Бездорожье

«Она – живая!» – сказала бы, будь эта попрыгунья здесь, Элис…

Нет, духи его точно не поймут.

И вообще… лучший способ навсегда избавиться от бывшей жены – это довести все-таки дело до конца. Если удастся, конечно. Иначе, оставшись связанной с ним чарами, она рано или поздно настигнет его и в загробном мире. И, сообразив это, Дуду с тяжелым сердцем решил остаться.

В конце концов, какое ему дело, действительно, влюбилась она в кого-то там или нет? Зато сам он ее теперь уже точно не полюбит. И порадоваться ей этой новой любви не даст!

Разговоры живых у костра он слушал, стараясь на Пиви не смотреть. На Юргенса тем более. И настроения ему эти разговоры не улучшили. Особенно сделанное под конец старшим Хиббитом заявление, что к универсусу демон никого не подпустит.

Неужели все усилия неприкаянных и сам этот поход окажутся напрасными? Нет, светлую деву, конечно, надо выручить, это без вопросов… но как же главная цель – освобожденье от чар?…

Когда живые снова тронулись в путь, он угрюмо поплелся следом, предоставив разведывать подходы к демоновой башне Димычу и компании. По-прежнему стараясь не смотреть на замыкающую парочку и недоумевая, вполне искренне, какого черта он не в силах отойти от них хоть на шаг.

И напрягся, когда после некоторого молчания ненавистный соперник спросил вдруг у коварной изменницы – понизив голос и тоже довольно мрачно:

– Дуду твой здесь?

– Вроде нету, – ответила она, оглядываясь на ходу по сторонам. – Не показывается и не отвечает.

– Хорошо, – без особой радости сказал соперник. – Слушай… а ты очень его любила?

Дуду против желания обратился в слух.

– Когда-то давно – очень, – вздохнула изменница.

– А теперь?

– Э-э-э… – озадаченно протянула она. – Хороший вопрос!

Катти Таум, которая шла в нескольких шагах впереди, чуть повернула голову, как будто тоже прислушиваясь.

– Еще вчера я бы ответила – «с ума сошел?» – сказала Пиви. – А сейчас… дай подумать…

Дуду отчего-то заволновался. И долго она думать собирается? Может, в мысли заглянуть?…

Но тут она снова заговорила.

– Раньше казалось, я его ненавижу, – призналась, – и буду только счастлива, если он провалится куда-нибудь к чертовой бабушке. Но когда сегодня мне предложили бросить его здесь и освободиться, я вдруг поняла, что его судьба… мне совсем не безразлична. Наверное, за все эти годы я к нему умудрилась привязаться. И не заметила как… Знаешь, была у меня подружка – там, дома, – которая терпеть не могла своего младшего брата. Он был совсем маленький, и ее заставляли с ним сидеть, и надоедал он ей ужасно. И в сердцах она однажды даже пожелала ему, чтобы он умер. А потом он тяжело заболел. И вот тут она испугалась и поняла, совершенно неожиданно для себя, что на самом деле любит этого надоеду. Ой, как она плакала тогда… но он выздоровел, слава Богу. Иначе она себе этого пожелания не простила бы!

– Ты это к чему рассказываешь? – хмуро поинтересовался Юргенс.

– А к тому, что я теперь, кажется, отношусь к Дуду… как она – к своему младшему брату. Он меня и бесит, и раздражает, но где-то в глубине души я его все-таки… люблю, наверное. В этом ничего такого нету, – заторопилась она и заговорила сбивчиво, – прежнюю любовь… ну, когда я только-только в него влюбилась… ее вернуть невозможно. Правда. Сейчас это совсем другое чувство… но тоже любовь. И откуда она взялась – не знаю… но я рада на самом деле. Потому что лучше любить, чем ненавидеть. Понимаешь? Он мне как брат – маленький, бестолковый, доставучий, но… родной, от которого никуда не денешься. У тебя ведь у самого есть братья, так представь, что и у меня…

– Хм, – сказал Юргенс. – Братья братьям рознь! – и тихонько засмеялся. С явным облегчением.

Пиви тоже засмеялась, и энергетические поля обоих заиграли розовыми бликами нежности.

Дуду брезгливо поморщился.

Но, к немалому удивлению своему, понял вдруг, что и сам чувствует что-то вроде облегчения.

Хоть как брата любит, и на том спасибо!

И…

Почему бы, собственно говоря, и ему не полюбить ее как сестру?

Это будет проще, пожалуй. Да к тому же и безопасней… ведь что бы он стал делать, действительно, если б вдруг влюбился в нее по-настоящему? Начал бы сходить с ума от ревности и тоски, потому что никаких реальных отношений у них уже не может быть никогда? И на высшие миры плюнул бы, лишь бы оставаться рядом с нею, пока жива?…

Ох. Не хотелось бы.

