Безбилетный пассажир
Часть 9 из 19 Информация о книге
Для доступа к библиотеке пройдите авторизацию
Панова не возражала. И Таланкин с выражением начал читать:
– Идет по земле тень Сережи. Раздаются звуки похоронного марша.
Я запел «Траурный марш».
– В кадр входят тени людей, несущих гроб. Идут под музыку тени с гробом. Камера панорамирует вверх. Проплывают ветви деревьев. Чистое небо. Слышно, как падает земля на крышку гроба…
– Бум! Бум! Бум! – изобразил я и снова запел.
– Камера панорамирует вниз. В кадр входит белая кладбищенская стена. На ней тени стоящих у могилы и тени двух рабочих. В кадре слепое, в подтеках лицо полуобвалившегося памятника. И вдруг памятник стремительно проваливается вниз…
– Цам! – изобразил я тарелки…
Немногочисленные посетители ресторана стали на нас оглядываться.
– Камера взлетает в небо…
– Цам!
– …летит над маленькими и нестрашными крестами могил. Тени крестов все гуще и гуще. Отчаянный сережин вскрик, – Таланкин повысил голос, – Музыкальный акцент!
– Тррр-рр! Цам! – Я добавил к тарелкам барабанную дробь.
– Камера, вылетев за ограду кладбища, останавливается на краю обрыва! И мы слышим голос Сережи: «Коростелев, а я тоже умру?» И голос Коростелева: – «Нет, брат, ты никогда не умрешь», – с пафосом закончил Таланкин.
– И тут вступает флейта, – сказал я.
Выслушав всю эту ахинею, бедная Панова долго молчала.
– Ну как? – не выдержали мы.
– Извините, товарищи, но я в кино не очень понимаю, – сухо сказала она. И ушла.
А мы надрались.
Через два месяц мы показали готовый сценарий Марьяне Качаловой.
– Я двумя руками за! – похвалила она, прочитав. – Но если в авторах будут стоять только ваши фамилии, этот сценарий не примут. Надо, чтобы в титрах обязательно стояло имя Пановой.
Вера Федоровна Панова была признанным писателем. А признанные писатели тогда приравнивались к государственным фигурам и с ними считались.
Позвонили в Ленинград, сообщили Вере Федоровне, что сценарий готов и спросили, не собирается ли она в Москву.
– Не скоро. Приезжайте вы. Я вам забронирую номер в «Европейской».
Мы взяли билеты на «Стрелу» и утром были в Ленинграде. Пошли в «Европейскую». Нам вручили ключи. Мы поднялись в номер и присвистнули: это были трехкомнатные апартаменты с картинами и антикварной мебелью. А может, она и заплатила? Пошли вниз выяснять. Нет, не заплатила! Мы рассчитались за сутки, тут же поехали на вокзал и с трудом наскребли на два бесплацкартных билета в общем вагоне на завтра.
А собирались провести в Ленинграде несколько дней.
Отнесли сценарий Пановой, поблагодарили за гостиницу и попросили, ссылаясь на срочные дела, обязательно прочитать до завтра. Очень не хотелось ночевать на вокзале.
На следующий день до двенадцати (конец суток) забрали из гостиницы вещи и пошли за ответом.
– Не так плохо, как я ожидала, – сказала Панова. – Но подпись под этим, – она постучала по папке со сценарием, – в таком виде я не поставлю.
– Почему?
– А вот почему, – она открыла сценарий на закладке. – Вот! «Навстречу проехал автобус с пионерами, и они закричали «Обогнали! Обогнали!» Ну как же так можно, товарищи?! «Навстречу» проехали и «обогнали»! Может быть, все-таки «мимо» проехали? А?
Мы облегченно вздохнули.
– Да, точно. «Мимо».
Потом последовало еще несколько замечаний в таком же духе, с которыми мы тут же согласились, и Панова поставила свою подпись.
Верная Марьяна Качалова отнесла сценарий новому директору «Мосфильма», и новый директор, не вникая, кто мы такие и откуда взялись, увидев на обложке фамилию Пановой, запустил фильм в производство. В третьем объединении, которым руководили Александров и Рошаль.
