Боги войны

– Это да, – кивнул Черный. – Ладно, уговорил, черт красноречивый, бойцы, поворот, всем вправо, бегом!

Понеслись мы по полю таким темпом, что даже мне поплохело. Раны, кстати, сказывались, при долгом нахождении на ногах начинали ныть и тревожить. Но я держался и бежал, не отставая ни на шаг. К реке выбрались, забрав на два километра в сторону от плацдарма и переправы. Здесь, кстати, даже мельче оказалось, спокойно переправились и сразу принялись вызывать батарею, а потом хоть кого-нибудь. Точнее, это мы с радистом занялись вопросом связи, бойцы разведчики устремились по приказу своего командира. В поиске они пробыли час, вернулись не одни. Пленный ефрейтор из моторизованного полка пел соловьем.

– Старлей, нужна связь, их там много, дивизия, если ударить…

– Да сам понимаю, но, млять, не отвечает никто! – Мы час потеряли в попытках связаться с нашими. Радист сообщил, что скоро и запасным батареям кирдык, а значит, все будет бесполезно.

– Чего делать-то? – недоумевал Черный.

– Идем на сближение с врагом, говоришь, этого у танкистов уперли?

– Ага, они там заправку устроили, много машин без топлива, бензовозы так и ездят, туда-сюда, срочно нужен огонь!

– Есть связь, товарищ старший лейтенант! – вдруг закричал радист.

– Кто на проводе? – бросил я подбегая.

– Вроде как танкисты, сейчас…

– И на кой ляд нам трактористы? – впал в ступор я.

– Сто тридцать восьмой батальон семнадцатого механизированного полка, на связи командир батальона!

– Повторяй, – начал я диктовать связисту, – нужна связь с артполком, дивизионом или батареей гаубиц, срочно. Имею возможность корректировать огонь, нахожусь в прямой видимости врага.

– Попробуют что-то сделать, сказали ждать.

Эх, сколько же нужно вот так сидеть и ждать. Через полчаса прибежали наблюдатели из разведчиков. Немцы ведут к берегу танки, то ли хотят по берегу пройти, то ли еще зачем, но нам нужно укрыться, идут прямо на нас.

Только начали движение, радист все время был на приеме, ему даже «сундук» помогали нести, поступил вызов.

– Кто на связи?

– Командир второй батареи…

– Ты ж на общей волне, сдурел?

– Сами же спросили, – удивился я порицанию.

– Бог войны? Так бы и сказал, еще б фамилию назвал.

– Я и хотел, – пожал я плечами, прекрасно понимая, что собеседник меня не видит.

– Что там у тебя, быстро давай, а то некогда, враг жмет, вот-вот оставим подступы к переправе!

– Дайте огонь, я скорректирую!

– Куда бить-то?

– Карта под рукой? – я тут же развернул свою и, найдя квадрат, назвал его.

– Так это всего в километре от нас! – явно охренели на том конце.

– Вот и давай скорее! – поторопил я.

– Батареи отводили, сейчас разворачивают, сможем ударить через десять минут.

– Скорее, родной, а то и вовсе не ударите! – вновь торопил я.

– Будь на связи, вызову.

– Только быстрее, батареи на исходе!

А через десять минут мы устроили немцам Верден. Такой подляны они никак не ожидали. Нет, конечно, их командование могло предположить наличие у нас тяжелой артиллерии, но вот что мы окажемся настолько точны… В общем, снаряды тяжелых гаубиц выбивали у немцев танки один за другим. Рвали гусеницы, поджигали, иногда курочили прямым попаданием. А потом пошли попадания в бензовозы, и начался ад. Горело все кругом, били мы около получаса, пока батареи в радиостанции окончательно не сдохли.

– Ну, Ванька, теперь уж мы ничего больше не сможем сделать, – развел руками разведчик.

– Да знаю, и наши, как назло, прекратили стрельбу. Ну, нет связи, так продолжали бы, прицел-то постоянный был, – разочаровано бубнил я.