Сестра – это и вправду куда спокойнее.

С сестрой, сколько ни люби ее, можно и расстаться. Потому что не жена все-таки, и имеет право на собственную личную жизнь.

Сестре, в конце концов, можно даже и счастья пожелать…





* * *



– И как люди влюбляются друг в друга? – спросила Пиви тихо и мечтательно, словно бы у самой себя.

– Алгоритм никому пока еще не известен, – так же тихо, с улыбкой в голосе, ответил Юргенс.

– Самое удивительное в этом – взаимность, – сказала Пиви. – Как им удается именно друг в друга влюбиться, не безответно?… по мне, так это – настоящее чудо!

– Эмпатия, – авторитетно заявил Юргенс и пояснил: – То же, что телепатия, только обмен чувствами, а не мыслями.

– Но, – возразила Пиви, – обмен предполагает, что у каждого из двоих уже имеется предмет для обмена. Так откуда же он сразу у обоих берется?

– Ну, эмпатия – это не совсем обмен, – поправился Юргенс. – Скорее, передача и отклик. Чувство возникает в ответ на переданное чувство, как мысль – в ответ на мысль.

– А у того, кто его первым передает, откуда оно берется?

Он подумал немного и сказал:

– А вот это, наверно, и вправду чудо…



Катти улыбнулась и перестала прислушиваться.

Разговор их был на самом деле объяснением друг другу в любви, и не нужны были этим двоим никакие посторонние уши.

…А и правда, – подумала она, – откуда же берется любовь?

Как это обычно случается – только что не было ничего, и вдруг… Один взгляд, одно прикосновение – и кто-то, еще почти не знакомый, становится для тебя самым важным и нужным человеком. Смыслом и оправданием твоей жизни. Счастьем и болью.

Чудо – оно, конечно, чудо… и все-таки? Может, некоторые люди и впрямь бывают предназначены друг другу еще на небесах, до рождения, и вспышка земной любви между ними – это всего лишь узнавание, внезапное вспоминание любви небесной, которая до поры до времени сокрыта в глубине бессмертной души? Но ведь и там, на небесах, предназначение не может предшествовать любви, как свадьба не может предшествовать помолвке… и, значит, сперва должна родиться любовь.

Так как же она рождается? Не та любовь, какою в царствии небесном любят друг друга все Божьи дети, а эта – делающая какого-то одного человека тебе дороже и милее всех прочих, и вас обоих – единым целым?…

Тайна… Великая.

Катти раздумчиво кивнула сама себе головой.

И тут…

Мысль блеснула, как молния во мраке, заставив ее вздрогнуть. И… Катти мгновенно постаралась загнать ее подальше.

Не думать. Забыть.

Спрятать. Накрыть, как одеялом, любыми другими мыслями. О темноте вокруг. О лесе. О Байеме. О старом Драконе, оставшемся вместе с Коброй на волшебном берегу лесных дев. О брате и племянниках. О чем угодно… И пусть себе бесы их читают. Лишь бы не добрались до этой…

Ей даже жарко стало, и Катти принялась расстегивать куртку. Старательно подсчитывая про себя число пуговиц на ней.

Кароль, шедший впереди, оглянулся, словно что-то почувствовав.

– Все в порядке? – спросил.

– Да, – коротко сказала она.

Он отвернулся, прибавил шагу и догнал Раскеля. Сказал ему негромко:

– Жди знака, – и выразительно покосился на кошку у него за пазухой, чего Катти, разумеется, видеть не могла.

Да ей и не до них было – покончив с пуговицами, она принялась усердно напевать про себя старую колыбельную песенку. А потом – вспоминать все остальные песни, какие только случалось слышать.

…Мысль эта могла стать спасением.

И лучше было кое-кому не знать о ней. Чтобы не успеть подготовить ответный ход…





* * *


Полчаса, о которых говорил Идали Хиббит, еще не истекли, когда вдруг рассвело. Так внезапно и стремительно, словно, сделав очередной шаг, они переступили через какую-то невидимую границу и вышли, как выходят из темной комнаты в освещенную, из ночи в день. Минуя утро.

И одновременно – из леса в поле, минуя все, что могло хотя бы отдаленно напоминать переход из одной местности в другую. Лес просто кончился и пропал, как не было его, и стала ровная, пустая земля со всех сторон, поросшая реденькой буроватой травкой.

День оказался серым и пасмурным, как обычно в этих странных краях. К тому же кругом, куда ни глянь, клубился довольно густой туман, в том числе и впереди, не позволяя видеть, куда ведет проложенная Идали тропа. Если эта дымовая завеса и была иллюзией, то какой-то особенной – застила глаза не только живым, но и призракам, поэтому Дуду, забеспокоившись, поднялся выше, туда, где она редела, распадаясь на отдельные клочья, и попытался высмотреть в предполагаемом конце дороги своих.