Оператором мы взяли Толю Ниточкина (это был его дебют). Художником – Веру Низскую (тоже дебют). А директором картины согласился стать мой старый знакомый Циргиладзе, который тут же, не спрашивая нас, прикрепил к фильму опытного второго режиссера, ассистента и своего друга Кима. Второй режиссер и ассистент искали актеров, мы писали режиссерский сценарий, Ким кипятил воду и заваривал чай.
Режиссерский мы писали вчетвером, с оператором и художником. Обговаривали каждый кадр. Потом я зарисовывал. Всего кадров было 505.
На художественном совете объединения сценарий прошел, но нашу «прабабушку» потребовали убрать: «Фильм детский, нечего детей пугать». Мы не очень расстроились: знали, что эпизод несложный и мы его все равно снимем.
Борис Павлович
Пока писали режиссерский сценарий, были найдены и утверждены актеры на роли Коростелева и мамы, на роль дяди-капитана, тети Паши и Лукьяныча. Из детворы были найдены Лидка и Шурик, остались Сережа и Васька.
Сережу мы представляли себе светленьким и голубоглазым. И к нам толпами приводили светленьких и голубоглазых мальчиков пяти-шести лет. Они читали стихотворение. Одно и то же – про Ленина. Оно мне уже ночами снилось.
Однажды привели черненького мальчика, пятилетнего Борю Бархатова. Стихи он неожиданно прочитал не про Ленина, а «Вот парадный подъезд» Некрасова, – «р» он не выговаривал, и в его исполнении «парадный» звучало как «паадный». Забавный пацан. Мы решили опробовать его на пленку.
Боря Бархатов – Сережа.
Пока ставили свет в павильоне, Боря подошел ко мне и спросил:
– Георгий Николаевич, скажите пожалуйста, сколько энергии поглощают эти приборы?
– Не знаю, спроси у оператора.
– Анатолий Дмитриевич, – он сразу запомнил, как кого зовут, – скажите пожалуйста, сколько энергии поглощают эти приборы?
– Мне некогда. Спроси у бригадира осветителей.
– Товарищ осветитель, сколько энергии поглощают эти приборы?
– Мальчик, иди гуляй!
– Что за работники? Никто ничего не знает!
Все засмеялись.
– Вот сейчас ты удивился. А можешь сказать то же самое возмущенно? – спросил Таланкин.
– Выругаться?
– Да.
– Что за работники! Одни балды! Никто ничего не знает! Жуки навозные! Так? Или еще сердитее?
– Достаточно, – сказала Борина мама, испуганно глядя на нас.
Борю перекрасили в блондина, и Сережа был найден. Остался Васька. Кого бы ни приводили пробоваться на эту роль – я всех категорически отвергал, хотя ребята вроде бы были подходящие. Таланкин уже начал злиться.
История Васьки мне чем-то напоминала историю моего школьного друга Володи Васильева по прозвищу Мюнхгаузен. И поэтому, наверное, я подсознательно хотел, чтобы Васька внешне был похож на него.
Толя Савицкий, Мюнхгаузен и я. 1945 год.
Из раскадровки. Васька и Сережа с Шуриком.
Между прочим. Мюнхгаузен жил в Уланском переулке, в доме напротив. Прозвище ему дали за то, что он никак не мог определиться с отцом: то это был легендарный чекист, которого убили бандиты, то легендарный бандит, которого убили чекисты.
Мама у него была учительницей, и у нее тоже было прозвище – Ходячий МУР. Мюнхгаузен связался с блатными, в школу не ходил, болтался на улице, а мама все пыталась затащить его домой и запереть. Поэтому, завидев мамашу, Мюнхгаузен пускался наутек. Она не могла его догнать и кричала: «Держите! Он у меня сумочку украл!» Сердобольные прохожие Мюнхгаузена отлавливали и начинали лупить. Мать подбегала и бросалась на сердобольных:
– Отпустите ребенка, фашисты!
