Билет: Земля - Нордеил
Часть 5 из 43 Информация о книге
Для доступа к библиотеке пройдите авторизацию
«Сотрет память!» – я уперлась спиной в ствол дерева. Стоящий в нескольких миллиметрах от тебя Комиссионер – это само по себе пытка, слишком сильное давление на психику, тело, эмоции.
– Я буду тебя помнить, – заявила уверенно, – даже если сделаешь это.
Но он просто смотрел. Не мог удалить у себя в голове странные новые засечки с идеально гладких до того орбит привычного хода мыслей.
И никуда моя уверенность в «нас» не делась, она окрепла, когда я окончательно потонула в отражающих туманный лес зрачках.
Я изнемогала от отчаяния, предчувствуя расставание. И мне до отчаяния сильно нужно было знать одну вещь:
– Выпьешь со мной кофе, когда я вернусь?
Он слышал душой, я была в этом уверена. Не тем, что делало его Комиссионером, не привычными взглядами «инопланетянина», не панцирем, в который был укутан.
Наверное, так Галилео Галилей надеялся оказаться правым в своих теориях, как мужчина, который вдруг наклонился близко к моему лицу, желал знать, возможно ли невозможное. Горячее дыхание, запах лосьона и кожи, шорох серебристой одежды, искры в воздухе от сближения. Он коснулся моих губ лишь мимолетно, совсем чуть-чуть, запечатлел себя, вдохнул меня куда-то в центр своего ядра. А может, просто прощался с «дурочкой», возомнившей невесть что.
Во мне же после этого касания-поцелуя навсегда образовалась новая нейронная сеть, в каждой клетке тела. Стрелка-указатель, клеймо и заодно прочный под ногами плот.
«Мы. Теперь у меня есть мы».
– Будешь меня ждать? Когда я вернусь?
Тот, кто мне внутри уже принадлежал всецело, просто отошел. Не стал стирать память, но обронил:
– Попробуй.
«Попробуй. Вернуться».
Это «попробуй» означало многое: что инакомыслие все же зацепилось в нем, что механизм, до того работавший без сбоев, допустил маленькую ошибку, способную перерасти в настоящий эксплоит. Это слово означало надежду и шанс.
Я стояла там, где не хотела быть. В неизвестной мне местности, в смешанном лесу, видимо, очень рано утром, а человек, привезший меня сюда, уходил. Вернулся к машине, открыл дверцу – я силилась запомнить абрис его спины, затылка, плеч, вынужденно прощалась, – что-то взял в салоне, вернулся.
Протянул сверток из серебристой ткани.
– Возьми. Пригодится.
Протянутое я взяла на автомате.
– Скажешь, как тебя зовут?
Я хотела быть с ним. С ним же вернуться в автомобиль, сесть в салон и укатить обратно на Уровни. Но рок, подавший мне самый лучший подарок в жизни в виде желанной встречи, отобрал и возможность выбирать.
– Я для тебя – исполнитель приговора.
«Какие имена?»
Кажется, в нем впервые мелькнуло что-то теплое. Мелькнуло, как лучик солнца на поверхности волны – был или нет, не поймешь.
И человек в форме снова отправился к машине. На этот раз, чтобы уехать, я это знала.
– Как тебя зовут?
Мне очень хотелось это знать, хотелось смаковать его имя ночами, гладить его своими мыслями.
И нет, Комиссионер ничего не сказал, но прошелестело в воздухе: «Возвращайся». Никто не услышал этого слова, только я, только мое воображение.
– Я Инга, – крикнула я вслед. И неважно, что мой спутник уже слышал мое полное имя в Суде. – И я научу тебя смеяться.
Взгляд поверх крыши машины до того, как сесть внутрь. И в этом взгляде та самая песчинка, грозящая нарушить ход вековых часов. Или перемолоться жерновами привычной системы.
Он уехал. Я осталась.
Мы разделились.
Мы встретимся снова.
Я та еще оторва, я найду выход, всегда находила. У меня не самый лучший характер, но он пробивной, и я всегда мечтала о человеке, рядом с которым меня сплющит от беспомощности, нежности и обожания. Этой ночью я его нашла.
