Безлюди. Одноглазый дом
Часть 56 из 60 Информация о книге
Для доступа к библиотеке пройдите авторизацию
— Гнусная ложь! — Дес и здесь не упустил возможности вступить в спор.
Командир Тодд проигнорировал его слова. Он был занят тем, что разглядывал мальчишку и растерянно чесал затылок, пока не подошел домограф. Не тратя время на пустые приветствия, Рин выпалил:
— Это опасный преступник. И сейчас вы не помогаете, а лишь тянете время.
— Ребенок? — изогнув бровь, переспросил Тодд, будто считал Рина сумасшедшим. Очередная уловка Элберта сработала. — Господин домограф, вы в своем уме?
— Более чем, — сквозь зубы процедил он, сверля взглядом командира. — Позвольте мне доказать, что я прав.
Тодд не смог скрыть любопытства и с кривой ухмылкой сказал:
— Действуйте.
Домограф согласно кивнул и направился к мальчишке. Тот истошно завопил, попытался вырваться, но его быстро приструнили, схватив за руки. Флориана знала, что следящие держали крепко и грубо, как можно больнее. Боль, считали они, усмиряет. Их лица оставались непроницаемыми и бесстрастными, даже когда Рин обратился к одному из служивых:
— Одолжите нож.
Тодд был вынужден вмешаться:
— В чем дело, Эверрайн?
В его голосе явственно проступила тревога, а на скулах вздулись желваки. Так же, как остальные, Флори стояла, пораженная происходящим, и недоумевала, что задумал Рин. Каким образом нож мог помочь ему в доказательстве, что пойманный мальчишка — на самом деле опальный лютен и преступник?
— Хочу показать, какие секреты скрывает этот проходимец, — ответил Рин. Его благородное спокойствие внушало доверие.
Командир подал знак одному из служивых, чтобы тот выполнил странную просьбу домографа. Когда нож оказался в руках Рина, мальчишка разразился истерическими рыданиями, стал брыкаться и даже попытался укусить следящего. Остатки сочувствия, которые сдерживали жестокость, исчезли, едва им оказали сопротивление, — и в тот же миг следящие превратились в цепных псов. Они повалили ребенка и придавили к земле, полностью обездвижив.
Домограф склонился над распластанным телом и, взмахнув ножом, распорол его рубаху. Его никто не остановил, хотя немой вопрос повис в воздухе.
— Посветите сюда! — скомандовал Рин, и луч прожектора послушно переместился на мальчишку.
Его худой торс вздымался от истеричного дыхания, а в самом центре груди, там, где сходились ребра, на коже отчетливо проступал шрам, по очертаниям напоминающий ключ. Домограф отклонился, позволяя всем увидеть доказательство, что пойманный оказался лютеном.
— Оключенный.
— Объясните, Эверрайн. Я ничего не понимаю. — Судя по раздраженному тону и хмурому лицу, командир Тодд уже был не рад тому, что доверил домографу холодное оружие.
— Перед вами предатель, вор и убийца, — представил Рин и с ухмылкой добавил: — На случай, если вы давно мечтали арестовать кого-нибудь из лютенов.
Дарт, стоящий поодаль, не сдержал нервного смешка. Он лучше других знал, как избирательны и хватки следящие: прицепятся — не оторвать. Сколько раз Дарта пытались засадить за решетку из-за того, что Элберт подставлял его. К таким, как они, стражи правопорядка питали особую любовь: люди без прав и свобод, без имени, семьи и всякой защиты. Арестованный лютен считался ценным трофеем — легкой и редкой добычей. И если раньше Флори только догадывалась об этом, то сейчас убедилась, наблюдая, как на лице командира нарисовалась кривая усмешка, полная надменности и жестокого предвкушения.
— Значит, один из ваших? Дезертир? — одобрительно хмыкнул Тодд. — Вот оно что.
— А вы не знали, кого ловили? — Рин многозначительно повел бровью. Флориана впервые видела человека, позволяющего себе так смело общаться со следящими.
— Меня попросили о защите, а не о поимке преступника. — Тодд бросил беглый взгляд на Деса, проверяя, услышал ли он эти слова, понял ли их смысл. Дес выглядел таким изможденным, что не выражал никаких эмоций и, кажется, даже не следил за ходом беседы.
Воспользовавшись всеобщим замешательством, Рин вернулся к оключенному, чтобы завершить начатое.
— Элберт из Дома иллюзий, вы лишены статуса лютена. Ваш безлюдь будет уничтожен, а вы предстанете перед судом как предатель. — Голос домографа был преисполнен строгости и властности. Так говорили сила, честь и справедливость, воплощением которых стал Рин.
— Да пошел ты! — бросил Эл в ответ и подкрепил слова смачным плевком в лицо.