Я с Мюнхгаузеном дружил – он был веселый и добрый парень.
– Завязывай, – советовал я. – Посадят!
– Идет по земле тень Сережи. Раздаются звуки похоронного марша.
Я запел «Траурный марш».
– В кадр входят тени людей, несущих гроб. Идут под музыку тени с гробом. Камера панорамирует вверх. Проплывают ветви деревьев. Чистое небо. Слышно, как падает земля на крышку гроба…
– Бум! Бум! Бум! – изобразил я и снова запел.
– Камера панорамирует вниз. В кадр входит белая кладбищенская стена. На ней тени стоящих у могилы и тени двух рабочих. В кадре слепое, в подтеках лицо полуобвалившегося памятника. И вдруг памятник стремительно проваливается вниз…
– Цам! – изобразил я тарелки…
Немногочисленные посетители ресторана стали на нас оглядываться.
– Камера взлетает в небо…
– Цам!
– …летит над маленькими и нестрашными крестами могил. Тени крестов все гуще и гуще. Отчаянный сережин вскрик, – Таланкин повысил голос, – Музыкальный акцент!
– Тррр-рр! Цам! – Я добавил к тарелкам барабанную дробь.
– Камера, вылетев за ограду кладбища, останавливается на краю обрыва! И мы слышим голос Сережи: «Коростелев, а я тоже умру?» И голос Коростелева: – «Нет, брат, ты никогда не умрешь», – с пафосом закончил Таланкин.
– И тут вступает флейта, – сказал я.
Выслушав всю эту ахинею, бедная Панова долго молчала.
– Ну как? – не выдержали мы.
– Извините, товарищи, но я в кино не очень понимаю, – сухо сказала она. И ушла.
А мы надрались.
Через два месяц мы показали готовый сценарий Марьяне Качаловой.
– Я двумя руками за! – похвалила она, прочитав. – Но если в авторах будут стоять только ваши фамилии, этот сценарий не примут. Надо, чтобы в титрах обязательно стояло имя Пановой.
Вера Федоровна Панова была признанным писателем. А признанные писатели тогда приравнивались к государственным фигурам и с ними считались.
Позвонили в Ленинград, сообщили Вере Федоровне, что сценарий готов и спросили, не собирается ли она в Москву.
– Не скоро. Приезжайте вы. Я вам забронирую номер в «Европейской».
Мы взяли билеты на «Стрелу» и утром были в Ленинграде. Пошли в «Европейскую». Нам вручили ключи. Мы поднялись в номер и присвистнули: это были трехкомнатные апартаменты с картинами и антикварной мебелью. А может, она и заплатила? Пошли вниз выяснять. Нет, не заплатила! Мы рассчитались за сутки, тут же поехали на вокзал и с трудом наскребли на два бесплацкартных билета в общем вагоне на завтра.
А собирались провести в Ленинграде несколько дней.
Отнесли сценарий Пановой, поблагодарили за гостиницу и попросили, ссылаясь на срочные дела, обязательно прочитать до завтра. Очень не хотелось ночевать на вокзале.
На следующий день до двенадцати (конец суток) забрали из гостиницы вещи и пошли за ответом.
– Не так плохо, как я ожидала, – сказала Панова. – Но подпись под этим, – она постучала по папке со сценарием, – в таком виде я не поставлю.
– Почему?
– А вот почему, – она открыла сценарий на закладке. – Вот! «Навстречу проехал автобус с пионерами, и они закричали «Обогнали! Обогнали!» Ну как же так можно, товарищи?! «Навстречу» проехали и «обогнали»! Может быть, все-таки «мимо» проехали? А?
Мы облегченно вздохнули.
– Да, точно. «Мимо».
Потом последовало еще несколько замечаний в таком же духе, с которыми мы тут же согласились, и Панова поставила свою подпись.
Верная Марьяна Качалова отнесла сценарий новому директору «Мосфильма», и новый директор, не вникая, кто мы такие и откуда взялись, увидев на обложке фамилию Пановой, запустил фильм в производство. В третьем объединении, которым руководили Александров и Рошаль.
Оператором мы взяли Толю Ниточкина (это был его дебют). Художником – Веру Низскую (тоже дебют). А директором картины согласился стать мой старый знакомый Циргиладзе, который тут же, не спрашивая нас, прикрепил к фильму опытного второго режиссера, ассистента и своего друга Кима. Второй режиссер и ассистент искали актеров, мы писали режиссерский сценарий, Ким кипятил воду и заваривал чай.
Режиссерский мы писали вчетвером, с оператором и художником. Обговаривали каждый кадр. Потом я зарисовывал. Всего кадров было 505.
На художественном совете объединения сценарий прошел, но нашу «прабабушку» потребовали убрать: «Фильм детский, нечего детей пугать». Мы не очень расстроились: знали, что эпизод несложный и мы его все равно снимем.
Борис Павлович
Пока писали режиссерский сценарий, были найдены и утверждены актеры на роли Коростелева и мамы, на роль дяди-капитана, тети Паши и Лукьяныча. Из детворы были найдены Лидка и Шурик, остались Сережа и Васька.
Сережу мы представляли себе светленьким и голубоглазым. И к нам толпами приводили светленьких и голубоглазых мальчиков пяти-шести лет. Они читали стихотворение. Одно и то же – про Ленина. Оно мне уже ночами снилось.
Однажды привели черненького мальчика, пятилетнего Борю Бархатова. Стихи он неожиданно прочитал не про Ленина, а «Вот парадный подъезд» Некрасова, – «р» он не выговаривал, и в его исполнении «парадный» звучало как «паадный». Забавный пацан. Мы решили опробовать его на пленку.
Боря Бархатов – Сережа.
Пока ставили свет в павильоне, Боря подошел ко мне и спросил:
– Георгий Николаевич, скажите пожалуйста, сколько энергии поглощают эти приборы?
– Не знаю, спроси у оператора.
– Анатолий Дмитриевич, – он сразу запомнил, как кого зовут, – скажите пожалуйста, сколько энергии поглощают эти приборы?
– Мне некогда. Спроси у бригадира осветителей.
– Товарищ осветитель, сколько энергии поглощают эти приборы?
– Мальчик, иди гуляй!
– Что за работники? Никто ничего не знает!
Все засмеялись.
– Вот сейчас ты удивился. А можешь сказать то же самое возмущенно? – спросил Таланкин.
– Выругаться?
– Да.
– Что за работники! Одни балды! Никто ничего не знает! Жуки навозные! Так? Или еще сердитее?
– Достаточно, – сказала Борина мама, испуганно глядя на нас.
Борю перекрасили в блондина, и Сережа был найден. Остался Васька. Кого бы ни приводили пробоваться на эту роль – я всех категорически отвергал, хотя ребята вроде бы были подходящие. Таланкин уже начал злиться.
История Васьки мне чем-то напоминала историю моего школьного друга Володи Васильева по прозвищу Мюнхгаузен. И поэтому, наверное, я подсознательно хотел, чтобы Васька внешне был похож на него.
Толя Савицкий, Мюнхгаузен и я. 1945 год.
Из раскадровки. Васька и Сережа с Шуриком.
Между прочим. Мюнхгаузен жил в Уланском переулке, в доме напротив. Прозвище ему дали за то, что он никак не мог определиться с отцом: то это был легендарный чекист, которого убили бандиты, то легендарный бандит, которого убили чекисты.
Мама у него была учительницей, и у нее тоже было прозвище – Ходячий МУР. Мюнхгаузен связался с блатными, в школу не ходил, болтался на улице, а мама все пыталась затащить его домой и запереть. Поэтому, завидев мамашу, Мюнхгаузен пускался наутек. Она не могла его догнать и кричала: «Держите! Он у меня сумочку украл!» Сердобольные прохожие Мюнхгаузена отлавливали и начинали лупить. Мать подбегала и бросалась на сердобольных:
– Отпустите ребенка, фашисты!
Я с Мюнхгаузеном дружил – он был веселый и добрый парень.
– Завязывай, – советовал я. – Посадят!