Жаль, что ни куртки, ни теплых штанов; утром в этом чертовом лесу было холодно.
С сожалением глядя на то место, где недавно стояла машина и где не осталось даже следов от шин – она успела исчезнуть во время моего моргания? – я огляделась вокруг.
Ни карты, ни имени населенного пункта, ни направления. Ни даже названия страны.
Очередная переделка.
Глава 4
(Charlotte Cardin – Sad Girl)
Нужно было двигать, искать направление, выбираться, а я продолжала сидеть на первом попавшемся мшистом бревне. Меня двоило: тело находилось на Земле, душа на Уровнях. И только что уехал тот, с кем больше всего хотелось остаться. Дыра в сердце, и оно же, сердце, наполнено вдохновением, которого я не испытывала никогда – мне все по плечу. Вот только между нами не просто километры земных дорог, но и, похоже, тысячи световых лет. Дальше некуда. Нужно выживать в ставшем непривычным привычном мире, но вместо этого меня до сих пор пробивало током – слабым уже для физической оболочки, но невероятно мощным для сознания. Мурашило с прикосновения в машине, после с касания губ, приплющивало до земли, возносило до небес. Он, безымянный человек (не человек даже), напитал меня собой, как солевой раствор батарейку. Казалось, теперь я могу сутками сидеть здесь, вспоминая, пропитываясь, погружаясь в ощущения, оставленные мне Комиссионером.
И да, он оставил в тряпице кое-что еще – деньги и документы. Вполне земные купюры в размере пятидесяти тысяч рублей и еще мой паспорт. Его я, конечно, могла бы восстановить в паспортном столе после написания заявления об утере, вот только утекало бы сквозь пальцы ценное время. Что до денег, их пришлось бы зарабатывать самой – за них спасибо. Возможно, у моего сопроводителя был приказ оставить мне бонусы, но хотелось верить, что это его личный спонтанный подарок. Знак того, что что-то колыхнулось и в нем.
Я выбрала верить в последнее. Как только я окажусь в его крепких объятьях, как только меня обнимут и укроют руки в серебристой форме, я навсегда окажусь в правильном для себя месте. Долго же я искала это чувство, рассматривая обычных мужчин, а нашла…
Усмехнулась, фыркнула и поняла, что окончательно промерзла. Вздохнула и поняла, что пусть временно, мне придется принять родной мир. А ему меня. Прислушалась – куда же идти? И спустя минуту редких чивканий ранних птах уловила звук, заставивший мои уши навостриться, а сердце радостно стукнуть – звук далекого мотора.
Где-то есть дорога.
Завернув нехитрые пожитки в серебристую ткань и сунув ее в карман, я поднялась с бревна и зашагала туда, где пролегал автомобильный путь.
«Он не мог меня забросить в глушь. Только не он».
(Не мой мужчина).
И оказалась права. Пригородное шоссе тонуло в тумане; от росистой травы вымокли мокасины. Изрытая рытвинами бетонная лента, и никого; утренний час по небу не определить. Где же я, что за страна? Судя по количеству ям – Россия. Город какой?
Прогулка до ближайшего синего дорожного указателя, длившаяся пару минут, заставила меня рассмеяться у щита: «Яблоневая – 1 км, Колзуновка – 26 км».
Конечно. Колзуновка – место, где меня растила бабушка, прежде чем отправилась в мир иной. Не деревня, но, скорее, поселок городского типа, в котором, наверное, до сих пор жила нелюбимая мной родная тетка и сохранилась за мной «общага» – тесная однушка в пятиэтажке по улице Романова.
Щекотно внутри от чувств – мой проводник постарался, высадил меня близко к родным краям, хотя мог не париться, оставить где-нибудь в предгорьях Эльбруса, на Дальнем Востоке или вообще в Монголии. Двадцать шесть километров преодолеть можно без усилий, особенно если поймать попутку. На свою одежду, в которой вечность назад я так и не приехала на встречу, я смотрела с дрожью в сердце – модные джинсы, тонкий топ на бретельках, поверх него накидка-блузка, эдакая летяга без рукавов. Интересно, за кого меня ранним утром можно принять? Хорошо хоть яркого макияжа нет.
