
Прежде чем ответить, девушка бросила взгляд на золотые часы на запястье.
— Даритель ежемесячно делал взнос на содержание вашей матери. Мы помогли переоформить этот вклад.
— Даритель? Но кто это?
— Это конфиденциальная информация. Ваша мать попросила нас не говорить. Это довольно распространенное явление, когда завещатель скрывает от наследников некоторые источники своих доходов.
Фредрик искоса посмотрел на нее. Даритель. Завещатель. Что за бред она несет?
— И тогда можно просто переоформить перевод на наследников?
— В решении вашей матери нет ничего противозаконного.
Он фыркнул.
— То есть вы знаете, кто перечислял матери эти деньги, но не хотите мне говорить.
Она поправила светлую челку. Фредрик обратил внимание на ее красный маникюр.
— Ну, лично я этого не знаю. Но знает фирма. И это не чья-то воля. Это просто вопрос полномочий. Кстати, в конверте есть еще кое-что.
Фредрик вытащил ключ без каких-либо брелоков с отметками.
— Это ключ от банковской ячейки?
Она холодно улыбнулась.
— Вы знаете, какой?
— К сожалению, нет. Ваша мать полагала, что вам доставит радость самому это выяснить.
Вот такой она и была. Его мать. И он по ней не скучает.
Глава 41
Область от виска и выше уха на голове Кафы Икбаль была обрита. Только черная миллиметровая щетина свидетельствовала о том, что прошла тяжелая неделя с тех пор, как хирургический скальпель сделал на ее голове надрез. Восемь швов соединили две полнокровные кожные складки. Кафа смахнула слезу тыльной стороной ладони и средним пальцем прикоснулась к слезному каналу — красному мешочку в уголке глаза.
— Это пройдет? — Андреас Фигуэрас вопросительно показал на налитый кровью глаз.
Кафа осторожно улыбнулась.
— Врач говорит, что да. Просто лопнувший сосуд.
Она вздохнула.
— Мне страшно повезло, — добавила она, переведя взгляд с Андреаса на Фредрика.
Повезло. Просто счастливая случайность. И ничего больше. Пуля прошла всего в одном или двух миллиметрах от черепа, разрезав кожу головы от виска до левого уха. Шока, фонтана крови и боли оказалось достаточно, чтобы Кафа потеряла сознание.
— Не только повезло. Я очень благодарна.
Кафа положила свою ладонь на руку Фредрика. Ему стало не по себе от ее прикосновения, и захотелось отдернуть руку. Никакой гордости он не чувствовал. Они вообще не должны были оказаться на том чердаке — без оружия, никого не предупредив. «Непростительно», — как сказал Себастиан Косс. И хуже всего, что Сюнне ничего не возразила на это. Хуже всего, что и Фредрик признал, что их обоих могли убить.
Взгляд Фредрика блуждал поверх взъерошенной головы Кафы, пока не поймал шов в холщовых обоях, неровно поклеенных на стене в кухне ее трехкомнатной квартиры в районе Сагене. Ему казалось, что они сидят слишком близко друг к другу, чтобы посмотреть в глаза девушке, одетой в просторные пижамные штаны и длинную белую футболку. Намного ближе, чем в те секунды на чердаке, когда он на коленях стоял над ней и Кафа, истекая кровью, смотрела умоляющим взглядом на него, до смерти перепуганная. Тогда он знал, что надо делать. А сейчас даже не представлял, что сказать.
Андреас тихонько покашлял.
— Мой любимый сегодня стал лидером «Хёйре» в Порсгрунне, — провозгласил пьяный Карл.
— Это я знаю, — сказал водитель.
Пио снова смутился, спрятав руки в шерстяной плед на сиденье.
— Пио… Никому нет дела, — прошептал Карл и обнял его.
Баск уснул еще до того, как машина пересекла границу города. Когда они остановились на красный сигнал светофора, шофер повернулся к ним.
— Богу есть дело, — пробормотал он.
— Что?
Карл едва успел почувствовать укол иглой в ногу, как тоже уснул.
