Братья Карилло. Когда мы упали

Совершенно сбитый с толку, я опять посмотрел на Лекси.

– Я отвезу тебя обратно в общежи…

– В летний домик, – строго повторила она.

– Почему, эльфенок? – спросил я и затаил дыхание в ожидании ответа.

Нервничая, Лекси протянула крошечную ручку и коснулась моего бедра.

– Потому что никогда в жизни я не чувствовала себя в большей безопасности, чем рядом с тобой. И я хочу побыть вместе там, где ты впервые показал мне свое истинное лицо. – Она бросила на меня взгляд из-под длинных ресниц. – Потому что я еще не готова расстаться с тобой. – Я накрыл ее руку своей, и она добавила: – Потому что ты мне нужен, Остин. Вот и все. Я нуждаюсь в тебе. Надеюсь, этого достаточно.

Несмотря на промокшую насквозь одежду, холодная ткань которой липла к коже, я чувствовал лишь тепло, вызванное проникшими внутрь словами Лекси.

– Черт, эльфенок, – хрипло пробормотал я и крепче сжал ее пальцы.

– Это нормально?

– Более чем, – со смехом проговорил я.

– А почему? – робко спросила она.

Поднеся ее пальцы к губам, я запечатлел поцелуй на ладони, и все веселье исчезло.

– Потому что ты мне тоже чертовски нужна. Слишком сильно, чтоб и дальше с этим бороться.





Глава 18

Лекси




После бури на улице творилось нечто странное. Словно бы Мать-природа, попытавшись разорвать мир на части, взяла заслуженную передышку. Ветер стих, и серо-черное небо казалось каким-то зловеще неподвижным.

Пока мы с Остином осторожно пробирались к летнему домику, стараясь не попасться никому на глаза, не слышалось ни стрекота сверчков, ни уханья сов; все было спокойным, почти задумчивым. Даже живущий внутри голос, похоже, взял передышку и больше не терзал меня.

Я взглянула на сумеречное небо; вверху медленно плыли облака, приходя в себя после бурного вечера. Я вполне понимала их чувства. Я все еще не оправилась от ярости Джио и Акселя. Но, кроме того, ощущала безмерное уважение к Остину. Он защищал меня, проявлял заботу. Предпочел даже старшему брату.

Когда я осмелилась взглянуть на него краешком глаза, у меня перехватило дыхание. С недоверием, светившимся в карих итальянских глазах, он разглядывал наши сплетенные пальцы. Как будто не мог поверить, что мы здесь вместе.

Даже не подозревая, что я наблюдала за ним, Остин небрежно поднес соединенные руки к губам и поцеловал тыльную сторону моей ладони. По телу тут же побежали мурашки. Но вызвал их не холодный ветер, коснувшийся влажной кожи. Я просто ощутила себя желанной и достойной защиты Остина.

Счастливо вздохнув, я потерлась головой о его мускулистую руку. С ним я чувствовала себя в полной безопасности.

Когда мы подошли к двери летнего домика, Остин огляделся вокруг, пытаясь убедиться, что за нами никто не следил. Отпустив мою руку, из кармана мокрых, грязных джинсов он выудил ключ и тихо открыл тяжелую деревянную дверь.

Стоило нам оказаться внутри, как Остин молча поднял палец, призывая подождать у входа, и быстро зашагал по комнате, чтобы задернуть тяжелые шторы на занимавших значительную часть стен окнах.

Когда Остин повернулся ко мне, на лице его вновь читалось то же недоверчивое выражение, лишь подчеркиваемое светом звезд над головой, проникавшим сквозь окно в крыше.

Черная футболка облепила стройный мускулистый торс. Джинсы промокли и выглядели не лучшим образом. Темные, взъерошенные волосы уже просохли, и теперь просто беспорядочно торчали во все стороны. Остин казался каким-то необузданным и грубым. Что лишь добавляло ему привлекательности, если такое вообще возможно. И когда он направился ко мне, татуировки изгибались и клонились с каждым шагом. Почти казалось, что Иисус на распятии дышит под футболкой.

Сердце билось у меня в груди, словно бабочка; кровь стремительно струилась по венам, и я почти слышала, как она ритмично пульсировала под кожей, с головы до пальцев ног. В темных глазах Остина сверкнуло нечто весьма сексуальное, и я инстинктивно обхватила себя руками, будто пытаясь отгородиться от внезапно возникшего незнакомого воздействия его внимания.

Остин остановился прямо передо мной, и лица коснулось теплое дыхание. Я уперлась взглядом в татуировку голубя на шее, пытаясь сосредоточиться на штрихах перьев на распростертых крыльях, просто чтобы успокоить бешено колотящееся сердце.