Мне повезло, когда минут десять спустя за поворотом заурчал грузовик. Не пришлось даже махать рукой; места глухие, от большого города далекие – попутчиков брали охотно.
– Ты чего это здесь? В такую-то рань? – вопрошал седой водитель, глядя на то, как я с непривычки неуклюже заползаю в высокую кабину. – Обидел, что ль, кто?
Он был нормальным – я выдохнула от облегчения. Слишком старым для того, чтобы приставать, слишком обеспокоенным. Такой не попросит в конце ни денег, ни расплаты «натурой» (боже, где же вы, Уровни? Зачем я здесь?). У него, наверное, своя дочка есть – столько волнения в глазах.
– Не обидел. Просто заблудилась. – Я, наконец, уместилась на соседнем сиденье. – Спасибо, что подобрали.
– Да как не подобрать, – сокрушался дядька, пахнущий старостью и чесноком; сверху икона-триптих «Спаси и сохрани»; у меня мокрые мокасины и вышивка на штанах, купленных в «Ровио», магазине на Сорок третьей в Нордейле. Оглушающий контраст, пропасть размером с космос. – Тебе куда, в Колзуновку?
– Ага.
– Это можно, это довезу. Ты термос под сиденьем бери, там чай еще горячий. Может, слишком крепкий, но хоть согреешься.
От переизбытка эмоций и непривычной смеси чувств разрывало: любовь, отчаяние, разочарование, жгучее желание ускорить события, перескочить кадр из фильма «родина» и злость оттого, что пульта мне никто не дал. Кнопку не нажать.
Натужно ревел мотор, пахло бензином. Почему-то хотелось реветь.
*****
Уровень 14. Нордейл.
«Как тебя зовут?»
Он мог бы ответить Рид. Рид Герхер-Вард.
И заработал бы четвертое нарушение за одни только прошедшие сутки. Комиссионеры не называют людям имен, а еще не провозят штрафников по граням в бодрствующем состоянии – недопустимо. Он не должен был ее касаться, не должен был оставлять бонус – кусок ткани, нить, через которую теперь слишком хорошо чувствовал Ингу.
Рида штормило. Пятнадцать минут назад он прибыл в Реактор, чтобы поставить отметку в базе «задание выполнено», и две минуты спустя получил вопрос от коллеги: «Что с твоими полярными точками?»
Его полярные точки разъехались по синусоиде, как некачественные брюки на слишком толстой заднице; теперь глава отдела исполнения наказаний просто сидел в седане, не касался руля, не касался ключа зажигания и просто желал. Желал, чтобы она опять оказалась рядом с ним на сиденье, желал вернуть контроль над собой, желал пойти в офис и запросить координаты, узнать, где она сейчас?
Он очень давно столько не желал, и океан, пребывавший много лет в стабильных очертаниях, вдруг вышел из берегов, разбушевался – красиво. И очень, очень опасно. Комиссионер во власти эмоций все равно, что протон, выбившийся из кристаллической решетки химического соединения. Дрейк наблюдал за такими явлениями пристально и уже вызвал бы для расспросов, но Начальника не было поблизости; Рид же с закрытыми глазами наблюдал за внутренним волнением. Еще чуть-чуть, и начнут бить молнии. Не туда, куда угодно. В случайном порядке. Человек в раздраенном состоянии способен набить кому-нибудь морду или напиться (невелика беда). Комиссионер в раздраенном состоянии способен изменить очертания мира, проплавить ткань бытия – недопустимо. Нужно поехать домой, поставить все поля на стабилизацию – через пару часов они восстановятся. В Реактор сейчас нельзя ни под каким предлогом, на него и так слишком пристально, чувствуя «шторм», смотрели коллеги.
«Возьми меня за руку…»
Это все стресс. Люди легко им подвержены, особенно когда события набирают слишком быстрый и нежеланный ход, и уж тем более, когда пересекают «небытие». Коллапс сознания.
«У нее не было коллапса, – думал Рид ровно, – у нее был на удивление ясный ум».
И она несколько секунд вполне сносно терпела его прикосновение – Герхер-Вард выдыхал очень медленно, будто опасался самого себя.