Глава 40
— Прости меня, Якоб. Передавай привет Софии.
Телефон в руке казался тяжелым. Грустный голос эхом отдавался в пустой квартире. Элис не захотела передавать его сообщение детям. Фредрику пришлось звонить самому.
— Мне так жаль. Но вам не нужно приезжать. Нам придется отложить отпуск. Папе надо работать.
Наконец Фредрик понял, что на том конце провода его никто не слушает. Он потер глаза и положил трубку.
В квартире на Фрогнере, где Фредрик вырос, он поснимал со стен все фотографии. Книги сложил в ящик, а мебель разобрал. И только воспоминания остались на прежнем месте. Запахи. Яблочный пирог с корицей, кровь из носа и свежий асфальт.
Его матери, Гунхилль Фредесен, было девятнадцать, когда она самостоятельно пересекла Атлантику. Два года спустя уже в качестве невесты она стояла рядом со своим возлюбленным у алтаря в лютеранской церкви Святого Петра в городе Григла, штат Миннесота. Кеннет Бейер был американцем с норвежскими корнями, и познакомились они, когда он работал секретарем в норвежской делегации ООН. Фредрик появился на свет летом, когда его родители отправились в отпуск на родину, а два года спустя небольшое семейство переехало в Норвегию. Как оказалось позже, насовсем. Фредрик так и остался единственным ребенком в семье. Кеннет Бейер работал дипломатом в американском посольстве, а Гунхилль сидела дома с мальчиком.
* * *
Адвокатом оказалась длинноногая помощница адвоката в таком обтягивающем наряде, что в ее кармане едва помещались ключи от «ауди» цвета красной губной помады, припаркованного снаружи на тротуаре.
По электронной почте Фредрик сообщил, что работает в полиции. Но по ее виду было заметно, что она ждала кого-то другого, а не избитого парня с забинтованной головой и голосом, скрежещущим, как наждачная бумага по стеклу.
Пиво «Карлсберг» из упаковки по шесть банок — единственное, что он мог ей предложить. Она отказалась.
— По закону вы получаете обязательную долю наследства. К тому же ваша мать завещала вам движимое имущество в квартире, предметы искусства, кухонную утварь и мебель, если они представляют для вас материальную или духовную ценность. Остальное, то есть банковские вклады и выручка после продажи квартиры, отходит к городской церковной миссии.
— И о какой цифре идет речь?
Она достала документ и авторучку из папки в кожаной обложке.
— Ну, не так уж и много. Три миллиона на счету. И потом добавится сумма от продажи квартиры. Тут надо кое-что привести в порядок, — сказал она, скептически посмотрев на пятна на стенах.
Фредрик предположил, что и его она оценила точно так же. На нем была нестиранная рубашка с пятнами пота под мышками и дырявые синие джинсы. Кое-что надо привести в порядок.
— Где-то одиннадцать — двенадцать миллионов выйдет, — отстраненным голосом назвала она цифру.
— Ну и ну, — пробормотал Фредрик.
— Что такое?
Он широко улыбнулся.
— Ну и вы тоже должны получить свой кусочек пирога?
Помощница адвоката не ответила — только улыбнулась в ответ.
— Это тоже вам, — сказала она, протягивая ему коричневый конверт.
«Моему сыну, Фредрику Бейеру». Видимо, это мать писала уже перед кончиной, Надпись на конверте из тонкой бумаги с логотипом адвокатской конторы была сделана дрожащей рукой. Фредрик открыл его. Сверху лежала фотография, которую он сразу узнал. Все годы она висела над диваном в гостиной, пока мать не забрала ее с собой в дом престарелых. Фредрику на фото было года два или три. Он стоит на улице Драмменсвейен семнадцатого мая[34], в 1960-каком-то году. Рядом с ним — родители. Худой, высокого роста отец одет в тот же костюм, в котором его потом похоронили. Во рту он держит трубку, запах которой Фредрик помнит до сих пор. Мама — в тонком светлом платье с большими круглыми пуговицами. Сам Фредрик в одной руке держит норвежский флаг, а в другой — американский. Родители улыбаются, а сын выглядит очень хмурым. Фредрик понятия не имел, кто их фотографировал. Это единственное фото с родителями тех лет.
