Божественный театр

– Еще бы! – фыркнула Иза.

– …только, – продолжила Фиалка, – мне всегда казалось, что люди, любящие по-настоящему, должны друг другу доверять. А не превращать свою жизнь в театр. Не бороться каждый миг за любовь.

– Мы и доверяем! И никакая это не борьба за любовь, это… – Иза замялась в поисках слова.

– Просто игра такая, – закончила за нее Катти и одобрительно кивнула. – Кажется, я понимаю, о чем ты говоришь.

– А я – нет, – сказала Пиви. – И вообще, что это значит – любить по-настоящему? Кто-нибудь может мне объяснить? Нет… я знаю, конечно, что любовь любви – рознь, и люди часто обманываются в своих чувствах и понимают это, только когда любовь бесследно исчезает. Но чем настоящее чувство отличается от ненастоящего? Как их различить?

– Вот это вопрос, – протянула Иза. И как будто задумалась.

Озадачились и остальные.

И Катти, к своему удивлению, поняла, что готового ответа у нее нет. Хотя он казался таким простым, таким очевидным… Она, конечно же, его знала. Только вот облечь в слова это знание оказалось непросто.

Первой свое мнение рискнула высказать Фиалка.

– Мне кажется, настоящую любовь отличает готовность все отдать. Всем пожертвовать, лишь бы твой любимый был счастлив…

– Еще чего! – тут же возмутилась Иза. – Он счастлив, а ты – страдай? Нет уж. Настоящая любовь – это когда жить без него не можешь. Вот и все.

– Когда влюбляешься, – возразила Пиви, – всегда кажется, что жить без него не можешь. А потом оказывается, что очень даже можешь и только и мечтаешь, чтобы он куда-нибудь делся… Так что это не признак настоящего чувства. Вот готовность всем пожертвовать… может быть. А, кстати, чем это – всем? Некоторыми вещами жертвовать как-то неохота. Верно Иза говорит – он счастлив, а ты страдай… и кому нужна такая любовь?

Фиалка чуть заметно поморщилась.

– Любовь не спрашивает, нужна она тебе или нет. Приходит, и все… И потом, он ведь тоже жертвует, если любит, – чтобы и ты была счастлива… – Голос у нее дрогнул.

– И вот все жертвуют и жертвуют, – ехидно сказала Иза. – То-то радости!.. Нет уж, такая любовь точно никому не нужна. Помолчала бы ты, красавица. Сама, поди, еще и не любила ни разу?

Фиалка не ответила. Прикусила губу, отвернулась к занавешенному кружевной тряпицей окошку.

Катти показалось, что девушка слегка побледнела.

«Любила», – тотчас же решила она. – «Любит и сейчас. И страдает».

– Тала, конечно, еще очень молода, – сказала она примирительно. – И поэтому склонна преувеличивать. В ее возрасте и простая уступка может казаться жертвой. Но на самом деле она права. Настоящая любовь отличается готовностью уступать. Уступать радостно, не видя в этом никакой жертвы. Потому что благо любимого человека – это и твое благо. Он счастлив – и ты счастлива.

Фиалка повернулась к ней.

– А если нет? – спросила напряженно. – Если в результате выходит так, что несчастны оба?

Катти пожала плечами.

– Не знаю… разве такое вообще возможно? Ведь любовь – сама по себе счастье. Мне жаль, что я этого раньше не понимала. Вся жизнь могла бы сложиться по-другому…

Имар был бы сейчас с ней – уступи она тогда. Не скажи тех жестоких слов, отпусти его в лес с радостью – зная, что он вернется счастливым, с глазами, полными прекрасных грез, с новой сказкой на устах… Катти погрустнела.

Фиалка собралась сказать что-то еще, но не успела. Вмешалась Пиви:

– Это всего лишь предположение – что настоящая любовь отличается готовностью уступать? Или ты, Катти, точно знаешь?

– Я думаю, что это так, – ответила та. – Хотя, возможно, это не единственный ее признак. И насчет доверия Фиалка права. Доверять – значит знать, что любимый человек не сделает тебе ничего плохого. Разве что нечаянно. Поэтому уступки твои тоже ничем плохим тебе не грозят. Все беды в любви – от недоверия. Ведь как многие считают – если я ему сейчас уступлю, он мне потом на шею сядет…

– Именно! – встряла повеселевшая Иза. – И нечего его баловать! То есть баловать надо, конечно, – так и бабушка моя говорила, – но не каждый день. Он тоже должен что-то для тебя делать, поэтому полезно иной раз и слабой, и глупой притвориться. Ах, мол, не знаю, как и быть… – и пусть он решает, как быть, чтобы его ум и сила не ржавели!

– Опять игра? – усмехнулась Пиви.

– Ну знаешь, если ты такая сильная и умная, что тебе и вправду никогда и никакая помощь от мужа не нужна, то ради пользы дела можно и сыграть. Чтобы хотя бы быть похожей на нормальную женщину!

– А сильные и умные, значит, не нормальные?

– Может, и нормальные, только не всякому мужу по плечу. Да и зачем таким женщинам мужья?

– Для любви, – сказала Пиви и засмеялась. – О которой я уж точно ничего не знаю… Запутали вы меня, девушки, совсем.

