Боевой 1918 год
Часть 28 из 34 Информация о книге
Для доступа к библиотеке пройдите авторизацию
– Если включить логику, то мой вопрос можно даже снять. К Краснову в основном идут казаки. При этом Краснов вась-вась с немцами, с которыми вы не захотели иметь никаких дел. Чубов и лампасов я на вас не наблюдаю, поэтому выбор невелик – Деникин. Непонятно только, чего вы с Дроздовским сразу не пошли? Хотя стоп – отставить. Дроздовский ведь тоже немцам подлизывал…
Тут влез Трофимов:
– И доподлизывался! Наш отряд ряшку начистил этому полковнику. И ему и офицерью, что с ним шли! Всех положили!
Штабс-капитан, до этого лишь изредка поднимающий какой-то мутный взгляд от пола, вдруг вскинулся и, ощерившись, выдал:
– Лжешь, собака! Не могли вы, сиволапые, Михаила Гордеевича разбить. Мозгов у вас для этого маловато.
Остальные «благородия» при этих словах скривились, будто уксуса хлебнули (ну еще бы – так глупо сорваться), а Гришка обрадовался:
– Ну, вот вы и вскрылись, господа, «просто идущие домой»! А я с трупа вашего Гордеича лично, вот этой рукой (тут он явно преувеличил) документы забрал. Так что и мозгов, и смекалки у нас хватило, чтобы малыми силами отборную белую сволочь в землю загнать! И вас к ним сейчас присоединим!
Говорливый пленник после Гришиного пассажа попытался было вскочить, но стоящий за его спиной боец ловко влепил прикладом по спине, и штабс, навалившись на стол, сдулся. Его друзья замерли, настороженно сверля меня глазами. Я же лишь хмыкнул:
– Так. Ну, с вашей конечной целью мы окончательно определились. Непонятно только, почему к Деникину, когда страна с немцами воюет?
Тут хрипло дышащий штабс-капитан оторвал голову от стола и сипяще выкрикнул:
– Да потому что сейчас главное – красную мерзость изничтожить! Чтобы всё мнящее о себе быдло землю жрало перед смертью! На кол вас! На кол! Всех! Господи, об одном жалею – не успел с Михаилом Гордеевичем уйти! Я бы вас тварей зубами грыз!
У капитана изо рта летели какие-то темные брызги, и в конце он, захрипев, упал на стол, с которого безвольно соскользнул вниз. Поднялась небольшая суета, когда парни, стоящие в конвое, принялись теребить беляка. Потом один из них поднялся и недоуменно констатировал:
– Дык он того – помер…
Я мазнул пальцем одну из темных капель на столе. Хм… кровь. Парочка его спутников, которых в это время оттеснили к стене, синхронно сняли фуражки и перекрестились. А потом подполковник пояснил:
– Анатолий Федорович был ранен осколками гранаты в спину и в бок. Не долечившись из госпиталя ушел. Думал к дроздовцам присоединиться. Не успел… Поэтому пошел с нами, хоть и был еще крайне слаб. Дня три назад кровью кашлять начал. А теперь вот…
Я зло прищурился:
– Это «вот» для данного господина вполне закономерно. Его не ранение добило. Ненависть изнутри сожрала. Не к врагам ненависть, а к своему же народу. Мне лишь странно, чего это конкретно вы до сих пор такие спокойные и слюнями не брызгаете. Или боитесь? Так ведь Григорий Иванович вам ближайшую перспективу обрисовал. Нечего уже бояться. Ну – высказывайтесь напоследок!
Тут я вовсе не лукавил. Тех же немецких пленных оставил в живых, потому что они опасности не представляли. Рано или поздно фрицы уйдут домой и о России станут вспоминать лишь в кошмарных снах. А вот эти останутся здесь и будут нас уничтожать. Даже когда сбегут за границу, все равно не успокоятся. Во всяком случае, померший штабс-капитан именно из таких был.