Домограф опешил, разом растеряв свое благородное спокойствие. Скулы свело от злости, и на лице, подсвеченном прожектором, залегли мрачные тени. Над пирсом зависла напряженная тишина. Предупредительно щелкнул взведенный курок револьвера, однако Тодд не давал команды стрелять. Все ждали, что будет дальше. Возможно, кто-то рассчитывал увидеть домографа в гневе, но Флори верила в его железную выдержку, не раз испытанную ею самой.
Рин отстранился, затем медленно утерся рукавом, и когда казалось, что буря миновала, неожиданно набросился на обидчика: одной рукой схватил его за шею, а другой приставил нож к груди.
— Рин, не надо, — хрипло пробормотал Дарт, первым прочитав намерения домографа.
— Что он творит? — спросил кто-то из синих мундиров.
— Я действую по Протоколу. — Это был не ответ на вопрос, а скорее оправдание своему поступку.
Миг — и острие ножа вошло под кожу Элберта. Истошный вопль вырвался из его груди, будто один порез выпустил наружу всю боль и страдания, но рука Рина не дрогнула, очерчивая контур вокруг ключа.
Флори прижала сестру к себе, чтобы та не видела сцены, развернувшейся в ярком свете прожектора. Остальные с ужасом, изумлением и отвращением наблюдали за расправой над лютеном: как острием ножа Рин извлек из плоти ключ, будто косточку из фруктовой мякоти, и, воздев окровавленные руки над головой, продемонстрировал добытый трофей. Элберт остался лежать на земле, корчась и стеная от боли. Черты детского лица стремительно размывались, и сквозь маску притворщика начинал проступать его настоящий облик. Тело тоже менялось: плечи расширялись, кожа на них натягивалась и рвалась, из-за чего свежая рана увеличивалась и все больше кровоточила. Наконец перед ними предстал сам Элберт — с перекошенной гримасой, бугристой от ожога кожей и открытым в исступлении ртом.
Флори надеялась, что кто-нибудь вмешается и остановит кровавую расправу, но помогать Элберту никто не спешил. Дарт стоял в тени, опустив голову, точно винил себя в случившемся. Он сделал попытку остановить Рина и уступил, вовремя вспомнив свое место: он всего лишь лютен и не имел права открыто перечить домографу и Протоколу. Десмонд и вовсе выглядел так, будто его ударило молнией. Следящие застыли, как изваяния, и даже их командир несколько опешил от того, что произошло. Рин же, вернувшись к своему будничному спокойствию, достал из кармана платок и протер руки, словно испачкал их в чернилах, заполняя свои бумаги; затем завернул добытый ключ в клочок грязной материи и спрятал обратно в карман.
— Думаю, свои гнусные обряды вы могли бы провести и без нас, — с едва скрываемым отвращением проговорил Освальд Тодд. Всем своим видом он старался выказать неодобрение и непричастность, хотя сам был командиром следящих. Главным среди тех, кто творил еще более гнусные и жестокие вещи, выходящие далеко за пределы любых правил и протоколов.
— И для вас найдется много работы, командир. — Рин указал на судно, напичканное опасным грузом, и коротко объяснил, с чем они имеют дело.
Энтузиазм вернулся к Тодду, едва он узнал о целебном яде на борту, что заинтересовало его куда больше, чем интриги и убийства среди лютенов. Для командира они были крысами, которые, угодив в одну клетку, едва не перегрызли друг друга.
Рин доверил следящим обыскать судно и доставить преступников за решетку. Командир охотно согласился содействовать и отдал распоряжения своим подчиненным. Один из них отправился за подкреплением в следящую контору. При ней располагалась обычная городская тюрьма, куда определили подельника Элберта. Оказавшись пойманным, он вел себя тихо и не сопротивлялся — видимо, рассчитывал, что ему это зачтется. Двум другим поручили доставить в Воющий домишко опального лютена, чья судьба была предрешена. Флориана знала обе тюрьмы изнутри, хотя предпочла бы забыть их как ночной кошмар.
Притворялся Элберт или действительно не мог стоять на ногах, но следящим пришлось волочить его под руки. Открытая рана на груди продолжала кровоточить, от чего контур ключа размылся и стал просто алым пятном с потеками.
— К Мео пришел не я, а ты! — вдруг заорал Элберт. — В глазах своего дружка ты — убийца. Вот умора, да? — А следом зашелся в приступе гортанного смеха, едва не захлебываясь им.
Все знали, что эти слова были обращены к Дарту. Он бы набросился на своего врага, невзирая на следящих, если бы Флори не успела схватить его за рукав. Когда Дарт, потрясенный и растерянный, обернулся, она тихо сказала:
— Не давай ему то, что он жаждет получить.