«Не может быть…»
Может. У Дрейка давно земная женщина, носящая на пальце символ бесконечности Дамиен-Ферно. У Сиблинга блондинка, девушка с той же планеты.
– Я буду тебя помнить, – заявила уверенно, – даже если сделаешь это.
Но он просто смотрел. Не мог удалить у себя в голове странные новые засечки с идеально гладких до того орбит привычного хода мыслей.
И никуда моя уверенность в «нас» не делась, она окрепла, когда я окончательно потонула в отражающих туманный лес зрачках.
Я изнемогала от отчаяния, предчувствуя расставание. И мне до отчаяния сильно нужно было знать одну вещь:
– Выпьешь со мной кофе, когда я вернусь?
Он слышал душой, я была в этом уверена. Не тем, что делало его Комиссионером, не привычными взглядами «инопланетянина», не панцирем, в который был укутан.
Наверное, так Галилео Галилей надеялся оказаться правым в своих теориях, как мужчина, который вдруг наклонился близко к моему лицу, желал знать, возможно ли невозможное. Горячее дыхание, запах лосьона и кожи, шорох серебристой одежды, искры в воздухе от сближения. Он коснулся моих губ лишь мимолетно, совсем чуть-чуть, запечатлел себя, вдохнул меня куда-то в центр своего ядра. А может, просто прощался с «дурочкой», возомнившей невесть что.
Во мне же после этого касания-поцелуя навсегда образовалась новая нейронная сеть, в каждой клетке тела. Стрелка-указатель, клеймо и заодно прочный под ногами плот.
«Мы. Теперь у меня есть мы».
– Будешь меня ждать? Когда я вернусь?
Тот, кто мне внутри уже принадлежал всецело, просто отошел. Не стал стирать память, но обронил:
– Попробуй.
«Попробуй. Вернуться».
Это «попробуй» означало многое: что инакомыслие все же зацепилось в нем, что механизм, до того работавший без сбоев, допустил маленькую ошибку, способную перерасти в настоящий эксплоит. Это слово означало надежду и шанс.
Я стояла там, где не хотела быть. В неизвестной мне местности, в смешанном лесу, видимо, очень рано утром, а человек, привезший меня сюда, уходил. Вернулся к машине, открыл дверцу – я силилась запомнить абрис его спины, затылка, плеч, вынужденно прощалась, – что-то взял в салоне, вернулся.
Протянул сверток из серебристой ткани.
– Возьми. Пригодится.
Протянутое я взяла на автомате.
– Скажешь, как тебя зовут?
Я хотела быть с ним. С ним же вернуться в автомобиль, сесть в салон и укатить обратно на Уровни. Но рок, подавший мне самый лучший подарок в жизни в виде желанной встречи, отобрал и возможность выбирать.
– Я для тебя – исполнитель приговора.
«Какие имена?»
Кажется, в нем впервые мелькнуло что-то теплое. Мелькнуло, как лучик солнца на поверхности волны – был или нет, не поймешь.
И человек в форме снова отправился к машине. На этот раз, чтобы уехать, я это знала.
– Как тебя зовут?
Мне очень хотелось это знать, хотелось смаковать его имя ночами, гладить его своими мыслями.
И нет, Комиссионер ничего не сказал, но прошелестело в воздухе: «Возвращайся». Никто не услышал этого слова, только я, только мое воображение.
– Я Инга, – крикнула я вслед. И неважно, что мой спутник уже слышал мое полное имя в Суде. – И я научу тебя смеяться.
Взгляд поверх крыши машины до того, как сесть внутрь. И в этом взгляде та самая песчинка, грозящая нарушить ход вековых часов. Или перемолоться жерновами привычной системы.
Он уехал. Я осталась.
Мы разделились.
Мы встретимся снова.
Я та еще оторва, я найду выход, всегда находила. У меня не самый лучший характер, но он пробивной, и я всегда мечтала о человеке, рядом с которым меня сплющит от беспомощности, нежности и обожания. Этой ночью я его нашла.
Жаль, что ни куртки, ни теплых штанов; утром в этом чертовом лесу было холодно.
С сожалением глядя на то место, где недавно стояла машина и где не осталось даже следов от шин – она успела исчезнуть во время моего моргания? – я огляделась вокруг.