Именно так. Немцы, не имея поддержки с противоположного берега, это мы ночью постарались, встали. Их удар был остановлен, наши уже и танки подтянули, а у врага, наоборот, они начали кончаться.

– Давай потихоньку, старлей, мои вперед пойдут, мало ли чего. – И как сглазил.


Нарвались на немцев мы внезапно. Кто-то что-то крикнул, раздался выстрел, затем очередь – и пошло-поехало. Я даже растерялся вначале. Кто в кого стреляет, там уж вроде бы наши должны быть, откуда там немцы? Но стрелять пришлось и мне. Выстрелы, выстрелы, магазин, второй, третий, задержка… Один за другим прекращали стрельбу разведчики. Но не по причине нехватки боеприпасов. Мы нарвались на гораздо более многочисленный отряд врага. Бойцы выбывали один за другим, вот и я, почувствовав удар в голову, упал навзничь. Резкая острая боль пронзила как игла мой правый глаз. Кажется, я что-то прокричал в сторону Черного, он был где-то рядом, но кричал я просто от боли. Дальше – темнота и пустота.





* * *


Темно, тишина. О-о-о! Как же больно-то! Еле-еле разлепляю губы, склеившиеся чем-то соленым на вкус. Кровь? Ой, блин, куда меня? То, что я ранен, было понятно, вопрос был в другом, болело буквально все. Ничего не вижу и, кажется, еще и не слышу. Зашибись, опять? Да еще и зрение теперь? Пытаюсь плюнуть в руки, чтобы промыть глаза, но слюны нет, во рту сухо как в пустыне. Шарю по телу в надежде найти флягу. Ничего, даже, кажется, ремня нет. А это еще как получилось? Нет ни кобуры, ни тем более пистолета. Так, спокойно, мы у самой реки были, надо только сообразить, в какую сторону ползти… Черт, а и правда, куда? Я же не знаю, как я лежу по отношению к реке. Попытался перевернуться на живот и от боли, пронзившей тело, едва не заорал. Видимо, вновь потерял сознание, когда очухался, боль немного утихла. Начинаю все сначала, где болит, где сильнее болит? Голова, живот, рука, правая… Так, нога ноет, и почему мне так холодно? Буквально трясет всего от боли, злости и холода. Не понимаю, ничего не понимаю. Пробую позвать кого-нибудь, не видя ничего, это, наверное, первый рефлекс ослепшего человека. Понимаю, что рядом могут быть враги, понимаю, что не слышу даже собственного голоса, но зову, кажется…

Так, берег был илистый, а подо мной, кажется трава. Попробуем влево, по крайней мере, когда стрелял, вроде был к реке левым боком. Пытаюсь ползти, выходит с огромным трудом. Я едва не ору, сдерживаясь. Нет, черт, уже много прополз, такая же трава под руками. Давай, Вань, обратно. Вновь вытягиваю руки, цепляюсь за траву, землю, чувствую, как срывается один из ногтей, и новая порция боли посещает меня. Но на фоне всего остального эта новая тухнет почти сразу. Рука правая отказывается слушаться, да и саднит ее. Использую левую, сила-то есть, но сил нет. Наконец, кажется, не один час прошел, под рукой оказывается что-то твердое…

«Камень», – пролетает мысль. Тут же, шаря рукой по сторонам, понимаю, что нет травы. Еще несколько долгих, томительных и болезненных усилий, и вот она, вода!

Двигаю рукой туда-сюда, разгоняя воду, да, это – жизнь. Вода действует оживляюще. Сделав еще усилие, плюхаюсь лицом в воду и начинаю жадно пить, а затем пытаюсь протереть лицо. Почти сразу приходит осознание, что я вижу. Да! Черт вас всех раздери! Вижу! Но мгновение спустя приходит и новое понимание. Вижу, но только левым глазом. Пытаюсь осторожно ощупать глаз, понимаю, что его больше нет. Обычно ведь как, закрой глаз и, проводя пальцем по векам или ресницам, ты чувствуешь глаз и неприятные ощущения. А тут – ничего… В буквальном смысле ничего. Останавливаюсь, прекрасно осознав, что потерял глаз. Чувство представляете? Да не сможете. Обида. Вот первое чувство. Обида на себя, на весь мир! Как же так? Как жить? Ведь вроде не умер еще, значит, живой? Как жить слепому? Да еще и глухому! Так, уймись, псих, один-то видит! Точно, начинает проявляться благоразумие. Точно – живой.