Мокрые, грязные, отмеченные ссадинами и царапинами они ввалились в машину Деса. После пережитых событий все выглядели так, будто дружно прокатились на носу баржи. Обессиленная и опустошенная, Флори устроилась у окна и обхватила себя руками, пытаясь согреться. Судя по воцарившейся тишине, остальные находились примерно в таком же состоянии.
Время от времени Рин пытался завести разговор, но его неловкие попытки разрядить обстановку падали в бездну всеобщего безмолвия, скрывающего осуждение. Историю с ключом никто не упоминал, негласно признав, что это не самая приятная тема. Наконец Рин нашел выход и завел разговор об Озерном доме, чье появление не только спасло Офелию, но и сорвало планы Элберта. Домограф считал, что безлюдь поднялся со дна, откликнувшись на зов о помощи.
— Безлюди слышат тебя, Офелия, — заискивающе сказал он. — Ты им определенно нравишься.
— Как ты им?
— Нет. Я их только раздражаю.
— Это твоя лучшая способность, — встрял Дес, и сейчас его ерничество пришлось как нельзя кстати. Им был нужен кто-то, способный заглушить горечь от случившегося. Его звонкий смех разлился липкой патокой, скрепляя их компанию и восстанавливая дружеское общение.
Рин благодарно улыбнулся ему, и Дес живо принялся обсуждать события: начиная с поисков судна и заканчивая тем, как им удалось вытащить на берег преступников, которые едва не облапошили их с подставной баржей. Его остроумные ремарки превратили рассказ в увлекательный монолог, похожий на байки комедиантов, что развлекали зрителей на Ярмарках. Офелия подхватила тему и в красках обрисовала, что случилось с ними в Голодном доме. Она надеялась заполучить внимание Дарта, а тот даже не слышал ее. Погруженный в свои мысли, он всю дорогу провел в молчании, пялясь в окно, хотя поздней ночью разглядывать там было нечего. Никто не задевал его и не пытался разговорить. Все понимали: Элберт нашел то, что сильно ранило Дарта, и этой ране нужно время, чтобы затянуться.
Флори знала историю урывками и лишь предполагала, что стало причиной их вражды в приюте. При наречении Дарту случайно досталась лишняя буква, ставшая предметом всеобщей зависти; когда Луна проявила к нему особую заботу — сироты не простили и этого. Мелочь, пустяк, но не для тех, у кого в жизни не было ничего. Единственное богатство, всецело им принадлежащее, — имя. Дети завидовали тем, кто «богаче», а взрослые ничем от них не отличались, разве что подкрепляли сравнение реальными деньгами.
Знакомое чувство. Тогда, на празднике Эверрайнов, Флори четко ощутила его и испугалась самой себя. В один момент она возненавидела все: роскошный дом — от рояля в саду до тарелок с инициалами; и образцовую, счастливую семью; и многоэтажные имена, похожие на скороговорки… Ее ненависть была яркой вспышкой, внезапно выросшим и выкорчеванным сорняком.
В приюте, знала Флориана, обида зарождалась с малых лет и росла вместе со своей оболочкой; укрепляла корни, пускала новые побеги, — и в конце концов обретала разрушительную силу в лице таких, как Элберт. Даже вырвавшись из клетки сиротского дома, он будто бы остался внутри него. Озлобленный, завистливый, обездоленный мальчишка, у которого было одно оружие — агрессия. Когда он бил — его боялись; когда ему было больно — он делал кому-то еще больнее; когда хотел получить желаемое — отбирал; когда издевался над врагами — к нему набивались в друзья, чтобы не стать очередной жертвой.
Ведомый извращенным чувством справедливости, он совершал одно преступление за другим. Вначале хотел поживиться в доме Прилсов, а в итоге наткнулся на рыбу покрупнее — господина Гленна, имевшего неосторожность посвятить его в планы на безлюдя. Элберт знал, как преуспеть в деле, используя все свои немногочисленные таланты. Жизнь в приюте научила его быть изворотливым и хитрым. Служба в безлюде дала ему способность принимать облик других людей, это позволило пользоваться их влиянием и не попадаться самому. Наконец в нем скопилось достаточно ненависти и безумия, чтобы не отступить ни перед чем.
Он шел по головам: захватывал дом, не гнушаясь вламываться в чужое жилище; использовал мальчишку-посыльного как приманку, чтобы заставить Паучиху открыть доступ к тоннелям; безжалостно убивал тех, кто стоял на пути, и умело жонглировал личностями, чтобы запутать следы. Он скрывался в Общине, сам не осознавая, что она была прообразом приюта, где он вырос. И если такому, как Элберт, удалось найти соратников в детские годы, то и на этот раз он смог заручиться поддержкой. Фанатики, примкнувшие к лютену и желающие разбогатеть за счет безлюдя, — это казалось невозможным и все же осуществилось.
