Блик

Я щипаю себя за локоть, заставляя держаться настороже. Пытаюсь разобрать хотя бы что-то сквозь какофонию звуков снаружи, но тут тускнеет последний свет, и натиск ночи накрывает меня холодным одеялом.

Прислонившись головой к стене кареты, я на мгновение закрываю глаза. Всего на мгновение, убеждаю себя я. Чтобы просто ослабить жжение в припухших глазах, чтобы просто унять боль во всем теле.

Всего на мгновение…

Я вскидываюсь и резко открываю глаза, когда в замок вставляют ключ.

Дверь кареты распахивается внезапно и с той же скоростью, с какой у меня вырывается вздох, и на пороге показывается он, угрожающе стоящий под покровом ночи и смотрящий на меня огромными глазами.

Командир Рип.





Глава 3





Аурен


Настороженная и напряженная, я набираю воздуха в грудь и не моргая смотрю на командира. Я вот-вот познаю на собственном опыте, что такое быть его узницей.

Голова кружится. В мыслях один за другим мелькают разные варианты, и я пытаюсь взять себя в руки.

Он схватит меня за волосы и вытащит из кареты? Примется пугать и издеваться? Вынудит раздеться, чтобы лично удостовериться, действительно ли золотая у меня кожа? Передаст по кругу своим солдатам? Мне придется носить цепи?

Я не осмеливаюсь показать ему, о чем думаю. Я не могу давать подсказок насчет того, какие идеи кружат у меня в голове.

Всю грусть, все волнение я наматываю на катушку, как старую пряжу, и прячу рваные нити. Потому что если покажу ему свой страх, если открою свои слабости этому мужчине, он с радостью ухватится за эти нити и дернет, распутав все мои помыслы.

Подави слабость, и возрастет сила…

Эти старые, почти забытые слова появляются из ниоткуда, словно сознание припрятало их, чтобы в самый нужный момент о них напомнить.

Я вдруг вспоминаю, как их напевали, тихонько нашептывали мне на ухо, но с неумолимым оттенком в голосе.

Сейчас они во мне отзываются, и это помогает мне держать плечи прямо, помогает гордо поднять подбородок, чтобы встретиться с командиром лицом к лицу.

Под мышкой он держит шлем, а черные волосы несколько взъерошились от долгих часов его ношения. Я рассматриваю его бледное лицо, ряд коротких и тупых шипов над каждой бровью. Воздух пропитывается его давящей аурой, покрывая мой язык, как сахарная пудра, забивая каждую частичку языка.

Эта аура на вкус отдает властью.

Интересно, как бы отреагировали люди, если бы узнали его истинную сущность? Он не человек, в чьих жилах течет магия, унаследованная от дальних предков из рода фейри. Не тот, чье тело изменил и сгноил своей силой король Рот. Не просто командир армии с кровожадным пылом, любящий отрывать головы у своих врагов.

Нет, он гораздо смертоноснее. Более пугающий. Чистокровный фейри, спрятавшийся у всех на виду.

Знай они правду, то разбежались бы в страхе? Или восстали бы против него, как сделали ореанцы сотни лет назад? Они убили бы его, как убили остальных?

В те темные времена часть фейри пытались отразить атаку, но столкнулись с численным превосходством противника, и им не помогла даже их выдающаяся магия. Некоторые фейри попросту не хотели сражаться. Они не хотели убивать людей, которых считали друзьями, возлюбленными, семьей.

Но бросив всего один взгляд на командира Рипа, я понимаю, что он-то как раз и будет сражаться. Он будет сражаться, и Орея проиграет.

Возможно, минуло несколько сотен лет с тех пор, как разделились Орея и Эннвин – царство фейри, но даже я потрясена тем, что никто не знает, никто не видит, что он такое на самом деле, тогда как для меня это было сразу же очевидно.

По напряженному взгляду Рипа я понимаю, что не единственная, у кого голова идет кругом. Мы молча изучаем друг друга, давая оценку, анализируя, обдумывая.

Меня снедает любопытство, как сносит ветер растение без корней. Как же очутился здесь командир Рип, в чем заключается его цель? Неужели он всего лишь наемный сторожевой пес короля Ревингера, которого тот спустил с поводка и разрешил скалить зубы и рычать на врагов? Или же у него иные намерения?

Он проводит по моему телу оценивающим взглядом, а я сижу в карете и вижу, как он мысленно делает заметки. Мне требуется все самообладание, чтобы не поерзать, не съежиться под его пристальным взором.

Его взгляд цепляется за мою опухшую щеку и разбитую губу, а потом опускается на помятые ленты, разметавшиеся по карете. Мне не нравится его заинтересованность. Каждый раз, как он смотрит на них, мне хочется спрятать ленты. Если бы им не было так больно, я бы обернула их вокруг тела и скрыла от чужих глаз.

Когда он все же заканчивает меня оценивать, то смотрит в глаза своим черным взглядом. Я замираю, готовая к тому, что он вытащит меня из кареты, станет выкрикивать приказы или угрозы, но командир просто продолжает глядеть, словно чего-то ждет.

