Без воды
Часть 20 из 49 Информация о книге
Для доступа к библиотеке пройдите авторизацию
Мы снова погрузились в сонное оцепенение, и вдруг Джордж вскочил, взял в руки винтовку и пробормотал:
– Не пойму, что это там такое?
Из кипящего полуденного марева возникло неясное, но довольно большое, странно плоское пятно. И оно все увеличивалось, словно катясь по высушенной жаром твердой земле; потом под воздействием дрожащей дымки края его исказились, и оно сперва превратилось в некую лохматую кляксу, а затем – в то, чем и являлось на самом деле: в повозку с впряженным в нее волом, которой правил индеец, одетый в европейский костюм – пиджак и брюки. Через плечо у него была перекинута длинная, до пояса, коса, переплетенная разноцветными лентами. А от солнца он прикрывался маленьким черным зонтиком. Подъехав к нам, он приподнял шляпу и сказал:
– Ничего себе! Вот это да! А как вы, ребята, вон того называете?
– Это верблюд, – пояснил я.
– Какой красавец!
– Только от него пахнет, – сказала наша девочка.
– Это правда. А скажи-ка, почему у него спина такая странная?
– Ты откуда едешь? – спросил у индейца Шоу.
Индеец снова уселся в свою повозку.
– Из форта.
– Тебе там не встретился заблудившийся караван? Несколько фургонов с переселенцами? – спросил Джордж.
– Караван? Нет, никаких повозок я там не видел. В ту сторону плохо ехать. Там одни хищные птицы кружат.
Он продал нам немного воды и вяленого мяса, махнул на прощание шляпой и снова тронулся в путь. Мы смотрели ему вслед, пока он не исчез из виду – всем, видно, хотелось убедиться, что это был настоящий человек из плоти и крови. Мы и потом еще довольно долго сидели в молчании. Только Джолли все улыбался.
– Жарко в такую погоду в костюме-то, – заметил он.
Мико сердито глянул в его сторону.
– А разве целью великого королевства не является обрядить всех язычников в костюмы? – возразил он.
– Да я просто говорю, что этому парню, должно быть, страшно жарко.
– Зато сам он наверняка считает, что теперь стал большим человеком, раз костюм носит. И полагает себя куда выше своих собратьев.
– Ну и ладно.
– А может, он убедил себя, что, если будет носить европейский костюм, так и страдать не будет. Да только все равно – так он к своим собратьям презрение выказывает.
– Я ведь уже с тобой согласился, Мими, сказал «ладно».
– Не называй меня так! – возмутился Мико.
Немного помолчав, он снова затянул ту же песню:
– Что они за дураки, мои соплеменники, говорит он себе. Ведь запросто могли бы тоже пиджаки надеть. Может, тогда их детей и в плен бы не захватывали. Может, дома и землю у них не отнимали бы. Вот ведь дураки какие – вечно они путь страданий выбирают.
Джолли посмотрел на него и что-то сказал по-гречески, а Мико ему ответил, но я сумел уловить только то, что тон у него был на редкость желчный, а после его ответа Джолли заткнулся и снова уставился в землю. Однако Мико все не сводил с него глаз и как-то на редкость безрадостно улыбался. Потом наклонился к нему и спросил:
– Ты слышал, что я сказал?
Шоу вскочил:
– Эй, прекратите, вы оба!
– Сядь, – тихо сказал ему Джордж.
А Мико, не обращая на них ни малейшего внимания, уже орал:
– Ты меня слышал, Хаджи Али? Ты слышал, Хаджи, что я сказал? Ты меня слушаешь или нет, prodotis[44]?
Али вскочил, но Мико, который уже был на ногах, первым ринулся на него. Я, правда, успел вставить между ними свое плечо, но они уже вовсю раздавали друг другу удары. Потом кто-то врезал мне ногой по колену, и мы все вместе грохнулись на землю, образовав настоящую кучу-малу и набрав полный рот пыли. Когда мы выбрались из этой кучи с раскрасневшимися возбужденными и ободранными физиономиями, Джолли сразу отправился разыскать слетевший сапог, а Мико извлек из кустов улетевшую туда шляпу.