Привыкший к своей безнаказанности, Эл рисковал; он даже не побоялся притвориться Сильвером Голденом перед его сестрой. Заметила ли Прилс подвох или была настолько глупа, что не почувствовала притворщика ни под маской своего брата, ни под маской супруга? Если Элберт и мог сколько угодно обманывать госпожу Прилс, то не сумел бы скрыться от тех, кто знал о его силе притворщика. Наверняка он понимал, что этим выдаст себя, но не старался сохранить свою личность в тайне — ему просто требовалось выиграть немного времени, чтобы собрать достаточно сырья и покинуть город прежде, чем клубок распутается. И все же от его небрежной, издевательской игры сквозило желанием быть узнанным.
От такого количества мыслей кружилась голова. Снова и снова Флори прокручивала события прошлых дней, пытаясь найти объяснение всем загадкам: начиная с той ночи, когда в их фамильный дом ворвались четверо злоумышленников, и заканчивая тем моментом, когда Эл в порыве гнева признался, что убил Мео, скрываясь под маской Дарта. Было ли это правдой? Ей хотелось верить, что нет.
Вернувшись в Голодный дом, они первым делом устремились наверх, вызволять пленника из гардероба. Комната встретила их развороченной дверью — Элберт постарался. Шкаф оставался нетронутым и запертым на ключ; он долго не хотел проворачиваться в скважине, а потом и вовсе обжег Рина, наказав за настырность. Тот отскочил, скорчив болезненную гримасу, и затряс пальцами. Зато Офелия легко справилась с замком, еще раз подтвердив довод, что ладит с безлюдями. В шкафу, среди завесы разномастных платьев, они обнаружили здоровяка, только сейчас, с исступленным лицом и блуждающим взглядом, он уже не выглядел таким мощным и устрашающим. Он даже не сопротивлялся, когда Рин и Десмонд подхватили его под руки и потащили прочь, намереваясь доставить следящим.
Оставшись в доме втроем, они разошлись кто куда: Офелия побежала вызволять Бо из заточения в столовой; Дарт отправился осматривать хаос, который оставил после себя Элберт; а Флори скрылась в ванной, желая поскорее сменить мокрую одежду и согреться. Это была вторая бессонная ночь подряд, и она едва держалась на ногах. Горячая вода привела ее в чувство, хотя не смыла тревожные мысли.
Флори обошла дом и застала Дарта в библиотеке. С обреченным видом он взирал на окружающий погром: выдранная дверная ручка, опрокинутая лестница, пробившая в стене брешь, сметенные со стеллажей книги и сорванный рычаг, из-за чего вход в тоннели оказался закрыт. Бо уже исследовал комнату, обнюхивая каждый уголок, и фыркал, чуя чужой запах.
Офелия стояла на пороге, понурив голову. Видимо, чувствовала себя виноватой из-за того, что попалась на крючок притворщика. Флори не винила сестру, поскольку сама не знала, смогла бы она здраво рассуждать, первой увидев раненого Дарта, молящего о помощи.
— Мы все починим, — попыталась приободрить его Офелия.
— Безлюдя может перестраивать только его лютен. Не вздумайте ничего трогать, — строго сказал Дарт и вышел из библиотеки.
Флори поспешила следом и бесцеремонно юркнула в его комнату, словно так и полагалось. Она знала, какой вопрос гложет Дарта.
— Он соврал, чтобы сделать тебе больнее.
— Я уже не спрошу у Мео, что случилось на самом деле, — сквозь зубы процедил он, едва сдерживаясь. Остановился, вцепился в деревянный набалдашник кровати, будто боялся потерять равновесие. — Эл сказал правду. Мео никогда не открывал чужакам. Его дом — сокровищница, а он был самым осторожным человеком на свете. Для меня оставалось загадкой, как убийца попал в дом. Теперь я понимаю, что Мео впустил его через тоннели. Вот почему убегал через них и не искал защиты в моем доме. Он был уверен, что его преследую я.
Дарт ссутулился, осел на пол, закрыл лицо руками. Острые плечи задрожали от беззвучного плача. Флори почувствовала себя совершенно бессильной, не зная, что сказать и как помочь Дарту справиться с этой болью. Молчание казалось лучшим средством.
— Он погиб из-за меня.
— Если бы целью Эла был ты, он бы убил тебя.
— В мире есть вещи похуже смерти.
Флори вспомнила пронизывающий ветер на кладбище, запах промозглой земли и с каким глухим стуком она ударяется о крышку гроба; вспомнила выселение из дома, заточение в приюте и кислый смрад старых матрасов на койках; вспомнила тюремную камеру, острый край пуговицы, впившийся в щеку, и потные руки, блуждающие по ее телу… Глаза налились слезами, и Флори вдруг поняла, что ей необходимо рассказать Дарту о том, что случилось с ней. Она сделала глубокий вдох и выпалила:
— Я боюсь следящих, потому что когда меня арестовали…
Внезапно он прервал ее.