Умывшись таким макаром, а заодно выпив полреки, попытался хотя бы сесть. Не получалось. Лежа на животе, понимал, что мне больно, но ползти как-то надо…

Новая лихорадочная мысль. А куда ползти? А, пофиг, по реке и поползу, нарвусь на немцев, просто добьют. Выйду к нашим… Ну может, что-то и сделают…

То отключаясь, пытаясь покинуть эту грешную землю, то вновь возвращаясь в это свое новое, но уже не целое тело, я полз и полз. Поневоле вспоминались книги из будущего. Интересно, что чувствовал Маресьев, когда полз к своим? Я ощущал только беспомощность, какой-то животный страх и злобу. Злоба была именно от бессилия что-либо сделать, а также на то, что мне было страшно. Страшно не сдохнуть, а то что ничего не смог сделать в этой новой жизни. А так хотел…





* * *


– Левченко, смотри, вроде наш…

– Да дохлый он, сколько тут таких. Еще один, значит.

Голоса. Видимо, я вновь терял сознание от потери крови и ран, поэтому вообще не понимал, что происходит вокруг, но я обрадовался, потому как слышу, значит, полностью не оглох. Тихо застонав, я пытался привлечь внимание. Даже и подумать не успел, это как-то само получилось.

– Говорю тебе, живой, – голос надо мной был участливым.

– Блин, тащить-то уж больно далеко…

– Ты охренел, Левченко? А если самого так? Смотри, как ему досталось.

– Так ведь не донесем, умрет один черт.

– Не важно, надо попытаться, – голос того, кто стоял надо мной, был мне приятен, все же он хотел меня вытащить.

– Ладно, сейчас носилки разложу.

Это была похоронная команда, меня нашли спустя сутки, когда зачистили весь берег от фашистов и уничтожили ту лихую дивизию немцев, что так внезапно прорвалась и ударила нам в тыл. Наши победили, да и немудрено, фрицев все же здесь было немного, да еще и мы артиллерией помогли. Дивизия, как пленный поведал, да вот только я знаю, какие бывают дивизии, полки и батальоны. Не удивлюсь, если в этой дивизии была треть от начального состава, ну, может, половина. Сколько сейчас по обе стороны фронта таких частей. Дивизия на бумаге, на деле пара полков, потрепанных.





* * *


Вновь пришел в себя я в санбате, где надо мной издевались сразу два хирурга. По их словам я понимал картину, и она мне нравилась все меньше и меньше. На списание иду. Глаза нет, слух хреновый, тело все в ранах, жалко себя… А кому не жалко? Своя тушка всегда самая драгоценная. Эх, только на фронтах перелом серьезный пошел, громят наши немцев, а я – всё. И что теперь? Никогда об этом не думал. Считал, что вот пойду воевать – или до победы, или убьют. Но вот так, калекой на всю оставшуюся жизнь… Не хочу. Как жить-то теперь, став уродом в двадцать лет? Как говорят – вся жизнь впереди, вот-вот, и как ее прожить, не спиться, не убить кого-нибудь от бессильной злобы? Вопросов столько, наверное, всю жизнь придется отвечать на них, но станет ли легче? А ведь сколько сейчас таких? По всей стране, наверное, десятки тысяч. Мама дорогая…





* * *


– Ну что, старлей, оживаешь? – не знаю на какие сутки, вроде на третьи, со мной заговорил врач, осматривавший меня каждый день.

– Я-я… – О, блин, еще и заикание, да мать вашу немецкую промеж ушей!

– Чего? Громче можешь?

– Я не знаю… Больно…

– Больно? Конечно, больно, – кивал врач. – Тебя с того света вернули. Не успел рассмотреть, как там? Коммунизм построили?