Когда к вечеру мы снова двинулись в путь, наши кузены все еще продолжали молчать, и я опасался, что на этом их конфликт не закончился и нас ожидает очередная драка.
– Не беспокойся, – шепнул мне Джордж. – Через несколько дней у них все наладится.
– Но я не понимаю…
– Видишь ли, Мисафир, есть раны времени и раны личные, человеческие. И человеку иногда удается исцелить свои раны, но раны времени не проходят. Иногда, правда, и наоборот бывает. И порой эти раны бывают так глубоки, что их и вовсе исцелить невозможно.
– А почему?
– Потому что человек – это всего лишь человек. А Бог в своей бесконечной мудрости сделал так, что жить – просто жить – значит всегда ранить кого-то другого. И Бог сделал так, чтобы каждый человек оставался слеп и не понимал, каково его собственное оружие, да и живет человек слишком недолго, чтобы успеть сделать что-то еще – он только и способен ревниво охранять свою собственную крохотную, зря потраченную жизнь. В общем, так все мы и живем.
* * *
Утром мы достигли каньона Батчера. Дальше тянулись сплошные пустоши – восемьдесят миль покрытой коркой каменистой земли, над которой постоянно дрожало жаркое марево. Нам не встретилось ни одного ручейка, и где-то в этой пустыне застрял угодивший в беду караван родичей нашей девчонки.
Джордж хотел, чтобы мы передвигались по ночам, хотя прекрасно понимал, что времени у нас мало. Солнце утром буквально выстреливало в небо и сразу же словно пристегивало тень верблюда – твою тень, Берк, – к пересохшей земле. Четкую линию горизонта передо мной нарушала лишь промокшая насквозь рубашка Мико. Я заметил, что с наступлением рассвета голова у него начала как-то странно болтаться из стороны в сторону; казалось, он вот-вот сползет с седла и свалится на землю.
– Эй! – окликнул я его, но он злобно прошипел:
– Ни слова от тебя не желаю слышать! Будь ты проклят!
Иной раз мимо проплывали деревья и полоски мертвой травы, потом снова тянулись монотонные равнины, на которых кое-где виднелись следы примитивных индейских повозок. Мы видели обглоданные ребра и головы антилоп. Один раз я заметил одинокий причудливый завиток бараньего рога. Затем перед нами предстали обугленные останки индейского поселения, а несколькими часами позже мы увидели лишенную кровли церковь; весь пол в ней был усыпан какими-то крошечными сверкающими обломками или кристаллами, которые мы попытались собрать, но тут же изрезали себе все пальцы. «Это что же, драгоценные камни?» – в изумлении спросил Джолли. Джордж покачал головой и указал на пустые оконные проемы: «Нет, разбитые витражи».
* * *
Наверное, я просто пытаюсь напомнить тебе, Берк, что нам доводилось переживать и куда худшие времена, чем сейчас. Ты забудь о нашем вчерашнем разговоре. Прости, что я тебе так долго голову морочил. Теперь ты вдоволь напился, лежишь в прохладном месте. Тебя, правда, немножко подстрелили, но боль от сидящей в тебе дроби постепенно утихнет. Так всегда бывает. И потом, ты ведь уже можешь даже ногу под себя подогнуть, правда? И сейчас мы с тобой, по крайней мере, знаем, куда направляемся, – а тогда мы даже этого не знали.
Тогда мы, поспав несколько часов, снова начали поиски, чтобы до восхода солнца преодолеть еще один – как оказалось, последний, – отрезок пути. На западном краю небосвода еще горели бледные отблески заката, но в потемневшем небе уже вспыхивали первые звезды. А где-то ближе к полуночи девушка вдруг воскликнула, возбужденно указывая куда-то вверх:
– Я узнаю этого великана! И это место узнаю!
Мы въехали в густую тень, отбрасываемую столовой горой, вокруг которой частоколом торчали острые осколки скал. Джордж, подобравшись ко мне поближе, шепнул: «Прислушайся-ка». Из долины у подошвы горы доносился глухой, многоголосый вой. Не успевал отзвучать один голос, как к нему присоединялся второй, затем третий. Да ты и сам все это слышал, Берк, и этот вой на тебя так подействовал, что ты вдруг резко вздрогнул и попытался повернуть обратно. Мне обеими руками пришлось тебя удерживать.