— Уходи.
Командир Тодд проигнорировал его слова. Он был занят тем, что разглядывал мальчишку и растерянно чесал затылок, пока не подошел домограф. Не тратя время на пустые приветствия, Рин выпалил:
— Это опасный преступник. И сейчас вы не помогаете, а лишь тянете время.
— Ребенок? — изогнув бровь, переспросил Тодд, будто считал Рина сумасшедшим. Очередная уловка Элберта сработала. — Господин домограф, вы в своем уме?
— Более чем, — сквозь зубы процедил он, сверля взглядом командира. — Позвольте мне доказать, что я прав.
Тодд не смог скрыть любопытства и с кривой ухмылкой сказал:
— Действуйте.
Домограф согласно кивнул и направился к мальчишке. Тот истошно завопил, попытался вырваться, но его быстро приструнили, схватив за руки. Флориана знала, что следящие держали крепко и грубо, как можно больнее. Боль, считали они, усмиряет. Их лица оставались непроницаемыми и бесстрастными, даже когда Рин обратился к одному из служивых:
— Одолжите нож.
Тодд был вынужден вмешаться:
— В чем дело, Эверрайн?
В его голосе явственно проступила тревога, а на скулах вздулись желваки. Так же, как остальные, Флори стояла, пораженная происходящим, и недоумевала, что задумал Рин. Каким образом нож мог помочь ему в доказательстве, что пойманный мальчишка — на самом деле опальный лютен и преступник?
— Хочу показать, какие секреты скрывает этот проходимец, — ответил Рин. Его благородное спокойствие внушало доверие.
Командир подал знак одному из служивых, чтобы тот выполнил странную просьбу домографа. Когда нож оказался в руках Рина, мальчишка разразился истерическими рыданиями, стал брыкаться и даже попытался укусить следящего. Остатки сочувствия, которые сдерживали жестокость, исчезли, едва им оказали сопротивление, — и в тот же миг следящие превратились в цепных псов. Они повалили ребенка и придавили к земле, полностью обездвижив.
Домограф склонился над распластанным телом и, взмахнув ножом, распорол его рубаху. Его никто не остановил, хотя немой вопрос повис в воздухе.
— Посветите сюда! — скомандовал Рин, и луч прожектора послушно переместился на мальчишку.
Его худой торс вздымался от истеричного дыхания, а в самом центре груди, там, где сходились ребра, на коже отчетливо проступал шрам, по очертаниям напоминающий ключ. Домограф отклонился, позволяя всем увидеть доказательство, что пойманный оказался лютеном.
— Оключенный.
— Объясните, Эверрайн. Я ничего не понимаю. — Судя по раздраженному тону и хмурому лицу, командир Тодд уже был не рад тому, что доверил домографу холодное оружие.
— Перед вами предатель, вор и убийца, — представил Рин и с ухмылкой добавил: — На случай, если вы давно мечтали арестовать кого-нибудь из лютенов.
Дарт, стоящий поодаль, не сдержал нервного смешка. Он лучше других знал, как избирательны и хватки следящие: прицепятся — не оторвать. Сколько раз Дарта пытались засадить за решетку из-за того, что Элберт подставлял его. К таким, как они, стражи правопорядка питали особую любовь: люди без прав и свобод, без имени, семьи и всякой защиты. Арестованный лютен считался ценным трофеем — легкой и редкой добычей. И если раньше Флори только догадывалась об этом, то сейчас убедилась, наблюдая, как на лице командира нарисовалась кривая усмешка, полная надменности и жестокого предвкушения.
— Значит, один из ваших? Дезертир? — одобрительно хмыкнул Тодд. — Вот оно что.
— А вы не знали, кого ловили? — Рин многозначительно повел бровью. Флориана впервые видела человека, позволяющего себе так смело общаться со следящими.
— Меня попросили о защите, а не о поимке преступника. — Тодд бросил беглый взгляд на Деса, проверяя, услышал ли он эти слова, понял ли их смысл. Дес выглядел таким изможденным, что не выражал никаких эмоций и, кажется, даже не следил за ходом беседы.
Воспользовавшись всеобщим замешательством, Рин вернулся к оключенному, чтобы завершить начатое.
— Элберт из Дома иллюзий, вы лишены статуса лютена. Ваш безлюдь будет уничтожен, а вы предстанете перед судом как предатель. — Голос домографа был преисполнен строгости и властности. Так говорили сила, честь и справедливость, воплощением которых стал Рин.
— Да пошел ты! — бросил Эл в ответ и подкрепил слова смачным плевком в лицо.
