Безбилетный пассажир

Я заступился за лейтенанта, сказал, что он трезвый и просто нервничает.

– И вы пьяны, – сказал мне летчик.

– Я? Дыхнуть?

– Выйдем из самолета, и там дыхнете.

Мы с лейтенантом вышли, а летчик быстро убрал ступеньки, захлопнул дверь, и самолет улетел. А с ним и Таланкин с Конецким, и мои вещи, и документы. И деньги. Мы остались среди разбитых арбузов. Я – в одной рубашке, с билетом в руках, а лейтенант оказался предусмотрительным, прихватил с собой свой чемоданчик.

Пошли к начальнику аэропорта – доказывать, что абсолютно трезвые. А начальник сказал, что ничем не может помочь, – откуда он знает, что мы не врем? Единственное, что он может сделать – это забронировать для нас, как для опоздавших, два билета на завтрашний рейс. Но нам, как опоздавшим, придется доплатить штраф – восемьдесят рублей за двоих.

– Мы – доплачивать? – взорвался младший лейтенант. – Да это вы нам должны доплатить за свое хамство!

– Будете качать права – заплатите за билеты полную стоимость, – сказал начальник.

Я понял, что это не пустая угроза, вытащил не в меру вспыльчивого лейтенанта из кабинета и поинтересовался, есть ли у него деньги. У лейтенанта после отпуска, естественно, денег не было.

Домой за деньгами я ехать не мог: что скажут мои? Двое суток болтаюсь в Москве и даже не позвонил. И я поехал на метро «Аэропорт» к Леониду Гайдаю. Гайдая дома не было, я занял сто рублей у его жены, актрисы Нины Гребешковой, и попросил об этом никому не говорить.

Когда вернулись в аэропорт, первое, что я сделал, – дал телеграмму домой: «Долетел благополучно, целую, Гия». И пошел в буфет пить кофе. А младший лейтенант взял у меня деньги и побежал в кассу доплачивать за билеты (паспорта тогда не требовались). Через десять минут появляется, возбужденный и радостный, и сообщает, что договорился со стюардессами – они нас завтра без билетов посадят на самолет, а сегодня мы за это приглашаем их на ужин в ресторан. Я сказал, что не надо:

– Доплати и полетим по-человечески.

– Будь человеком! – взмолился младший лейтенант. – Мне же теперь опять год на базе на Чукотке сидеть!

Вечером мы встретились со стюардессами, взяли такси и поехали в ресторан «Метрополь».

В ресторан пустили всех – и младшего лейтенанта, и стюардесс – кроме меня. В рубашке без пиджака в ресторан не пускали. Вышли из положения так: лейтенант и девушки прошли, потом одна из стюардесс вынесла мне китель лейтенанта. В кителе швейцар меня пропустил. И я появился в респектабельном ресторанном зале в кирзовых сапогах и в длинном, до колен, военном кителе с погонами (младший лейтенант был высоким парнем).

Сто рублей – большие деньги, мы себе ни в чем не отказывали. Младший лейтенант не пропускал ни одного танца – приглашал то одну стюардессу, то другую, а под конец плясал с обеими сразу.

Потом мы на такси повезли девушек домой. Жили они в Малаховке в общежитии. Лейтенант просил пустить нас переночевать, но получил твердый отказ: «Нельзя, вахтерша», и мы на том же такси поехали в Шереметьево.

Когда расплатились с таксистом, денег осталось девять рублей.

На следующий день с утра лейтенант побежал искать наших девушек. Вернулся поникший: выяснил, что наши стюардессы появятся только через три дня, у них отгулы.

– Поехали опять к той артистке, – попросил он.

Но тут к нам в номер вошла женщина средних лет в летной форме и спросила, мы ли вчера Зину и Фриду в ресторан водили?

– Мы.

– Пойдемте.

И она посадила нас в «Дуглас». Тогда пассажиров возили в основном на оставшихся после войны «Дугласах». Некоторые переоборудовали: поставили ряды кресел, а некоторые – нет. Нам достался необорудованный: у стен откидные железные сидения, а багаж сложен посередине, в проходе. Пассажиры стали возмущаться и требовать, чтобы их пересадили на нормальный самолет, с креслами. А мы с младшим лейтенантом стали всех убеждать, что пока будут искать самолет и пересаживать, Воркута опять закроется и мы будем еще неделю здесь куковать! Мы понимали, что без билетов в другой самолет нас могут и не пустить.

– Полетели, – крикнул младший лейтенант летчику. – Большинство за!

Самолет взлетел. Недовольные пассажиры стали на лейтенанта ворчать. Опять слово за слово, и он со всеми переругался.

Путь долгий. Полярники затеяли преферанс. Нужен был четвертый игрок.

– Умеешь? – спросил меня младший лейтенант.

– Слабо.

– Играй! Я буду помогать.

– Играй сам.

– Меня не возьмут. Они на меня злые.

Я сел четвертым. Полярники соображали с такой скоростью, что я не успевал подумать и ходил по подсказкам младшего лейтенанта. Младший лейтенант тоже не успевал подумать и, когда пульку расписали, оказалось, что мы проиграли двенадцать рублей.

– У меня только девять. – Я положил на чемодан, на котором играли, деньги. – Остальное я вам, когда прилетим в Тикси отдам. Извините.

– Да ладно…

– Спокойно! – младший лейтенант открыл свой чемоданчик, достал бутылку «Столичной», которую, очевидно, вез друзьям, и сердито поставил перед игроками. – Вот. Три рубля, двенадцать копеек (столько стоила тогда «Столичная»). Расчет! – И уселся на место.

– Идите разопьем! – позвали полярники.


– Не будем мы с вами пить, – отказался младший лейтенант.

– Чего так?

– Мухлюете!

– Чего?!!

– Поймали новичков и раздели!

Скандал. Чуть до драки не дошло.

Первая посадка была в Воркуте. Нас, пассажиров, на старом автобусе подвезли к одноэтажному деревянному дому, который оказался столовой. На пластмассовых столиках – черный хлеб, соль и горчица. Пассажиры выстроились в очередь на раздаче, а мы быстро намазали несколько кусков хлеба горчицей, посолили и, чтобы не позориться, вышли есть на крыльцо. Было холодно, дул пронизывающий резкий ветер, а я – в одной рубашке. К нам подошла собака, остановилась, виляя хвостом. Я бросил и ей кусок хлеба. Собака понюхала, вилять хвостом перестала, с упреком посмотрела на нас и ушла.

Ночевать нас привезли в школу. Кроватей в школе не было, и все стали устраиваться спать за партами.

– Пошли в город на танцы, – позвал меня младший лейтенант.

Я отказался, – до города пилить восемь километров. А лейтенант пошел – и обратно явился только под утро.

На следующий день полетели дальше. Летели над тундрой: внизу бесконечная равнина ржавого цвета, а по ней раскиданы ярко-голубые сверкающие озерца. Другая планета! Я смотрел в иллюминатор, а младший лейтенант резался с полярниками в дурака на щелчки. Утром полярники забыли обиду и угостили нас крутыми яйцами и салом.

На Диксоне вылезли из самолета – погода омерзительная: мокрый снег, ветер. А я уже в самолете замерз как цуцик – сидишь на железной скамейке, а за спиной холодный железный борт.

Нас отвезли в двухэтажную щитовую гостиницу, одиноко торчащую на пустыре у аэропорта. Я сразу же лег на кровать и укутался одеялом.

– Пошли на танцы, – младший лейтенант опять за свое.

– Какие тут, к черту, танцы?

– Люди есть, значит, и танцы есть.

И ушел.

Между прочим. Лейтенант был прав. Когда я летом 46-го был в Сталинграде – поехал с мамой на съемки фильма «Клятва», – съемочная группа жила на пароходе: весь город лежал в руинах. А среди остовов домов – сбитая из досок танцплощадка. И по вечерам там под баян танцевали военные с девушками. Есть люди – есть и танцы.



Ночью я не спал, думал. Конецкий и Таланкин не знают, что я лечу, могут меня не дождаться, сесть на какой-нибудь корабль и уплыть. А я без денег, без документов… Ближе к утру явился младший лейтенант. Подошел к моей койке, позвал шепотом:

– Георгий, пошли в уборную! Поможешь!

У него удостоверение выпало в очко. Он зажигал спички. Удостоверение видно, сверху плавает, но глубоко – рукой не достать. Надо, чтобы я подержал его за ноги. «Если я его не вытащу, мне светит трибунал!»

В сортире мы отодрали от очка доски, и лейтенант нырнул в яму. Первый раз он не рассчитал расстояние и окунулся с головой.

Заполярье, край земли, путь мужественных покорителей Арктики. Нансен, Беринг, Лаптев обрели здесь свою славу. А я чем занимаюсь? Стою в будке сортира и держу за ноги младшего лейтенанта, который копается в говне…

Удостоверение выловили, младший лейтенант разделся догола, я поливал его из ведра холодной водой, а он тер себя своей майкой. Майку потом выкинули. Когда вернулись в комнату и легли, сосед заворочался и недовольно пробормотал:

– Ну и напердели, дышать нечем.

Лейтенант встал, достал из своего чемоданчика флакон одеколона и вылил его на себя. Тут полярник от возмущения совсем проснулся:

– Ты что делаешь?! Напердел так напердел, никаким одеколоном не перешибешь! Только зря израсходовал!

И тут снаружи раздался треск, крик, а потом – истошный мат на всю тундру, – кто-то пошел в сортир и провалился. Доски-то мы на место положили, но прибить их было нечем.

Между прочим. Чтобы понять, почему полярник так возмутился, когда лейтенант вылил одеколон, надо вспомнить ситуацию на Севере в те времена.

Квартальный план по спиртным напиткам там выполнялся за неделю. И почему-то поставляли напитки всегда так: есть водка – нет пива, есть пиво – нет водки. Такая сцена: Мурманск. Пивной ларек на набережной. За ларьком на рейде – корабли. На кораблях – флаги всех стран… А к ларьку – длинная очередь: завезли пиво. В очереди среди прочих – два ллойдовских капитана. (Ллойдовский капитан – морская элита. Он должен в совершенстве владеть английским и французским, знать лоции всех крупных портов мира и много чего другого…) На капитанах – фуражки, сшитые по заказу в Голландии, белоснежные сорочки, приобретенные в Англии. Костюмы сидят безупречно, пуговицы сверкают. Подходит их очередь. Капитаны берут две кружки пива, отходят в сторонку, достают из кармана два флакона тройного одеколона, отвинчивают колпачки, чокаются, одним глотком выпивают одеколон и запивают пивом.

А когда в единственный в Мурманске ресторан (он был в гостинице, где мы жили, когда снимали «Путь к причалу») привозили водку, очередь выстраивалась такая, что конца ей не было видно. Холодно, сумрачно, идет дождь со снегом, а очередь часами стоит и ждет.

Открывается дверь, два швейцара выносят пьяного клиента, аккуратно кладут на тротуар, потом выносят второго, кладут рядом. И объявляют:

– Следующие двое – заходи!





Тикси