— Как мило, — холодно заметила помощница адвоката.
— Спасибо.
Еще в конверте лежали завещание, заявление из банка и выписка со счета.
— Это какой-то вклад, — сказал Фредрик, достав выписку. — Десять тысяч крон в месяц. Это от вашей фирмы? Откуда приходят эти деньги?
Прежде чем ответить, девушка бросила взгляд на золотые часы на запястье.
— Даритель ежемесячно делал взнос на содержание вашей матери. Мы помогли переоформить этот вклад.
— Даритель? Но кто это?
— Это конфиденциальная информация. Ваша мать попросила нас не говорить. Это довольно распространенное явление, когда завещатель скрывает от наследников некоторые источники своих доходов.
Фредрик искоса посмотрел на нее. Даритель. Завещатель. Что за бред она несет?
— И тогда можно просто переоформить перевод на наследников?
— В решении вашей матери нет ничего противозаконного.
Он фыркнул.
— То есть вы знаете, кто перечислял матери эти деньги, но не хотите мне говорить.
Она поправила светлую челку. Фредрик обратил внимание на ее красный маникюр.
— Ну, лично я этого не знаю. Но знает фирма. И это не чья-то воля. Это просто вопрос полномочий. Кстати, в конверте есть еще кое-что.
Фредрик вытащил ключ без каких-либо брелоков с отметками.
— Это ключ от банковской ячейки?
Она холодно улыбнулась.
— Вы знаете, какой?
— К сожалению, нет. Ваша мать полагала, что вам доставит радость самому это выяснить.
Вот такой она и была. Его мать. И он по ней не скучает.
Глава 41
Область от виска и выше уха на голове Кафы Икбаль была обрита. Только черная миллиметровая щетина свидетельствовала о том, что прошла тяжелая неделя с тех пор, как хирургический скальпель сделал на ее голове надрез. Восемь швов соединили две полнокровные кожные складки. Кафа смахнула слезу тыльной стороной ладони и средним пальцем прикоснулась к слезному каналу — красному мешочку в уголке глаза.
— Это пройдет? — Андреас Фигуэрас вопросительно показал на налитый кровью глаз.
Кафа осторожно улыбнулась.
— Врач говорит, что да. Просто лопнувший сосуд.
Она вздохнула.
— Мне страшно повезло, — добавила она, переведя взгляд с Андреаса на Фредрика.
Повезло. Просто счастливая случайность. И ничего больше. Пуля прошла всего в одном или двух миллиметрах от черепа, разрезав кожу головы от виска до левого уха. Шока, фонтана крови и боли оказалось достаточно, чтобы Кафа потеряла сознание.
— Не только повезло. Я очень благодарна.
Кафа положила свою ладонь на руку Фредрика. Ему стало не по себе от ее прикосновения, и захотелось отдернуть руку. Никакой гордости он не чувствовал. Они вообще не должны были оказаться на том чердаке — без оружия, никого не предупредив. «Непростительно», — как сказал Себастиан Косс. И хуже всего, что Сюнне ничего не возразила на это. Хуже всего, что и Фредрик признал, что их обоих могли убить.
Взгляд Фредрика блуждал поверх взъерошенной головы Кафы, пока не поймал шов в холщовых обоях, неровно поклеенных на стене в кухне ее трехкомнатной квартиры в районе Сагене. Ему казалось, что они сидят слишком близко друг к другу, чтобы посмотреть в глаза девушке, одетой в просторные пижамные штаны и длинную белую футболку. Намного ближе, чем в те секунды на чердаке, когда он на коленях стоял над ней и Кафа, истекая кровью, смотрела умоляющим взглядом на него, до смерти перепуганная. Тогда он знал, что надо делать. А сейчас даже не представлял, что сказать.
Андреас тихонько покашлял.