Домограф опешил, разом растеряв свое благородное спокойствие. Скулы свело от злости, и на лице, подсвеченном прожектором, залегли мрачные тени. Над пирсом зависла напряженная тишина. Предупредительно щелкнул взведенный курок револьвера, однако Тодд не давал команды стрелять. Все ждали, что будет дальше. Возможно, кто-то рассчитывал увидеть домографа в гневе, но Флори верила в его железную выдержку, не раз испытанную ею самой.
Рин отстранился, затем медленно утерся рукавом, и когда казалось, что буря миновала, неожиданно набросился на обидчика: одной рукой схватил его за шею, а другой приставил нож к груди.
— Рин, не надо, — хрипло пробормотал Дарт, первым прочитав намерения домографа.
— Что он творит? — спросил кто-то из синих мундиров.
— Я действую по Протоколу. — Это был не ответ на вопрос, а скорее оправдание своему поступку.
Миг — и острие ножа вошло под кожу Элберта. Истошный вопль вырвался из его груди, будто один порез выпустил наружу всю боль и страдания, но рука Рина не дрогнула, очерчивая контур вокруг ключа.
Флори прижала сестру к себе, чтобы та не видела сцены, развернувшейся в ярком свете прожектора. Остальные с ужасом, изумлением и отвращением наблюдали за расправой над лютеном: как острием ножа Рин извлек из плоти ключ, будто косточку из фруктовой мякоти, и, воздев окровавленные руки над головой, продемонстрировал добытый трофей. Элберт остался лежать на земле, корчась и стеная от боли. Черты детского лица стремительно размывались, и сквозь маску притворщика начинал проступать его настоящий облик. Тело тоже менялось: плечи расширялись, кожа на них натягивалась и рвалась, из-за чего свежая рана увеличивалась и все больше кровоточила. Наконец перед ними предстал сам Элберт — с перекошенной гримасой, бугристой от ожога кожей и открытым в исступлении ртом.
Флори надеялась, что кто-нибудь вмешается и остановит кровавую расправу, но помогать Элберту никто не спешил. Дарт стоял в тени, опустив голову, точно винил себя в случившемся. Он сделал попытку остановить Рина и уступил, вовремя вспомнив свое место: он всего лишь лютен и не имел права открыто перечить домографу и Протоколу. Десмонд и вовсе выглядел так, будто его ударило молнией. Следящие застыли, как изваяния, и даже их командир несколько опешил от того, что произошло. Рин же, вернувшись к своему будничному спокойствию, достал из кармана платок и протер руки, словно испачкал их в чернилах, заполняя свои бумаги; затем завернул добытый ключ в клочок грязной материи и спрятал обратно в карман.
— Думаю, свои гнусные обряды вы могли бы провести и без нас, — с едва скрываемым отвращением проговорил Освальд Тодд. Всем своим видом он старался выказать неодобрение и непричастность, хотя сам был командиром следящих. Главным среди тех, кто творил еще более гнусные и жестокие вещи, выходящие далеко за пределы любых правил и протоколов.
— И для вас найдется много работы, командир. — Рин указал на судно, напичканное опасным грузом, и коротко объяснил, с чем они имеют дело.
Энтузиазм вернулся к Тодду, едва он узнал о целебном яде на борту, что заинтересовало его куда больше, чем интриги и убийства среди лютенов. Для командира они были крысами, которые, угодив в одну клетку, едва не перегрызли друг друга.
Рин доверил следящим обыскать судно и доставить преступников за решетку. Командир охотно согласился содействовать и отдал распоряжения своим подчиненным. Один из них отправился за подкреплением в следящую контору. При ней располагалась обычная городская тюрьма, куда определили подельника Элберта. Оказавшись пойманным, он вел себя тихо и не сопротивлялся — видимо, рассчитывал, что ему это зачтется. Двум другим поручили доставить в Воющий домишко опального лютена, чья судьба была предрешена. Флориана знала обе тюрьмы изнутри, хотя предпочла бы забыть их как ночной кошмар.
Притворялся Элберт или действительно не мог стоять на ногах, но следящим пришлось волочить его под руки. Открытая рана на груди продолжала кровоточить, от чего контур ключа размылся и стал просто алым пятном с потеками.
— К Мео пришел не я, а ты! — вдруг заорал Элберт. — В глазах своего дружка ты — убийца. Вот умора, да? — А следом зашелся в приступе гортанного смеха, едва не захлебываясь им.
Все знали, что эти слова были обращены к Дарту. Он бы набросился на своего врага, невзирая на следящих, если бы Флори не успела схватить его за рукав. Когда Дарт, потрясенный и растерянный, обернулся, она тихо сказала:
— Не давай ему то, что он жаждет получить.
Мокрые, грязные, отмеченные ссадинами и царапинами они ввалились в машину Деса. После пережитых событий все выглядели так, будто дружно прокатились на носу баржи. Обессиленная и опустошенная, Флори устроилась у окна и обхватила себя руками, пытаясь согреться. Судя по воцарившейся тишине, остальные находились примерно в таком же состоянии.