Он смахнул упавшую мне на глаза прядь волос и мягко провел пальцем по щеке к переносице. Я заметила, как Остин чуть скривил верхнюю губу, а потом ухмыльнулся.

– Дождь освободил твои веснушки, эльфенок, – хрипло проговорил он.

Внутри все сжалось при мысли о том, что надежный макияж смылся, и я, ощутив себя практически беззащитной, начала паниковать.

– Я…

Но прежде чем я успела закончить фразу, Остин склонился и нежно поцеловал меня в кончик носа, заставив замолчать. А потом скользнул губами по щеке и, добравшись до уха, прошептал:

– Они прекрасны. Мне нравится видеть тебя без макияжа. Настоящую, ту, что скрывается под броней.

Кому нужна поэзия! Слащавые сантименты, сердечки и цветочки. И мужчины, что умеют играть словами. Ведь просто услышав, что Остину нравлюсь настоящая я, сломленная анорексичка, скрывавшаяся под слоем косметики, я ощутила такую легкость в сердце, подобной которой никогда прежде не испытывала.


– Остин… – прошептала я в ответ, и он, потянувшись, взял меня за руку, склонился вперед, практически касаясь грудью моей груди, и свободной рукой захлопнул входную дверь.

Он словно почувствовал, что я опасаюсь его близости и, стиснув мне руку, прошептал:

– Пойдем. Нам нужно обсохнуть.

Остин мягко потянул меня за руку, и я двинулась за ним. Мы направились к большому камину в дальнем конце домика, нашему маленькому мирному местечку, что скрывало от задернутых штор и запертой двери. Когда мы прошли мимо дивана, Остин выпустил мою руку и схватил разбросанные на нем подушки и красное одеяло. А потом разложил их поверх коврика из овчины на деревянном полу.

Остин повернулся ко мне и коснулся ладонями лица.

– Садись, эльфенок. Я разведу огонь.

Нервно сглотнув, я опустилась на пол и уселась на красную подушку. Остин подошел к корзине с дровами и принялся складывать в камин одну деревяшку за другой. Взяв лежащую сбоку от камина спичку, Остин чиркнул ею о камень и поджег высокую груду поленьев.

Повернувшись, он опустился рядом со мной на колени и, поймав мой взгляд, спросил:

– Хочешь пить? Есть? Кажется, в холодильнике есть вода.

При упоминании о воде сердце мое дрогнуло. Он вспомнил, что я пью только воду. Не содовую. Он по-прежнему пытался создать для меня комфортные условия. Он всегда старался, чтобы мне было удобно.

Протянув руку, я коснулась дрожащей ладонью его жесткой, заросшей щетиной щеки.

– Я в порядке, Остин. Просто… посиди со мной…

Парень сглотнул, и на сердце потеплело, когда я поняла, что он тоже нервничал. Остин уселся на ковер рядом со мной и обхватил колени руками.

Погрузившись в свои мысли, он уставился на разгоравшееся пламя в камине. Поленья потрескивали, и комнату заполнил тот неповторимый запах, что исходит лишь от горящих дров.

– Мне не следовало брать тебя туда сегодня, эльфенок. Я чертовски сожалею о случившемся, – наконец произнес Остин. По глубокому тембру голоса я поняла, что он говорил серьезно.

Сказанные Остином слова извинения поразили меня. Он казался расстроенным, сбитым с толку событиями сегодняшнего вечера. Подняв руку, я погладила Остина по растрепанным волосам, успокаивая. Ощутив мое прикосновение, он закрыл глаза. И выглядел при этом очень усталым. Остин медленно начал клониться в мою сторону и наконец улегся на спину, положив голову мне на ногу, и с губ его сорвался усталый, но довольный вздох. И я словно бы вновь вернулась на несколько недель назад, в тот больничный сад.

Как только затылок Остина коснулся бедра, я напряглась, и в голове замелькали обычные панические мысли.

«У меня слишком толстое бедро? Ему противно, какая я на ощупь под тонким платьем? Я вызываю у него отвращение? Я…»

В свете камина глаза Остина казались почти голубыми, перламутровыми, словно у жука-скарабея. Он молча смотрел на меня, наблюдал, как я боролась с собственными демонами. И почему-то само отсутствие его реакции на мою тревогу помогло ей исчезнуть. Остин не извинялся, не потворствовал внутренней панике, как это было прежде. Он просто оставался неподвижным и позволял мне самой ее преодолеть; открыто глядя на меня, терпеливо выжидал, и на лице его читалась лишь забота.