– Раз волки до сих пор здесь, – тихо сказал Джордж, – то мы, скорее всего, опоздали.
И он, разумеется, оказался прав. Он велел девочке подождать нас, и мы двинулись к повозкам, обмотав лица куртками, чтобы меньше чувствовать тот жуткий запах. У подножия горы мы увидели сухое русло реки, и там лежали останки мула. Впрочем, волки изрядно над ним поработали, и белые обнаженные ребра несчастного животного словно улыбались нам, светясь в лунном свете. Следуя вдоль сухого русла реки, мы обнаружили овраг и в нем несколько растерзанных, перевернутых вверх дном фургонов, а на другом берегу оврага в яму была свалена целая груда каких-то бумаг, трепещущих на ветру. Из одного фургона со сломанными опорами крыши торчала изуродованная, обутая в сапог нога мужчины; лицо этого человека настолько разложилось, что догадаться, сколько ему могло быть лет, оказалось невозможно, разве что борода у него была уже совсем седая. Чуть дальше, среди деревьев, мы увидели несколько женских трупов. Этих женщин – их было четыре – явно застрелили. Мы постарались как можно быстрее их чем-то прикрыть.
– Сколько всего людей было в вашем отряде? – спросил у девушки Джолли. Она перечислила всех. Но он не стал рассказывать ей, как они погибли. Видно, не смог решить, как она на это посмотрит: будет жить, зная, что, несмотря на все свои мучения, так ничем и не смогла помочь родным, не спасла их от гибели, или же поймет, что сама судьба избавила ее от страшной участи быть растерзанной волками.
Волки, впрочем, отошли недалеко, всего лишь на противоположный край оврага; мы все время видели, как сверкают в темноте их глаза, пока рыли могилы. Когда Мико наконец зашил последнее тело в одеяло, заменившее саван, я в последний раз объехал место этой жуткой трагедии. Оказалось, что вся пересохшая земля вокруг усыпана листками и клочками бумаг. Потом я заметил примерно в ста ярдах от себя след креозота и нечто странное, более всего похожее на длинные ленты, запутавшиеся в ветвях. Среди них она и стояла – та женщина, абсолютно голая, как и равнина вокруг. Она стояла среди деревьев совершенно неподвижно, и по ее плечам струились длинные распущенные волосы. Смотрела она прямо на меня. Но через некоторое время с удивлением уставилась на тебя, Берк, – как ты знаешь, мертвые все еще способны удивляться. Тогда я повернул тебя боком к ней, чтобы ей было удобней нас рассматривать. Все лицо и плечи у нее были исполосованы тонкими ножевыми порезами, а там, где ей нанесли последний удар ножом в грудь, зияла дыра, наполненная каким-то черным, странно светящимся веществом, которое все-таки, наверное, было кровью. Чуть дальше среди деревьев я увидел и других мертвых. Тот старик, труп которого мы нашил в фургоне, то и дело наклонялся и что-то выскребал из земли.
Все они спокойно бродили там, словно не замечая друг друга – мать, маленькая девочка, старик, – и это впервые поразило меня, хотя я уже столько раз за свою жизнь встречался с мертвыми, но, правда, всегда только с кем-то одним. Я стоял рядом с тобой, крепко держа тебя за узду и чувствуя твое дыхание на своих волосах, и в ужасе думал: они же не просто не замечают друг друга, они понятия не имеют о том, что рядом находятся их мертвые сородичи. И мне вдруг показалось, что даже страшная смерть этих людей менее трагична, чем их теперешнее существование. Они, мертвые, могли видеть живых, но не друг друга. Безымянные, не похороненные, оказавшиеся внезапно в беспросветном мраке, они восстали из праха и обнаружили, что абсолютно одиноки.