Время от времени Рин пытался завести разговор, но его неловкие попытки разрядить обстановку падали в бездну всеобщего безмолвия, скрывающего осуждение. Историю с ключом никто не упоминал, негласно признав, что это не самая приятная тема. Наконец Рин нашел выход и завел разговор об Озерном доме, чье появление не только спасло Офелию, но и сорвало планы Элберта. Домограф считал, что безлюдь поднялся со дна, откликнувшись на зов о помощи.
— Безлюди слышат тебя, Офелия, — заискивающе сказал он. — Ты им определенно нравишься.
— Как ты им?
— Нет. Я их только раздражаю.
— Это твоя лучшая способность, — встрял Дес, и сейчас его ерничество пришлось как нельзя кстати. Им был нужен кто-то, способный заглушить горечь от случившегося. Его звонкий смех разлился липкой патокой, скрепляя их компанию и восстанавливая дружеское общение.
Рин благодарно улыбнулся ему, и Дес живо принялся обсуждать события: начиная с поисков судна и заканчивая тем, как им удалось вытащить на берег преступников, которые едва не облапошили их с подставной баржей. Его остроумные ремарки превратили рассказ в увлекательный монолог, похожий на байки комедиантов, что развлекали зрителей на Ярмарках. Офелия подхватила тему и в красках обрисовала, что случилось с ними в Голодном доме. Она надеялась заполучить внимание Дарта, а тот даже не слышал ее. Погруженный в свои мысли, он всю дорогу провел в молчании, пялясь в окно, хотя поздней ночью разглядывать там было нечего. Никто не задевал его и не пытался разговорить. Все понимали: Элберт нашел то, что сильно ранило Дарта, и этой ране нужно время, чтобы затянуться.
Флори знала историю урывками и лишь предполагала, что стало причиной их вражды в приюте. При наречении Дарту случайно досталась лишняя буква, ставшая предметом всеобщей зависти; когда Луна проявила к нему особую заботу — сироты не простили и этого. Мелочь, пустяк, но не для тех, у кого в жизни не было ничего. Единственное богатство, всецело им принадлежащее, — имя. Дети завидовали тем, кто «богаче», а взрослые ничем от них не отличались, разве что подкрепляли сравнение реальными деньгами.
Знакомое чувство. Тогда, на празднике Эверрайнов, Флори четко ощутила его и испугалась самой себя. В один момент она возненавидела все: роскошный дом — от рояля в саду до тарелок с инициалами; и образцовую, счастливую семью; и многоэтажные имена, похожие на скороговорки… Ее ненависть была яркой вспышкой, внезапно выросшим и выкорчеванным сорняком.
В приюте, знала Флориана, обида зарождалась с малых лет и росла вместе со своей оболочкой; укрепляла корни, пускала новые побеги, — и в конце концов обретала разрушительную силу в лице таких, как Элберт. Даже вырвавшись из клетки сиротского дома, он будто бы остался внутри него. Озлобленный, завистливый, обездоленный мальчишка, у которого было одно оружие — агрессия. Когда он бил — его боялись; когда ему было больно — он делал кому-то еще больнее; когда хотел получить желаемое — отбирал; когда издевался над врагами — к нему набивались в друзья, чтобы не стать очередной жертвой.
Ведомый извращенным чувством справедливости, он совершал одно преступление за другим. Вначале хотел поживиться в доме Прилсов, а в итоге наткнулся на рыбу покрупнее — господина Гленна, имевшего неосторожность посвятить его в планы на безлюдя. Элберт знал, как преуспеть в деле, используя все свои немногочисленные таланты. Жизнь в приюте научила его быть изворотливым и хитрым. Служба в безлюде дала ему способность принимать облик других людей, это позволило пользоваться их влиянием и не попадаться самому. Наконец в нем скопилось достаточно ненависти и безумия, чтобы не отступить ни перед чем.
Он шел по головам: захватывал дом, не гнушаясь вламываться в чужое жилище; использовал мальчишку-посыльного как приманку, чтобы заставить Паучиху открыть доступ к тоннелям; безжалостно убивал тех, кто стоял на пути, и умело жонглировал личностями, чтобы запутать следы. Он скрывался в Общине, сам не осознавая, что она была прообразом приюта, где он вырос. И если такому, как Элберт, удалось найти соратников в детские годы, то и на этот раз он смог заручиться поддержкой. Фанатики, примкнувшие к лютену и желающие разбогатеть за счет безлюдя, — это казалось невозможным и все же осуществилось.
Привыкший к своей безнаказанности, Эл рисковал; он даже не побоялся притвориться Сильвером Голденом перед его сестрой. Заметила ли Прилс подвох или была настолько глупа, что не почувствовала притворщика ни под маской своего брата, ни под маской супруга? Если Элберт и мог сколько угодно обманывать госпожу Прилс, то не сумел бы скрыться от тех, кто знал о его силе притворщика. Наверняка он понимал, что этим выдаст себя, но не старался сохранить свою личность в тайне — ему просто требовалось выиграть немного времени, чтобы собрать достаточно сырья и покинуть город прежде, чем клубок распутается. И все же от его небрежной, издевательской игры сквозило желанием быть узнанным.
От такого количества мыслей кружилась голова. Снова и снова Флори прокручивала события прошлых дней, пытаясь найти объяснение всем загадкам: начиная с той ночи, когда в их фамильный дом ворвались четверо злоумышленников, и заканчивая тем моментом, когда Эл в порыве гнева признался, что убил Мео, скрываясь под маской Дарта. Было ли это правдой? Ей хотелось верить, что нет.
Вернувшись в Голодный дом, они первым делом устремились наверх, вызволять пленника из гардероба. Комната встретила их развороченной дверью — Элберт постарался. Шкаф оставался нетронутым и запертым на ключ; он долго не хотел проворачиваться в скважине, а потом и вовсе обжег Рина, наказав за настырность. Тот отскочил, скорчив болезненную гримасу, и затряс пальцами. Зато Офелия легко справилась с замком, еще раз подтвердив довод, что ладит с безлюдями. В шкафу, среди завесы разномастных платьев, они обнаружили здоровяка, только сейчас, с исступленным лицом и блуждающим взглядом, он уже не выглядел таким мощным и устрашающим. Он даже не сопротивлялся, когда Рин и Десмонд подхватили его под руки и потащили прочь, намереваясь доставить следящим.
Оставшись в доме втроем, они разошлись кто куда: Офелия побежала вызволять Бо из заточения в столовой; Дарт отправился осматривать хаос, который оставил после себя Элберт; а Флори скрылась в ванной, желая поскорее сменить мокрую одежду и согреться. Это была вторая бессонная ночь подряд, и она едва держалась на ногах. Горячая вода привела ее в чувство, хотя не смыла тревожные мысли.
Флори обошла дом и застала Дарта в библиотеке. С обреченным видом он взирал на окружающий погром: выдранная дверная ручка, опрокинутая лестница, пробившая в стене брешь, сметенные со стеллажей книги и сорванный рычаг, из-за чего вход в тоннели оказался закрыт. Бо уже исследовал комнату, обнюхивая каждый уголок, и фыркал, чуя чужой запах.
Офелия стояла на пороге, понурив голову. Видимо, чувствовала себя виноватой из-за того, что попалась на крючок притворщика. Флори не винила сестру, поскольку сама не знала, смогла бы она здраво рассуждать, первой увидев раненого Дарта, молящего о помощи.
— Мы все починим, — попыталась приободрить его Офелия.
— Безлюдя может перестраивать только его лютен. Не вздумайте ничего трогать, — строго сказал Дарт и вышел из библиотеки.
Флори поспешила следом и бесцеремонно юркнула в его комнату, словно так и полагалось. Она знала, какой вопрос гложет Дарта.
— Он соврал, чтобы сделать тебе больнее.
— Я уже не спрошу у Мео, что случилось на самом деле, — сквозь зубы процедил он, едва сдерживаясь. Остановился, вцепился в деревянный набалдашник кровати, будто боялся потерять равновесие. — Эл сказал правду. Мео никогда не открывал чужакам. Его дом — сокровищница, а он был самым осторожным человеком на свете. Для меня оставалось загадкой, как убийца попал в дом. Теперь я понимаю, что Мео впустил его через тоннели. Вот почему убегал через них и не искал защиты в моем доме. Он был уверен, что его преследую я.
Дарт ссутулился, осел на пол, закрыл лицо руками. Острые плечи задрожали от беззвучного плача. Флори почувствовала себя совершенно бессильной, не зная, что сказать и как помочь Дарту справиться с этой болью. Молчание казалось лучшим средством.
— Он погиб из-за меня.
— Если бы целью Эла был ты, он бы убил тебя.
— В мире есть вещи похуже смерти.
Флори вспомнила пронизывающий ветер на кладбище, запах промозглой земли и с каким глухим стуком она ударяется о крышку гроба; вспомнила выселение из дома, заточение в приюте и кислый смрад старых матрасов на койках; вспомнила тюремную камеру, острый край пуговицы, впившийся в щеку, и потные руки, блуждающие по ее телу… Глаза налились слезами, и Флори вдруг поняла, что ей необходимо рассказать Дарту о том, что случилось с ней. Она сделала глубокий вдох и выпалила:
— Я боюсь следящих, потому что когда меня арестовали…
Внезапно он прервал ее.
— Уходи.