Если он ожидает, что я сломаюсь, примусь умолять или плакать, то напрасно. Я не сдамся под его пронизывающим взглядом и не рассыплюсь от его режущего слух молчания. Я просижу тут всю ночь, если потребуется.

Как на зло, мой желудок не такой упрямый, как я, потому что он тотчас издает неприемлемо громкое рычание.

Услышав, командир прищуривает глаза, словно это нанесло ему личное оскорбление.


– Ты голодна.

Не будь я в таком диком ужасе, закатила бы глаза.

– Конечно, голодна. Я просидела в этой карете целый день, да и Красные бандиты в плену нас точно не угощали роскошными блюдами.

Если его и удивляет презрение в моем тоне, то он этого не показывает.

– А Золотая пташка-то может и заклевать, – бормочет он и опускает взор на перья на рукаве моего пальто.

Услышав прозвище, я в негодовании скрежещу зубами.

Есть в нем что-то. Или, может, после пережитого ужаса что-то изменилось во мне. Какова бы ни была причина, будь то обстоятельства или конфликт двух миров, среди всех эмоций начинает превалировать гнев. Я пытаюсь подавить его, как пружину в мышеловке, но он не хочет оседать.

Я должна оставаться спокойной, непоколебимой. Мне нужно быть камнем посреди стремительного потока. Теперь я в самой гуще событий, более уязвима, чем раньше, и не могу позволить, чтобы меня снесло течением.

Командир наклоняет голову.

– Ты останешься в той палатке, – говорит он и показывает рукой налево. – Тебе принесут еду и воду. Отхожее место находится на западной окраине лагеря.

Я жду еще распоряжений или угроз, или насильственных действий, но напрасно.

– И это все? – недоверчиво уточняю я.

Он наклоняет голову, этим движением снова напомнив мне истинного фейри, и я мельком замечаю блеск самого высокого шипа между его лопатками.

– А ты чего ждала?

Я подозрительно щурюсь.

– Ты самый грозный армейский командир во всей Орее. И я не жду, что ты станешь вести себя иначе, противореча своей репутации.

Стоит этим словам вылететь из моего рта, как командир наклоняется, упираясь руками в раму кареты, и выставляет напоказ зловещие шипы на предплечьях. Бледно-серые переливающиеся чешуйки на его скулах сверкают, как блестящее лезвие серебряного клинка, что уже можно счесть предупреждением.

Я задыхаюсь на вдохе, который застревает в груди, словно облепивший горло сироп.

– Поскольку тебе уже, похоже, известна репутация человека, под надзором которого ты оказалась, я не стану тратить твое время понапрасну и пускаться в объяснения, – говорит Рип низким голосом, в каждом слове сквозит леденящая кровь нотка. – Ты кажешься умной женщиной, поэтому не стоит напоминать, что уйти ты не можешь. Ты замерзнешь до смерти, и я все равно тебя найду.

Сердце рвется из груди: его обещание можно счесть и угрозой.

Я тебя найду.

И найдут меня не его солдаты, а он сам. Не сомневаюсь, что он обыщет всю Пустошь и выследит меня, если я попытаюсь сбежать. Он и впрямь бы меня нашел. Ну что за удача!

– Царь Мидас убьет тебя за мое похищение, – отвечаю я, хотя все мое тело хочет съежиться от его близости, от его невыносимого присутствия, которое проникает в карету.

Уголок его губ приподнимается так же, как его изогнутые шипы.

– С нетерпением жду.

Меня воротит от его надменности, но проблема в том, что я знаю: такая дерзость оправданна. Даже без могущественной древней магии фейри, которая в нем ощущается, он воин до мозга костей. С мускулами, щеголяющими силой, и манерой вести себя, которая свидетельствует о его боевой мощи, он явно не тот, кого я хотела бы видеть вблизи Мидаса.

Похоже, часть моих мыслей проскальзывает сквозь трещинки моей стойкости, потому что командир выпрямляется, и на его лице появляется снисходительное выражение.

– О, теперь я понимаю.

– Что понимаешь?

– Тебе дорог царь-захватчик, – он почти выплевывает эти слова, сыпля обвинением таким же острым, как и его клыки.

В недоумении я смотрю на него, на ненависть, стекающую с его губ, как медленный холодный дождь. Если подтвержу его слова, воспользуется ли он ими против меня? Если отрину, поверит ли?

Глядя на мое лицо, он издает насмешливый звук.

– Золотой пташке нравится ее клетка. Какая жалость!

В гневе я сжимаю руки. Мне не нужны его суждение, его пренебрежение, его предположение, что он знает меня и мои обстоятельства или имеет право критиковать мои отношения с Мидасом.

– Ты не знаешь меня.

– Правда? – выпаливает он в ответ скрипучим для слуха голосом. – В Орее всем известно о фаворитке Мидаса, как и о его способности обращать все в золото.

Я в гневе смотрю на него.