А подполковник удивил. Он сплюнул и, криво ухмыльнувшись, ответил:
– Высказаться? А что тут говорить? Да, мы шли к Антону Ивановичу. Куда еще русским офицерам идти? Служить опереточной УНР? Увольте – мы присягу давали. Пусть того правительства уже нет, но Россия осталась! К Краснову? Тоже нет – насколько я понял, этот господин сепаратизмом балуется, а нам это невместно. Дроздовский сильно политизирован, в ущерб делу. Вот и остается лишь Деникин. Он и немцам не союзник, и с жидовскими комиссарами воюет. Выходит, на нем все звезды и сошлись. Вы довольны ответом?
– Вполне.
Молчаливый до этого поручик внес свою лепту:
– Ну а вы, если стрелять нас собрались, тогда курево дайте. Нам ведь положено последнее желание? Или подобное у вас не практикуется? Сразу в штаб к Духонину[20] отправляете, без послаблений?
Вместо ответа распорядился убрать труп и пригласил офицеров обратно за стол. Те удивились, но сели. А я поинтересовался:
– Из вашего последнего слова можно сделать вывод, что вот этот Анатолий Федорович к вам случайно прибился? – Собеседники кивнули. – Понятно… И российских баб с детьми да стариками вы на кол сажать не собираетесь?
Наглый поручик, который, видимо, уже попрощался с жизнью, себя решил не сдерживать. С деланым изумлением он сначала повернулся к подполу, а потом, демонстративно окинув меня взглядом, фыркнул:
– Ха, «товарищ» у нас большой оригинал и знает толк в извращениях! С чего вы вообще решили, что мы на подобные зверства способны?
Гриня на это аж поперхнулся:
– Мы решили?! Так это ваш же дружок только что про сажание на кол говорил!
Подполковник вмешался и сухо ответил:
– С господином штабс-капитаном мы придерживались разных взглядов как на политическую ситуацию в России, так и на способы ее разрешения. Именно поэтому с полковником Дроздовским наша группа и не ушла.
Я кивнул:
– Понятно. Вы захотели идти к Деникину. Одно не ясно – что конкретно вас не устраивает в решении отдать землю крестьянам, а фабрики рабочим? Хотя – отставить. Политические дискуссии, если захотите, будете вести с комиссаром. У меня другой вопрос – вы на балалайке играть умеете?
Подпол такому повороту дела очень удивился:
– Да как-то не дал бог таланта. Но я не понимаю, к чему сей интерес?
– А авто водите?
– Тоже нет.
Я широко улыбнулся:
– Тогда у Антона Ивановича вам делать нечего!
Собеседник с силой провел ладонью по лицу, тряхнул головой и ответил:
– Что-то я совсем перестал вас понимать…
– Да чего тут понимать? Тоже мне, бином Ньютона! Просто большевики людям объяснили, что в этот раз сражаться надо не за проливы, кредиты или даже царя-батюшку. Драться надо за свое, кровное! Ну и народ, после такого известия, моментально превратился в стихию. Иди сейчас и крестьянину скажи, что земля не его, а снова помещичья. Он же за это любого без соли схарчит. – В этом месте собеседник машинально кивнул, а я продолжил: – То есть перспектив для тех, кто сейчас идет против народа, просто нет. Крови прольется много, но один черт победа останется за нами. После этого немцы уберутся в свой фатерлянд и там на какое-то время затихнут. А вам придется валить в эмиграцию. Если хватит денег купить визу, то скорее выберете Францию. Только там у них своих безработных людишек хватает. Вот и останется вам, если сильно повезет, либо в таксисты идти, либо на балалайке играть в каком-нибудь псевдорусском кабачке. Сразу скажу, что гитара там котироваться не будет – французам экзотика нужна. И в официанты вам не попасть, потому что поначалу гордость помешает, а потом просто мест не останется. Но ни рулить, ни играть вы не умеете, поэтому остается один путь – в грузчики. Но у тех свои законы, и вряд ли вы больше полугода продержитесь. Скорее всего, умрете, надорвавшись или получив очередных люлей от французских апашей, когда вновь откажетесь отдавать им часть заработка.
Трофимов, внимательно слушающий мой монолог, знающе подтвердил:
– Эти могут. Уж очень ловки, собаки, ногами махать…[21]
Тут не выдержал и поручик:
– Вы упустили еще один вариант. Мы можем просто погибнуть за Россию!
Я кивнул:
– Погибнуть – да. Но не за Россию. За очередного «верховного правителя» – легко. За помещиков и фабрикантов, что возле него вьются, в надежде вернуть хоть часть капиталов. За нынешних «союзничков», мечтающих разорвать страну на части и за счет этого обзавестись новыми колониями да протекторатами. Только они все всё равно обломаются. А вас просто закопают. Хотя в нынешней ситуации это достаточно неплохой расклад. Во всяком случае, лежать будете в своей земле, а не на чужбине.
Внимательно слушающий меня полковник пожевал губами и решился задать вопрос:
– Ваше видение нынешней ситуации несколько однобокое, но спорить не стану. Позвольте только спросить, а зачем вы нам все это говорите?
Ответить я не успел, так как внезапно пробудившееся классовое чутье Грини взвыло и послало мощный панический сигнал в черно-белый матросский мозг:
– Э! Э! Товарищ Чур! Действительно, чего ты перед этими офицериками так распинаешься? Они ведь уже сказали, что идут к Деникину против нас воевать! Что тут долго говорить – к стенке беляков и вся недолга! А ты тут антимонии разводишь, будто отпустить их собрался!
– Григорий Иванович. – Трофимов скривился, потому что, когда я произношу его имя-отчество таким тоном, это значит, он накосячил, и сейчас его будут возить мордой по столу. – Никто никого никуда отпускать не собирается. Мы им выбор предоставим – присоединиться к пленным немцам в бане или пойти с нами. Захотят остаться – черт с ними. Фрицы их в любом случае отправят в плен, и оттуда они пакостить не смогут. Захотят пойти вместе с нами немцев бить – ради бога. Просто мы с тобой их поняли несколько по-разному. Ты услышал, что они идут к Деникину. Я услышал, что им идти больше некуда. Учти – они ведь ничего еще не знают о формировании регулярной Красной Армии. Поэтому предполагают, что все звезды сошлись на генерал-лейтенанте, и выбора у них нет. Соображаем дальше – у нас рейд считай только начался, а уже трое «трехсотых» на руках. Конечно, завтра Лапин зажжет на митинге, и к нам захотят присоединиться с десяток местных жителей. Это в основном будут пацаны допризывного возраста, которые винтовки в руках не держали. То есть почти бесполезная обуза. Но отказать мы им не сможем, потому что вопрос политический. А эти двое уж точно стрелять умеют.
Зам вскинулся:
– Ага! И станут стрелять нам в спины!
Я пожал плечами:
– Зачем? Чтобы к немцам перебежать? Так они и сейчас могут с ними остаться, безо всякого риска. Чтобы просто от нас свалить? Ага, а потом пробираться без документов сначала через территории, занятые фрицами, а после и через наши земли. Так это – до первого патруля… Но чтобы внести окончательную ясность, докладываю: в связи с продолжающейся мировой войной, в день, когда наш батальон пошел в рейд, Советское правительство приняло решение о начале переговоров с командующим Добровольческой армией Деникиным Антоном Ивановичем. Цель переговоров – совместные действия против войск Четверного союза.
Трофимов вытаращил глаза:
– Как это – «о совместных действиях»? Да чтобы мы, вместе с офицерьем?! Да не может такого быть! Да это предательство!
Конвойные, находящиеся в трактире, быстренько присоединились к нему, начав роптать в голос. Подняв руку, я прекратил бардак и пояснил:
– Как выяснилось, у товарища Ленина с Деникиным политические взгляды довольно близки. Расхождения есть, но к ним мы вернемся после того, как прогоним оккупантов с нашей земли. – После чего уже другим тоном добавил: – Вы как-то забыли, что война идет. Мировая война. И если мы сейчас будем заниматься только внутрисемейными дрязгами, то иноземный враг и до Урала дойдет. Мы их, конечно, погоним, но что нам потом останется? Полностью разоренная страна? И еще на одном заостряю внимание – с Красновым никто ни о чем договариваться не собирается! Вот это настоящая сволочь, продавшаяся врагу и предавшая Россию. И его мы будем изничтожать до последнего!
Получилось у меня довольно корявенько, но не рассказывать же, как я сам охренел, узнав о переговорах. А это все многомудрый Жилин, который еще с февраля семнадцатого имел плотные контакты с избранными ключевыми фигурами будущего Белого движения. Правда, потом он чуть все не упустил из-за покушения, но достаточно быстро вновь овладел ситуацией. Блин, а ведь если бы не Свердлов, со своей попыткой устранения Седого, то и самой гражданской войны скорее всего и не было бы. Хотя ее и сейчас толком нет. Что у нас, что у белых людей еще сравнительно немного. Но у нас есть понимание происходящего, а у них оно отсутствует. Чем активно Жилин и пользуется.
Только вот здесь и сейчас народ от необычности известий несколько напрягся, поэтому пришлось объяснять более подробно. Рассказал, что отец у Деникина не просто из крестьян, а из крепостных. То есть рабом был у помещиков. И что этих самых помещиков Антон Иванович не переваривает. И взгляды у него с Владимиром Ильичом действительно сходятся. Есть шероховатости, но они решаемы. Единственно, в чем генерал будет стоять до конца, так это в вопросах демократизации армии. Но насчет демократии и армии я и сам неоднократно объяснял, поэтому особых дополнительных пояснений не понадобилось.
Рассказал и про офицеров, что сейчас стекаются под его знамена. При этом, некультурно тыкая пальцем в парочку пленных, пояснил, почему это происходит. Не стал скрывать своих соображений о том, что часть офицеров, после известия о переговорах, от Деникина отколется. Вот этих отколовшихся нам придется уестествить, потому что они будут собой представлять подобие унесенного двадцать минут назад дохлого штабс-капитана. То есть гореть желанием грызть нам глотки и сажать на кол. А у генерала останутся те, кто к трудовому народу относится вполне благожелательно и ничего кроме как воевать не умеет. С ними мы и будем иметь дело.
Разумеется, в своем спиче я безбожно сглаживал острые углы и замалчивал офигительные проблемы, предстоящие в этих переговорах. Деникин – еще тот жук (и плевать он хотел на своего крепостного предка), да и окружение у него соответственное. Дай бог, чтобы хоть о чем-то договориться получилось. А если получится, то очень желательно, чтобы командующему несогласные с его решением соратники внезапный несчастный случай не устроили. Но по-любому эти переговоры внесут раскол в Белое движение. К слову говоря, в наше тоже. Именно поэтому я сейчас перед ребятами распинаюсь. И судя по их разглаживающимся физиономиям – довольно успешно.
Уже успокоившийся Трофимов, поморщившись, вставил:
– Угу. И вот эти «благожелательные» опять нам в рыло совать станут да под ружье ставить…
Я ухмыльнулся:
– Гринь, мне вот даже интересно, что будет с тем, кто тебе в морду дать возжелает. Ты его сразу порвешь или сначала покуражишься? А если говорить серьезно, то сейчас активно пишутся новые уставы. Кстати, и мною в том числе пишутся. И согласно этим уставам, физическое воздействие на подчиненных будет караться трибуналом. Командиров, к слову, тоже бить не рекомендуется.
Взводный-3, сидящий за боковым столом, при этом известии удивился:
– Интересно получается… а вот ежели боец совсем тупой и наглый? Слов не понимающий. Ты ему говоришь одно, а он делает совсем другое. Да еще и руки у него из задницы растут. И орать на него – только горло себе зазря надрывать. С него этот ор как с гуся вода. Как же с такими быть?
Пленные, до этого внимательно слушавшие наши разговоры, на этом вопросе встрепенулись и уставились на меня. А наглый поручик еще и бровями эдак вопросительно пошевелил – мол, чего ответишь? Ха! Напугали бабу хреном! В Советской армии все эти вопросы давным-давно пережёваны и выкаканы! Поэтому ответил без особых размышлений:
– Станислав Казимирович, вариантов у тебя в этом случае – море. И без всякого мордобоя. Если боец не понимает слов, то он всегда может заняться индивидуальным повышением своего боевого мастерства или общефизической подготовки. Особо желательно, чтобы это происходило в свободное время. То есть все идут в увольнение, а этот ухарь роет окоп для стрельбы стоя с лошади. Тем самым оттачивая боевое мастерство. Или под руководством отделенного занимается отжиманиями, повышая физическую подготовку, остро необходимую прогрессивному бойцу Красной Армии.
Я бы и про наряды на кухню завернул, но в данное время – это не наказание, а возможность пожрать от пуза. Так что наряды оставим на потом. Городецкий же, выслушав ответ, крякнул и уточнил:
– А ежели он не захочет рыть? Ну или отжиматься?
Тут влез Трофимов:
– И доподлизывался! Наш отряд ряшку начистил этому полковнику. И ему и офицерью, что с ним шли! Всех положили!
Штабс-капитан, до этого лишь изредка поднимающий какой-то мутный взгляд от пола, вдруг вскинулся и, ощерившись, выдал:
– Лжешь, собака! Не могли вы, сиволапые, Михаила Гордеевича разбить. Мозгов у вас для этого маловато.
Остальные «благородия» при этих словах скривились, будто уксуса хлебнули (ну еще бы – так глупо сорваться), а Гришка обрадовался:
– Ну, вот вы и вскрылись, господа, «просто идущие домой»! А я с трупа вашего Гордеича лично, вот этой рукой (тут он явно преувеличил) документы забрал. Так что и мозгов, и смекалки у нас хватило, чтобы малыми силами отборную белую сволочь в землю загнать! И вас к ним сейчас присоединим!
Говорливый пленник после Гришиного пассажа попытался было вскочить, но стоящий за его спиной боец ловко влепил прикладом по спине, и штабс, навалившись на стол, сдулся. Его друзья замерли, настороженно сверля меня глазами. Я же лишь хмыкнул:
– Так. Ну, с вашей конечной целью мы окончательно определились. Непонятно только, почему к Деникину, когда страна с немцами воюет?
Тут хрипло дышащий штабс-капитан оторвал голову от стола и сипяще выкрикнул:
– Да потому что сейчас главное – красную мерзость изничтожить! Чтобы всё мнящее о себе быдло землю жрало перед смертью! На кол вас! На кол! Всех! Господи, об одном жалею – не успел с Михаилом Гордеевичем уйти! Я бы вас тварей зубами грыз!
У капитана изо рта летели какие-то темные брызги, и в конце он, захрипев, упал на стол, с которого безвольно соскользнул вниз. Поднялась небольшая суета, когда парни, стоящие в конвое, принялись теребить беляка. Потом один из них поднялся и недоуменно констатировал:
– Дык он того – помер…
Я мазнул пальцем одну из темных капель на столе. Хм… кровь. Парочка его спутников, которых в это время оттеснили к стене, синхронно сняли фуражки и перекрестились. А потом подполковник пояснил:
– Анатолий Федорович был ранен осколками гранаты в спину и в бок. Не долечившись из госпиталя ушел. Думал к дроздовцам присоединиться. Не успел… Поэтому пошел с нами, хоть и был еще крайне слаб. Дня три назад кровью кашлять начал. А теперь вот…
Я зло прищурился:
– Это «вот» для данного господина вполне закономерно. Его не ранение добило. Ненависть изнутри сожрала. Не к врагам ненависть, а к своему же народу. Мне лишь странно, чего это конкретно вы до сих пор такие спокойные и слюнями не брызгаете. Или боитесь? Так ведь Григорий Иванович вам ближайшую перспективу обрисовал. Нечего уже бояться. Ну – высказывайтесь напоследок!
Тут я вовсе не лукавил. Тех же немецких пленных оставил в живых, потому что они опасности не представляли. Рано или поздно фрицы уйдут домой и о России станут вспоминать лишь в кошмарных снах. А вот эти останутся здесь и будут нас уничтожать. Даже когда сбегут за границу, все равно не успокоятся. Во всяком случае, померший штабс-капитан именно из таких был.
А подполковник удивил. Он сплюнул и, криво ухмыльнувшись, ответил:
– Высказаться? А что тут говорить? Да, мы шли к Антону Ивановичу. Куда еще русским офицерам идти? Служить опереточной УНР? Увольте – мы присягу давали. Пусть того правительства уже нет, но Россия осталась! К Краснову? Тоже нет – насколько я понял, этот господин сепаратизмом балуется, а нам это невместно. Дроздовский сильно политизирован, в ущерб делу. Вот и остается лишь Деникин. Он и немцам не союзник, и с жидовскими комиссарами воюет. Выходит, на нем все звезды и сошлись. Вы довольны ответом?
– Вполне.
Молчаливый до этого поручик внес свою лепту:
– Ну а вы, если стрелять нас собрались, тогда курево дайте. Нам ведь положено последнее желание? Или подобное у вас не практикуется? Сразу в штаб к Духонину[20] отправляете, без послаблений?
Вместо ответа распорядился убрать труп и пригласил офицеров обратно за стол. Те удивились, но сели. А я поинтересовался:
– Из вашего последнего слова можно сделать вывод, что вот этот Анатолий Федорович к вам случайно прибился? – Собеседники кивнули. – Понятно… И российских баб с детьми да стариками вы на кол сажать не собираетесь?
Наглый поручик, который, видимо, уже попрощался с жизнью, себя решил не сдерживать. С деланым изумлением он сначала повернулся к подполу, а потом, демонстративно окинув меня взглядом, фыркнул:
– Ха, «товарищ» у нас большой оригинал и знает толк в извращениях! С чего вы вообще решили, что мы на подобные зверства способны?
Гриня на это аж поперхнулся:
– Мы решили?! Так это ваш же дружок только что про сажание на кол говорил!
Подполковник вмешался и сухо ответил:
– С господином штабс-капитаном мы придерживались разных взглядов как на политическую ситуацию в России, так и на способы ее разрешения. Именно поэтому с полковником Дроздовским наша группа и не ушла.
Я кивнул:
– Понятно. Вы захотели идти к Деникину. Одно не ясно – что конкретно вас не устраивает в решении отдать землю крестьянам, а фабрики рабочим? Хотя – отставить. Политические дискуссии, если захотите, будете вести с комиссаром. У меня другой вопрос – вы на балалайке играть умеете?
Подпол такому повороту дела очень удивился:
– Да как-то не дал бог таланта. Но я не понимаю, к чему сей интерес?
– А авто водите?
– Тоже нет.
Я широко улыбнулся:
– Тогда у Антона Ивановича вам делать нечего!
Собеседник с силой провел ладонью по лицу, тряхнул головой и ответил:
– Что-то я совсем перестал вас понимать…
– Да чего тут понимать? Тоже мне, бином Ньютона! Просто большевики людям объяснили, что в этот раз сражаться надо не за проливы, кредиты или даже царя-батюшку. Драться надо за свое, кровное! Ну и народ, после такого известия, моментально превратился в стихию. Иди сейчас и крестьянину скажи, что земля не его, а снова помещичья. Он же за это любого без соли схарчит. – В этом месте собеседник машинально кивнул, а я продолжил: – То есть перспектив для тех, кто сейчас идет против народа, просто нет. Крови прольется много, но один черт победа останется за нами. После этого немцы уберутся в свой фатерлянд и там на какое-то время затихнут. А вам придется валить в эмиграцию. Если хватит денег купить визу, то скорее выберете Францию. Только там у них своих безработных людишек хватает. Вот и останется вам, если сильно повезет, либо в таксисты идти, либо на балалайке играть в каком-нибудь псевдорусском кабачке. Сразу скажу, что гитара там котироваться не будет – французам экзотика нужна. И в официанты вам не попасть, потому что поначалу гордость помешает, а потом просто мест не останется. Но ни рулить, ни играть вы не умеете, поэтому остается один путь – в грузчики. Но у тех свои законы, и вряд ли вы больше полугода продержитесь. Скорее всего, умрете, надорвавшись или получив очередных люлей от французских апашей, когда вновь откажетесь отдавать им часть заработка.
Трофимов, внимательно слушающий мой монолог, знающе подтвердил:
– Эти могут. Уж очень ловки, собаки, ногами махать…[21]
Тут не выдержал и поручик:
– Вы упустили еще один вариант. Мы можем просто погибнуть за Россию!
Я кивнул:
– Погибнуть – да. Но не за Россию. За очередного «верховного правителя» – легко. За помещиков и фабрикантов, что возле него вьются, в надежде вернуть хоть часть капиталов. За нынешних «союзничков», мечтающих разорвать страну на части и за счет этого обзавестись новыми колониями да протекторатами. Только они все всё равно обломаются. А вас просто закопают. Хотя в нынешней ситуации это достаточно неплохой расклад. Во всяком случае, лежать будете в своей земле, а не на чужбине.
Внимательно слушающий меня полковник пожевал губами и решился задать вопрос:
– Ваше видение нынешней ситуации несколько однобокое, но спорить не стану. Позвольте только спросить, а зачем вы нам все это говорите?
Ответить я не успел, так как внезапно пробудившееся классовое чутье Грини взвыло и послало мощный панический сигнал в черно-белый матросский мозг:
– Э! Э! Товарищ Чур! Действительно, чего ты перед этими офицериками так распинаешься? Они ведь уже сказали, что идут к Деникину против нас воевать! Что тут долго говорить – к стенке беляков и вся недолга! А ты тут антимонии разводишь, будто отпустить их собрался!
– Григорий Иванович. – Трофимов скривился, потому что, когда я произношу его имя-отчество таким тоном, это значит, он накосячил, и сейчас его будут возить мордой по столу. – Никто никого никуда отпускать не собирается. Мы им выбор предоставим – присоединиться к пленным немцам в бане или пойти с нами. Захотят остаться – черт с ними. Фрицы их в любом случае отправят в плен, и оттуда они пакостить не смогут. Захотят пойти вместе с нами немцев бить – ради бога. Просто мы с тобой их поняли несколько по-разному. Ты услышал, что они идут к Деникину. Я услышал, что им идти больше некуда. Учти – они ведь ничего еще не знают о формировании регулярной Красной Армии. Поэтому предполагают, что все звезды сошлись на генерал-лейтенанте, и выбора у них нет. Соображаем дальше – у нас рейд считай только начался, а уже трое «трехсотых» на руках. Конечно, завтра Лапин зажжет на митинге, и к нам захотят присоединиться с десяток местных жителей. Это в основном будут пацаны допризывного возраста, которые винтовки в руках не держали. То есть почти бесполезная обуза. Но отказать мы им не сможем, потому что вопрос политический. А эти двое уж точно стрелять умеют.
Зам вскинулся:
– Ага! И станут стрелять нам в спины!
Я пожал плечами:
– Зачем? Чтобы к немцам перебежать? Так они и сейчас могут с ними остаться, безо всякого риска. Чтобы просто от нас свалить? Ага, а потом пробираться без документов сначала через территории, занятые фрицами, а после и через наши земли. Так это – до первого патруля… Но чтобы внести окончательную ясность, докладываю: в связи с продолжающейся мировой войной, в день, когда наш батальон пошел в рейд, Советское правительство приняло решение о начале переговоров с командующим Добровольческой армией Деникиным Антоном Ивановичем. Цель переговоров – совместные действия против войск Четверного союза.
Трофимов вытаращил глаза:
– Как это – «о совместных действиях»? Да чтобы мы, вместе с офицерьем?! Да не может такого быть! Да это предательство!
Конвойные, находящиеся в трактире, быстренько присоединились к нему, начав роптать в голос. Подняв руку, я прекратил бардак и пояснил:
– Как выяснилось, у товарища Ленина с Деникиным политические взгляды довольно близки. Расхождения есть, но к ним мы вернемся после того, как прогоним оккупантов с нашей земли. – После чего уже другим тоном добавил: – Вы как-то забыли, что война идет. Мировая война. И если мы сейчас будем заниматься только внутрисемейными дрязгами, то иноземный враг и до Урала дойдет. Мы их, конечно, погоним, но что нам потом останется? Полностью разоренная страна? И еще на одном заостряю внимание – с Красновым никто ни о чем договариваться не собирается! Вот это настоящая сволочь, продавшаяся врагу и предавшая Россию. И его мы будем изничтожать до последнего!
Получилось у меня довольно корявенько, но не рассказывать же, как я сам охренел, узнав о переговорах. А это все многомудрый Жилин, который еще с февраля семнадцатого имел плотные контакты с избранными ключевыми фигурами будущего Белого движения. Правда, потом он чуть все не упустил из-за покушения, но достаточно быстро вновь овладел ситуацией. Блин, а ведь если бы не Свердлов, со своей попыткой устранения Седого, то и самой гражданской войны скорее всего и не было бы. Хотя ее и сейчас толком нет. Что у нас, что у белых людей еще сравнительно немного. Но у нас есть понимание происходящего, а у них оно отсутствует. Чем активно Жилин и пользуется.
Только вот здесь и сейчас народ от необычности известий несколько напрягся, поэтому пришлось объяснять более подробно. Рассказал, что отец у Деникина не просто из крестьян, а из крепостных. То есть рабом был у помещиков. И что этих самых помещиков Антон Иванович не переваривает. И взгляды у него с Владимиром Ильичом действительно сходятся. Есть шероховатости, но они решаемы. Единственно, в чем генерал будет стоять до конца, так это в вопросах демократизации армии. Но насчет демократии и армии я и сам неоднократно объяснял, поэтому особых дополнительных пояснений не понадобилось.
Рассказал и про офицеров, что сейчас стекаются под его знамена. При этом, некультурно тыкая пальцем в парочку пленных, пояснил, почему это происходит. Не стал скрывать своих соображений о том, что часть офицеров, после известия о переговорах, от Деникина отколется. Вот этих отколовшихся нам придется уестествить, потому что они будут собой представлять подобие унесенного двадцать минут назад дохлого штабс-капитана. То есть гореть желанием грызть нам глотки и сажать на кол. А у генерала останутся те, кто к трудовому народу относится вполне благожелательно и ничего кроме как воевать не умеет. С ними мы и будем иметь дело.
Разумеется, в своем спиче я безбожно сглаживал острые углы и замалчивал офигительные проблемы, предстоящие в этих переговорах. Деникин – еще тот жук (и плевать он хотел на своего крепостного предка), да и окружение у него соответственное. Дай бог, чтобы хоть о чем-то договориться получилось. А если получится, то очень желательно, чтобы командующему несогласные с его решением соратники внезапный несчастный случай не устроили. Но по-любому эти переговоры внесут раскол в Белое движение. К слову говоря, в наше тоже. Именно поэтому я сейчас перед ребятами распинаюсь. И судя по их разглаживающимся физиономиям – довольно успешно.
Уже успокоившийся Трофимов, поморщившись, вставил:
– Угу. И вот эти «благожелательные» опять нам в рыло совать станут да под ружье ставить…
Я ухмыльнулся:
– Гринь, мне вот даже интересно, что будет с тем, кто тебе в морду дать возжелает. Ты его сразу порвешь или сначала покуражишься? А если говорить серьезно, то сейчас активно пишутся новые уставы. Кстати, и мною в том числе пишутся. И согласно этим уставам, физическое воздействие на подчиненных будет караться трибуналом. Командиров, к слову, тоже бить не рекомендуется.
Взводный-3, сидящий за боковым столом, при этом известии удивился:
– Интересно получается… а вот ежели боец совсем тупой и наглый? Слов не понимающий. Ты ему говоришь одно, а он делает совсем другое. Да еще и руки у него из задницы растут. И орать на него – только горло себе зазря надрывать. С него этот ор как с гуся вода. Как же с такими быть?
Пленные, до этого внимательно слушавшие наши разговоры, на этом вопросе встрепенулись и уставились на меня. А наглый поручик еще и бровями эдак вопросительно пошевелил – мол, чего ответишь? Ха! Напугали бабу хреном! В Советской армии все эти вопросы давным-давно пережёваны и выкаканы! Поэтому ответил без особых размышлений:
– Станислав Казимирович, вариантов у тебя в этом случае – море. И без всякого мордобоя. Если боец не понимает слов, то он всегда может заняться индивидуальным повышением своего боевого мастерства или общефизической подготовки. Особо желательно, чтобы это происходило в свободное время. То есть все идут в увольнение, а этот ухарь роет окоп для стрельбы стоя с лошади. Тем самым оттачивая боевое мастерство. Или под руководством отделенного занимается отжиманиями, повышая физическую подготовку, остро необходимую прогрессивному бойцу Красной Армии.
Я бы и про наряды на кухню завернул, но в данное время – это не наказание, а возможность пожрать от пуза. Так что наряды оставим на потом. Городецкий же, выслушав ответ, крякнул и уточнил:
– А ежели он не захочет рыть? Ну или отжиматься?