И в этот миг я поняла, что мне никогда в жизни ни с кем не было так удобно. Впервые за многие годы я почувствовала нечто почти нормальное, и в груди возникла тонкая паутинка надежды. На то, что Остин сумеет пробиться сквозь толстую железную стену, возведенную вокруг моего сердца. Что эта болезнь не помешает мне познать, каково это – влюбиться… И я смогу быть с кем-то, не погружаясь в отчаяние и мысли о ненависти к себе. А открыв свое сердце, не увижу, как оно разлетится на осколки.

Глубоко погрузившись в свои мысли, я даже не понимала, что Остин касался моего лица, пока не ощутила, как жесткие подушечки его пальцев мягко прижались к губам.

Я встретилась с ним взглядом, и в глазах его мелькнула… страсть? Возбуждение? Неужели этот парень в самом деле находит меня привлекательной? Нет… невозможно…

– Ты чертовски красива, эльфенок, – прошептал он, прервав мои раздумья, и я ощутила, как эти слова нашли отклик в самой глубокой и темной части души… унося с собой воспоминания об оскорблениях и угрозах голоса.

Глядя сверху вниз на покрытого татуировками парня с пирсингом, я почувствовала, как во мне все сжалось от желания. Между бедер возникло покалывание, дыхание участилось. Я ощущала, словно что-то внутри меня рвалось на свободу.

Остин водил пальцем вверх-вниз по моей шее, и я почувствовала, как затвердели соски, скрытые маленьким влажным лифчиком. Парень вдруг задержал руку, дотронувшись до пульсирующей жилки, и закрыл глаза.

– Черт, эльфенок, – пробормотал он и повернул лежавшую на коленях голову, почти коснувшись губами моего живота. Я ощутила, как теплое дыхание проникло между ног, и, не в силах сдержаться, тихо застонала от удовольствия.

Я вцепилась пальцами в волосы Остина; железная хватка лишь указывала на серьезность желания. Придвинувшись ближе, Остин ткнулся носом мне в низ живота и сквозь тонкую ткань платья принялся целовать пупок. Я ощущала, будто пылала. И прекрасно понимала, что горевший в камине огонь здесь вовсе ни при чем. Все дело было в Остине, терпеливом, понимающем, покрытом шрамами парне.

– Черт, эльфенок, я просто умираю… Я так хочу коснуться тебя, быть с тобой… внутри тебя… – пробормотал Остин и опустил руку, чтобы поправить джинсы.

Я ощутила, как вспыхнуло лицо, и зажмурилась.

«Могу ли я пойти на это? И быть с ним так, как хочется? Способна ли я раздеться? Нет, так далеко я зайти не сумею… И не позволю ему касаться спины… Это будет трудно? Он решит, что я слишком толстая? Как я смогу скрыть достаточную часть себя и пройти через это? Как?…»

Мысли о том, как я вообще смогу заниматься сексом, терзали мозг. Я ведь не была нормальной девушкой, которая могла бы влюбиться в парня, поцеловать, раздеться перед ним, а затем, упав на простыни, безрассудно и страстно заняться любовью. Тут требовалось нечто большее. Мужество, которого, не знаю, смогу ли набраться. И резкий всплеск уверенности, ранее мне недоступной.

«Лексингтон, ты не можешь этого сделать. Прежде тебе стоит скинуть еще как минимум десять фунтов. И этому мальчику не нужно видеть тебя голой. Он будет смеяться. Бросит тебя и даже не оглянется. Он…»

– Не слушай его, эльфенок. Пусть даже не смеет говорить, будто я не желаю, чтобы ты прямо сейчас оказалась подо мной.

Внушающий негативные мысли голос замолк, словно растворился в тумане. Слова Остина звучали успокаивающе, подобно детской колыбельной. Она пришла на смену насмешливым фразам, и сердце наполнил безмолвный покой.

Сделав глубокий вдох, я открыла глаза. И наткнулась взглядом на понимающее лицо Остина. Он добавил:

– Потому что я действительно хочу тебя… очень сильно. Ты самый прекрасный человек, которого я знаю. Как внутри, так и снаружи. Этот голос в твоей голове ни хрена не знает о том, что для нас с тобой значит быть вместе. Ни черта не понимает, но пытается заставить тебя отказаться от еды и не позволяет делать собственный выбор.

Услышав столь точную оценку того, что так тщательно скрывала, я лишь судорожно вздохнула и коснулась рукой щеки Остина. Найдя в себе мужество, где-то глубоко внутри, я призналась: