Бледный всадник
Часть 42 из 71 Информация о книге
Для доступа к библиотеке пройдите авторизацию
В ту ночь, мрачно размышляя над словами Беокки, я боролся с искушением бежать с болот, уйти прочь вместе с Исеулт — и пусть мой Вздох Змея послужит другому господину. Но Рагнар, если он был жив, по-прежнему находился в числе заложников, поэтому у меня не осталось больше друзей среди датчан. И если бы я нарушил клятву, данную Альфреду, люди решили бы, что впредь Утреду Беббанбургскому доверять нельзя, поэтому я остался.
Я пытался отговорить короля от безумной, или, как выразился Беокка, безответственной, затеи, но Альфред стоял на своем.
— Если я останусь здесь, — сказал он, — все подумают, что я прячусь от датчан. С противником следует встретиться лицом к лицу. И потому подданные должны меня видеть, должны знать, что я жив, знать, что я сражаюсь.
В кои-то веки мы с Эльсвит были согласны друг с другом и оба пытались удержать Альфреда в Этелингаэге, но его невозможно было отговорить. Король пребывал в странном расположении духа: он выглядел счастливым и не сомневался, что Бог на его стороне, а поскольку его болезнь отступила, то был к тому же полон энергии и сил.
Кроме меня он взял с собой пять человек, в том числе священника, юношу по имени Адельберт, — тот вез завернутую в кожу небольшую арфу. Казалось смехотворным брать арфу, отправляясь во вражеский стан, но Адельберт славился как искусный музыкант, и Альфред пояснил, что мы должны будем петь хвалебные псалмы Господу, находясь среди датчан. Остальные четверо были опытными воинами из королевской гвардии: Осферн, Вульфрит, Беорт и, наконец, Эгвин, на прощание поклявшийся Эльсвит, что в целости и сохранности привезет короля домой. Это заставило супругу Альфреда бросить на меня едкий взгляд: ее расположение, которое я заслужил благодаря тому, что Исеулт вылечила маленького Эдуарда, давно исчезло под влиянием священников.
Мы облачились, словно для боя, в кольчуги и шлемы, а Альфреду непременно захотелось надеть отороченный мехом голубой плащ, в котором он сразу бросался в глаза: это делалось специально, дабы народ узрел своего короля. Были отобраны лучшие лошади: по одной для каждого из нас, а в придачу — три запасные.
Мы пересекли реку, прошли по бревенчатым настилам и наконец очутились на твердой земле неподалеку от острова, где, по словам Исеулт, был похоронен Артур.
Я оставил свою возлюбленную с Энфлэд, делившей жилище с Леофриком.
Стоял февраль.
Вскоре после того, как флот Свейна сгорел, наступила хорошая погода, и я считал, что мы должны отправиться в путь немедленно, но Альфред настоял, что необходимо дождаться восьмого февраля — праздника святого Катмана: это саксонский великомученик, почитаемый в Восточной Англии. Король решил, что это будет самый подходящий день. Может, он и был прав, потому что день выдался влажным и холодным, дул резкий ветер, и мы обнаружили, что в такую паршивую погоду датчане не спешат покидать свои укрытия.
Мы вышли на рассвете и к середине утра добрались до холмов, возвышающихся над болотом, которое было наполовину укрыто туманом, ставшим еще гуще из-за дыма, поднимающегося от печей маленьких деревушек.
— Ты слышал о святом Катмане? — жизнерадостно спросил меня король.
— Нет, мой господин.
— Он был отшельник, — объяснил Альфред.
Мы ехали на север, держась возвышенности, чтобы болото оставалось слева от нас.
— Его мать была калекой, поэтому он сделал для нее тачку.
— Тачку? А зачем калеке тачка?
— Ты не понял! Он возил ее в этой тачке! Чтобы она могла быть вместе с сыном, когда тот проповедовал. Он повсюду возил мать с собой!
— Ей, должно быть, это нравилось.
— Насколько мне известно, не существует рукописной истории жизни святого Катмана, — сказал Альфред, — но ее, несомненно, следует составить. Он мог бы стать святым покровителем матерей, верно?
— Или покровителем тачек, мой господин.
После полудня мы заметили первые признаки присутствия датчан. Мы все еще находились на возвышенности и в долине, спускавшейся к болотам, увидели крепкий дом с выбеленными временем стенами и толстой крышей. Из трубы поднимался дымок, в обнесенном оградой яблочном саду паслись с десяток лошадей. Датчане сроду не оставили бы такое место неразграбленным, поэтому напрашивался вывод, что лошади принадлежат им самим и что на этой ферме размещен вражеский гарнизон.
— Они обосновались здесь для того, чтобы наблюдать за болотом, — предположил Альфред.
— Очень может быть.
Мне было холодно, несмотря на толстый шерстяной плащ.
— Мы пошлем туда людей, — решил Альфред, — и отучим датчан воровать яблоки.
Этой ночью мы остановились в маленькой деревушке. Поскольку датчане уже побывали там, местные жители были напуганы. Сперва, увидев, что мы едем по дороге между домами, все попрятались, приняв нас за датчан, но, услышав наши голоса, люди выбрались из убежищ и уставились на нас так, будто мы внезапно свалились с луны. Их священник был убит язычниками, поэтому король потребовал, чтобы Адельберт провел службу в полусгоревшей церкви.
Сам Альфред выступил в качестве регента хора, аккомпанируя молитве на маленькой арфе.
— Я научился играть еще ребенком, — сказал он мне, — на этом настояла моя мачеха, но я играю не очень хорошо.
— И вправду не очень хорошо, — согласился я, и королю это не понравилось.
— У меня вечно не хватает времени на упражнения, — пожаловался он.
Мы нашли приют в доме крестьянина. Альфред, справедливо рассудив, что датчане уже повсюду разграбили урожай, предусмотрительно навьючил на запасных лошадей копченую рыбу, угрей и овсяные лепешки, поэтому большая часть выставленного в тот вечер на стол угощения была нашей. После еды крестьянин и его жена опустились передо мной на колени, и женщина нерешительно коснулась подола моей кольчуги.
— Мои дети, — прошептала она. — Их двое. Девочке около семи лет, а мальчик чуть постарше. Они хорошие дети.
— И что с ними такое? — вмешался Альфред.
— Их забрали язычники, мой господин, — сказала женщина и заплакала. — Ты можешь найти их? — умоляла несчастная, дергая меня за кольчугу. — Ты можешь найти их и привезти обратно? Моих малышей? Пожалуйста!
Я пообещал, что попытаюсь, но то было пустое обещание: наверняка дети давно уже попали на невольничий рынок и теперь либо работали в каком-нибудь датском поместье, либо, если отличались красотой, были отправлены за моря, в те страны, где язычники-мужчины платят много серебра за христианских детей.
Мы выяснили, что датчане пришли в деревню вскоре после Двенадцатой ночи. Некоторое время они вовсю бесчинствовали здесь, а потом поскакали на юг. Несколько дней спустя датчане вернулись, следуя уже на север, гоня толпу пленников и табун нагруженных добычей лошадей, которых они тоже отняли у местного населения. С тех пор жители деревни не видели датчан, кроме нескольких на краю болота, но эти не доставляли никаких неприятностей, может быть, потому, что их было мало и они предпочитали вести себя тихо в чужой стране.
В других поселениях мы слышали то же самое: датчане пришли, все здесь разграбили — и вернулись на север.
Но на третий день пути мы наконец увидели вражеский отряд, скачущий по римской дороге, что прорезала холмы и шла из Батума прямо на восток.
Датчан было человек шестьдесят, они скакали вперед в сгущающихся сумерках.
— Возвращаются в Сиппанхамм, — сказал Альфред.
То был отряд фуражиров: их вьючные лошади несли сети, набитые сеном. Мне вспомнилось, как в детстве я зимовал в Редингуме, когда датчане впервые вторглись в Уэссекс, и как трудно было в морозы выжить людям и лошадям. Мы срезали чахлую зимнюю траву, стаскивали с домов соломенные крыши, чтобы накормить коней, но те все равно оставались слабыми и худыми, как скелеты. Мне часто приходилось слышать самоуверенные заявления: дескать, все, что нужно для победы в войне, — это собрать людей и маршем двинуться на врага, однако на деле это гораздо сложнее. Люди и лошади должны быть сыты: ведь голод может победить армию быстрее, чем копья.
Мы понаблюдали за скачущими на север датчанами, а потом свернули к полусгоревшему амбару, где нашли укрытие на ночь.
Ночью пошел снег: неумолимый, мягкий, тихий и густой, так что к рассвету весь мир вокруг стал белой равниной под бледно-голубым небом.
Я предложил подождать, пока снег растает, и тогда уже двинуться дальше, но Эгвин, который был родом из этой части страны, сказал, что мы уже чуть южнее от Сиппанхамма, всего в двух или трех часах езды, и Альфреду не терпелось отправиться в путь.
— Поедем, — настаивал он. — Поедем туда, посмотрим на город и сразу ускачем прочь.
И вот мы поскакали на север, свежевыпавший снег похрустывал под копытами наших коней. Мы ехали по миру, ставшему за одну ночь новым и чистым. Снег налип на каждую веточку и на каждый сучок, лед обрамлял канавы и пруды. Я увидел след лисицы, пересекающий поля, и подумал, что весной здесь появится прорва диких зверей, потому что некому на них охотиться, и ягнята будут умирать в зубах хищников, а овцы жалобно блеять.
Ближе к полудню мы увидели Сиппанхамм, хотя огромное облако дыма, поднимавшегося из сотен труб, появилось в небе еще утром. Мы остановились к югу от города, там, где дорога выходила из дубовой рощи, и датчане, должно быть, заметили нас, но никто не вышел из ворот, чтобы посмотреть, кто мы такие. В такой холод никому неохота лишний раз шевелиться.
Я видел часовых на городских стенах, но ни один из них не задерживался там надолго: караульные старались согреться во время перерывов между короткими вылазками вдоль деревянных укреплений. Укрепления эти сейчас стали яркими из-за круглых щитов, окрашенных в голубой, белый, кроваво-красный, а также, поскольку там были и люди Гутрума, в черный цвета.
— Мы должны сосчитать щиты, — сказал Альфред.
— Это не поможет, — ответил я. — Датчане несут по два или три щита каждый и вешают их на стенах, чтобы казалось, будто у них больше людей, чем на самом деле.
Альфред дрожал от холода, и я настоял на том, чтобы найти укрытие. Мы повернули обратно под деревья, следуя по тропе, которая вела к реке, и примерно в миле вверх по течению наткнулись на мельницу. Жернов оттуда унесли, но само строение было целым, сделанным на совесть, с каменными стенами и крышей из дерна, поддерживаемой крепкими стропилами. В жилой комнате имелся очаг, но я не позволил Эгвину разжечь огонь, боясь, как бы струйка дыма не привела сюда из города любопытных датчан. На мой совет подождать до темноты он недовольно проворчал:
— К тому времени мы замерзнем.
— Мы должны подойти к городу, — заявил Альфред.
— Этим займусь я, — ответил я.
Я видел лошадей в загонах возле стен и рассудил, что можно будет взять нашего лучшего коня, подъехать к восточной окраине города и хотя бы приблизительно сосчитать оттуда всех вражеских лошадей. Это позволило бы прикинуть число датчан, потому что почти все они были всадниками. Альфред тоже хотел отправиться со мной, но я воспротивился. Совершенно бессмысленно ехать вдвоем, зато имело смысл, чтобы разведчик говорил по-датски, поэтому я заявил, что вернусь обратно на мельницу еще до заката, и поскакал на север.
Сиппанхамм возведен на холме, вокруг которого река делает почти полный круг, поэтому я не мог объехать весь город. Но я отважно подъехал к стенам как можно ближе и вгляделся в противоположный берег реки. Я не увидел там лошадей, поэтому предположил, что датчане держат их к востоку от Сиппанхамма.
Я отправился туда, держась заснеженного леса, и хотя датчане, должно быть, видели меня, они даже не подумали выехать на холод ради того, чтобы поймать одного-единственного человека. Поэтому я смог найти загоны, в которых дрожали лошади, и провел весь день в подсчетах. Большинство коней находились в полях рядом с бывшей королевской резиденцией, и коней этих были сотни. К исходу дня я насчитал их двенадцать сотен — и это только тех, которых я увидел, а ведь лучших наверняка держали в городе.
Так или иначе, мои подсчеты дадут Альфреду достаточно точное представление о том, насколько велики силы Гутрума: тысячи две человек. И в других местах Уэссекса, в городах, занятых датчанами, должно быть еще около тысячи. Сильное войско, однако недостаточно многочисленное, чтобы полностью захватить королевство. С завоеванием всего Уэссекса придется подождать до весны, когда прибудут подкрепления из Дании или из трех уже покоренных королевств Англии.
Когда стемнело, я поскакал обратно к мельнице.
Стоял мороз, воздух был неподвижен. Три грача перелетели через реку, когда я спешивался. Я предоставил одному из людей Альфреда заняться моей лошадью, сам же я хотел только одного: поскорее попасть в тепло. Было ясно, что Альфред рискнул-таки разжечь огонь, потому что из отверстия в крытой дерном крыше вился дым.
Все сидели у маленького костра, и я присоединился к остальным, протянув руки к язычкам пламени.
— Приблизительно две тысячи человек, — сказал я. — Чуть больше или чуть меньше.
Никто не ответил.
— Эй, вы меня слышали? — удивился я, окинув взглядом лица собравшихся, и тут только заметил, что их всего пятеро.
Пять лиц. Только пять.
— А где король? — спросил я.
— Ушел, — беспомощно отозвался Адельберт.
— Как ушел?! Куда?
— В город, — вздохнул священник.
На нем был голубой плащ Альфреда, и я понял, что король взял простое одеяние Адельберта.
Я изумленно уставился на него:
— И вы его отпустили?
— Попробовал бы ты его не отпустить, — сказал Эгвин.