– А нечего умничать! – надулась Иза. – Что тут голову ломать? Уступки, жертвы, доверие… Я вам вот как скажу – муж и жена должны быть похожи. Меня, например, Беригон во всех отношениях устраивает. Он такой же, как я. Нам нравится одно и то же, нас бесит одно и то же, и хотим мы одного. Поэтому и уступать не приходится, и жертвовать ничем не надо. Цапались мы с ним, конечно, поначалу, а потом ничего, притерлись. И любим друг дружку, а уж настоящая та любовь, не настоящая – какая разница? Главное – жить друг без дружки не можем. Вот и все, и чего вам еще надо?

– Ничего, – со вздохом согласилась Фиалка.

И Катти с Пиви задумчиво покивали.

– То-то же, – довольно сказала Иза. После чего зевнула, прилегла на деревянный топчанчик и закрыла глаза. – Посплю-ка я лучше, чем глупости всякие обсуждать!


Хорошо было уже и то, что о шляпке она плакать перестала… Поэтому, чтобы не тревожить ее покой, примеру Изы последовали все остальные. И в фургоне надолго воцарилось молчание.





* * *


Окружавшие Байем возделанные поля вскоре кончились, театральный караван въехал под сень пышного лиственного леса. Запели птицы, повеяло душистой прохладой. К дороге придвинулся подлесок, замелькали по обочинам кусты, усеянные сизо-голубыми, похожими на крыжовник ягодами.

Дышать стало легче, и капитан Хиббит расслабился окончательно. К тому же монотонный скрип колес звучал так усыпляюще…

Мысли потекли медленней и ленивей.

Вправду ли наконец дал о себе знать универсус?

Очень даже вероятно…

Накануне утром никакого красного тюрбана у Изы еще не было. Дамы, конечно, бегали в перерывах между спектаклями по городским лавкам, и она могла купить его днем. Но до вечера никому не похвастаться? – это странно. Надеть лишь на представление?… на Изу-кокетку непохоже. А похоже скорей на то, что она вдруг обнаружила среди своих вещей новую шляпку и решила – в забвении, дарованном универсусом, – будто купила ее час назад в галантерее… Потому, вероятно, и опешила, когда Беригон шепнул ей на ухо, что именно у нее пропало. Сообразила, откуда взялась шляпка на самом деле…

Возможно, Иза видела такой тюрбан раньше – в какой-то лавке. Возжелала его всей душой, но купить почему-то не смогла. Мечта же осталась и умудрилась материализоваться.

А после спектакля шляпка успела побывать в руках у кого-то другого и благополучно преобразилась. Поэтому и пропала. И не исключено, что универсус таким образом сто раз уже успел поменять обличье, но остался никем не узнанным…



Что же с ним случилось, почему его не могут обнаружить даже и хозяева-монтальватцы?

Может, они попросту не способны испытывать настолько сильные желания, чтобы заставить свой «горшок» видоизмениться? И то сказать, куда им в этом смысле до Изы, мечтающей о новой шляпке, – с их-то возможностями, не представимыми даже для самых великих магов… чего им хотеть?

А что, версия как версия. Возможно, не хуже тех, о коих умолчал остроглазый кавалер Виллер…

Капитан Хиббит вздохнул. Думать и гадать было, пожалуй, делом бесполезным. Уж лучше вздремнуть.

Он намотал, чтобы не выронить, вожжи на руку, устроился на сиденье поудобнее и прикрыл глаза. И вскоре и вправду начал засыпать.

А еще через некоторое время даже увидел сон – навеянный, надо полагать, последними размышлениями.





Глава 8




Монтальватский цветочный горшок, расписанный яркими глазами, ртами и ушами, скакал по фургону с реквизитом, уворачиваясь от Кароля. Потом запрыгнул на перекладину под потолком, ставшим вдруг высотою в три метра, и, устроившись там в полной недосягаемости для ловца, насмешливо показал ему язык.

– В чем дело? – сердито спросил Кароль. – Ну-ка иди сюда, сейчас же!

– А не пойду, – сказал горшок.

– Почему?

– А не хочу.

– Как это не хочешь? Домой пора! Тебя хозяева ждут…

– Вот именно, – сказал горшок. – На фига мне сдались эти хозяева? Поставят на полку, и стой там до посинения!.. Нет уж, на свободе гораздо лучше. Веселее, во всяком случае. Гуляю в свое удовольствие из мира в мир… представь, за триста лет сколько я успел повидать! – Голосок его сделался вкрадчивым и мечтательным. – Я украшал собой прелестных женщин. Я был оружием в руках отважных мужчин. Я радовал детей и утешал стариков. Каких историй я только…

– Ты убивал! – сурово оборвал его задушевный монолог Кароль.

– Я не хотел, – сказал горшок прежним нахальным тоном. – Нет, ты дослушай…

– Не желаю ничего слушать, – снова перебил Кароль. – У меня задание.

– Фу, капитан, – поморщился горшок. – Чья бы корова мычала? Сам без воли жить не можешь, а меня, значит, без всякой жалости хочешь в тюрьму упрятать, причем пожизненно?

– Что ты мелешь? – рассердился Кароль. – Какая тюрьма? Горшок – он и в Африке…

– Сам ты горшок! Я живой, между прочим. И тоже, между прочим, чувства имею.

Это сообщение заставило капитана озадачиться.