Ни карты, ни имени населенного пункта, ни направления. Ни даже названия страны.
Очередная переделка.
Глава 4
(Charlotte Cardin – Sad Girl)
Нужно было двигать, искать направление, выбираться, а я продолжала сидеть на первом попавшемся мшистом бревне. Меня двоило: тело находилось на Земле, душа на Уровнях. И только что уехал тот, с кем больше всего хотелось остаться. Дыра в сердце, и оно же, сердце, наполнено вдохновением, которого я не испытывала никогда – мне все по плечу. Вот только между нами не просто километры земных дорог, но и, похоже, тысячи световых лет. Дальше некуда. Нужно выживать в ставшем непривычным привычном мире, но вместо этого меня до сих пор пробивало током – слабым уже для физической оболочки, но невероятно мощным для сознания. Мурашило с прикосновения в машине, после с касания губ, приплющивало до земли, возносило до небес. Он, безымянный человек (не человек даже), напитал меня собой, как солевой раствор батарейку. Казалось, теперь я могу сутками сидеть здесь, вспоминая, пропитываясь, погружаясь в ощущения, оставленные мне Комиссионером.
И да, он оставил в тряпице кое-что еще – деньги и документы. Вполне земные купюры в размере пятидесяти тысяч рублей и еще мой паспорт. Его я, конечно, могла бы восстановить в паспортном столе после написания заявления об утере, вот только утекало бы сквозь пальцы ценное время. Что до денег, их пришлось бы зарабатывать самой – за них спасибо. Возможно, у моего сопроводителя был приказ оставить мне бонусы, но хотелось верить, что это его личный спонтанный подарок. Знак того, что что-то колыхнулось и в нем.
Я выбрала верить в последнее. Как только я окажусь в его крепких объятьях, как только меня обнимут и укроют руки в серебристой форме, я навсегда окажусь в правильном для себя месте. Долго же я искала это чувство, рассматривая обычных мужчин, а нашла…
Усмехнулась, фыркнула и поняла, что окончательно промерзла. Вздохнула и поняла, что пусть временно, мне придется принять родной мир. А ему меня. Прислушалась – куда же идти? И спустя минуту редких чивканий ранних птах уловила звук, заставивший мои уши навостриться, а сердце радостно стукнуть – звук далекого мотора.
Где-то есть дорога.
Завернув нехитрые пожитки в серебристую ткань и сунув ее в карман, я поднялась с бревна и зашагала туда, где пролегал автомобильный путь.
«Он не мог меня забросить в глушь. Только не он».
(Не мой мужчина).
И оказалась права. Пригородное шоссе тонуло в тумане; от росистой травы вымокли мокасины. Изрытая рытвинами бетонная лента, и никого; утренний час по небу не определить. Где же я, что за страна? Судя по количеству ям – Россия. Город какой?
Прогулка до ближайшего синего дорожного указателя, длившаяся пару минут, заставила меня рассмеяться у щита: «Яблоневая – 1 км, Колзуновка – 26 км».
Конечно. Колзуновка – место, где меня растила бабушка, прежде чем отправилась в мир иной. Не деревня, но, скорее, поселок городского типа, в котором, наверное, до сих пор жила нелюбимая мной родная тетка и сохранилась за мной «общага» – тесная однушка в пятиэтажке по улице Романова.
Щекотно внутри от чувств – мой проводник постарался, высадил меня близко к родным краям, хотя мог не париться, оставить где-нибудь в предгорьях Эльбруса, на Дальнем Востоке или вообще в Монголии. Двадцать шесть километров преодолеть можно без усилий, особенно если поймать попутку. На свою одежду, в которой вечность назад я так и не приехала на встречу, я смотрела с дрожью в сердце – модные джинсы, тонкий топ на бретельках, поверх него накидка-блузка, эдакая летяга без рукавов. Интересно, за кого меня ранним утром можно принять? Хорошо хоть яркого макияжа нет.
Мне повезло, когда минут десять спустя за поворотом заурчал грузовик. Не пришлось даже махать рукой; места глухие, от большого города далекие – попутчиков брали охотно.
– Ты чего это здесь? В такую-то рань? – вопрошал седой водитель, глядя на то, как я с непривычки неуклюже заползаю в высокую кабину. – Обидел, что ль, кто?
Он был нормальным – я выдохнула от облегчения. Слишком старым для того, чтобы приставать, слишком обеспокоенным. Такой не попросит в конце ни денег, ни расплаты «натурой» (боже, где же вы, Уровни? Зачем я здесь?). У него, наверное, своя дочка есть – столько волнения в глазах.
– Не обидел. Просто заблудилась. – Я, наконец, уместилась на соседнем сиденье. – Спасибо, что подобрали.
– Да как не подобрать, – сокрушался дядька, пахнущий старостью и чесноком; сверху икона-триптих «Спаси и сохрани»; у меня мокрые мокасины и вышивка на штанах, купленных в «Ровио», магазине на Сорок третьей в Нордейле. Оглушающий контраст, пропасть размером с космос. – Тебе куда, в Колзуновку?
– Ага.
– Это можно, это довезу. Ты термос под сиденьем бери, там чай еще горячий. Может, слишком крепкий, но хоть согреешься.
От переизбытка эмоций и непривычной смеси чувств разрывало: любовь, отчаяние, разочарование, жгучее желание ускорить события, перескочить кадр из фильма «родина» и злость оттого, что пульта мне никто не дал. Кнопку не нажать.
Натужно ревел мотор, пахло бензином. Почему-то хотелось реветь.
*****
Уровень 14. Нордейл.
«Как тебя зовут?»
Он мог бы ответить Рид. Рид Герхер-Вард.
И заработал бы четвертое нарушение за одни только прошедшие сутки. Комиссионеры не называют людям имен, а еще не провозят штрафников по граням в бодрствующем состоянии – недопустимо. Он не должен был ее касаться, не должен был оставлять бонус – кусок ткани, нить, через которую теперь слишком хорошо чувствовал Ингу.
Рида штормило. Пятнадцать минут назад он прибыл в Реактор, чтобы поставить отметку в базе «задание выполнено», и две минуты спустя получил вопрос от коллеги: «Что с твоими полярными точками?»
Его полярные точки разъехались по синусоиде, как некачественные брюки на слишком толстой заднице; теперь глава отдела исполнения наказаний просто сидел в седане, не касался руля, не касался ключа зажигания и просто желал. Желал, чтобы она опять оказалась рядом с ним на сиденье, желал вернуть контроль над собой, желал пойти в офис и запросить координаты, узнать, где она сейчас?
Он очень давно столько не желал, и океан, пребывавший много лет в стабильных очертаниях, вдруг вышел из берегов, разбушевался – красиво. И очень, очень опасно. Комиссионер во власти эмоций все равно, что протон, выбившийся из кристаллической решетки химического соединения. Дрейк наблюдал за такими явлениями пристально и уже вызвал бы для расспросов, но Начальника не было поблизости; Рид же с закрытыми глазами наблюдал за внутренним волнением. Еще чуть-чуть, и начнут бить молнии. Не туда, куда угодно. В случайном порядке. Человек в раздраенном состоянии способен набить кому-нибудь морду или напиться (невелика беда). Комиссионер в раздраенном состоянии способен изменить очертания мира, проплавить ткань бытия – недопустимо. Нужно поехать домой, поставить все поля на стабилизацию – через пару часов они восстановятся. В Реактор сейчас нельзя ни под каким предлогом, на него и так слишком пристально, чувствуя «шторм», смотрели коллеги.
«Возьми меня за руку…»
Это все стресс. Люди легко им подвержены, особенно когда события набирают слишком быстрый и нежеланный ход, и уж тем более, когда пересекают «небытие». Коллапс сознания.
«У нее не было коллапса, – думал Рид ровно, – у нее был на удивление ясный ум».
И она несколько секунд вполне сносно терпела его прикосновение – Герхер-Вард выдыхал очень медленно, будто опасался самого себя.
«Не может быть…»
Может. У Дрейка давно земная женщина, носящая на пальце символ бесконечности Дамиен-Ферно. У Сиблинга блондинка, девушка с той же планеты.