* * *
Мы решили немного срезать угол и двинулись на юго-запад, стремясь поскорее уйти от этого мрачного места, и прошли всего миль восемь, когда наткнулись на родник. Только-только начинало светать. Ты первым бросился к воде. Мы тоже опустились у ручья на колени и с наслаждением плескали водой себе в лицо, но девочка к нам не подошла. Она по-прежнему держалась в сторонке. По-моему, нам всем тут же стало стыдно, что мы у нее на глазах, не скрывая своей жажды и радости при виде воды, так бросились к ручью, так явно показали, что даже после увиденного хотим только одного: жить. Наклонившись, чтобы еще раз напиться, я заметил чуть впереди одного из тех волков. Он бесшумно скользил меж деревьев, то и дело скрываясь из виду, так что я с трудом сумел проследить, куда он движется.
– Послушай, Мисафир, – прервал мои наблюдения Джолли. Но я его не слушал.
– Ты только посмотри, как он похож на собственную тень! – воскликнул я и только тут заметил, что у Джолли совершенно перекошенное лицо, а в голосе звучит ужас.
– Ты когда-нибудь видел что-то подобное? – Он задохнулся. – Я столько по миру странствовал, но с таким ни разу в жизни не встречался. Неужели это индейцы, Мисафир?
– Можно было бы и на них подумать, – пожал плечами я, – да только странно все это: какие-то коробки, огромное количество бумаг повсюду разбросано… Нет, очень я сомневаюсь, что это индейцы.
Наша девочка лежала, ни на кого не обращая внимания; вид у нее был совершенно отсутствующий, какой-то даже туповатый. И мы все просто не знали, что ей сказать, чем ее утешить. Я устроил над ней нечто вроде навеса, а сам пристроился к тебе под бочок; мы даже немного подремали втроем, но лежать у меня на плече, как раньше, она не захотела. Да и я спал плохо, то и дело просыпался, и мне снились ужасные сны, да и тебе, по-моему, тоже, а все-таки мне от твоего присутствия становилось легче, надеюсь, что и мне удалось хоть немного облегчить твою печаль.
Ты и сам, наверное, помнишь, что случилось потом: нас разбудили чьи-то негромкие голоса. Четверо вооруженных мужчин, преодолев подъем, увидели ручей и направили своих лошадей вниз по склону к воде. Первым ехал неправдоподобно огромный бородатый великан, который сразу тебя заметил и воскликнул:
– Боже всемилостивый! А это еще что такое, черт побери?
Я поспешно вскочил и принялся объяснять, что мы из отряда лейтенанта Неда Била и везем воду одному заблудившемуся каравану, а это один из верблюдов, принадлежащих военному министерству. Однако мои краткие объяснения отнюдь не заставили их отвести в сторону ружья. Особенно остро я чувствовал спиной, какой ты огромный, огромный, как корабль, огромный, как черт знает что, и в тебя ничего не стоит попасть любому, особенно с такого близкого расстояния, даже если он не умеет стрелять. Эта мысль настолько меня поглотила, что стало трудно дышать.
– Нам неприятности ни к чему, – это ровным голосом сказал Джолли и сел, отбросив куртку. Оказалось, что у него тоже наготове винтовка.
Бородатый великан внимательно нас осмотрел и наконец сказал:
– Что ж, передавайте привет лейтенанту Билу. Мы тут, конечно же, наслышаны о его добрых делах.
Напряжение, еле заметной дымкой висевшее в воздухе, теперь словно развеялось. Великан протянул руку Шоу, и тот пожал ее. Джордж тоже пожал ему руку, а потом спустился к ручью, чтобы умыться со сна. Всадники принялись снимать чересседельные сумки, стягивать с себя пропотевшие рубахи, вытаскивать из растоптанных сапог бледные ноги. Вскоре кто-то уже смеялся, и вообще все выглядело как встреча друзей.
Вот тут-то и проснулась наша девочка. Она прижалась ко мне и еле слышно прошептала:
– Это моя лошадка.
– Это верблюд, детка.
– Не пойму, что это там такое?
Из кипящего полуденного марева возникло неясное, но довольно большое, странно плоское пятно. И оно все увеличивалось, словно катясь по высушенной жаром твердой земле; потом под воздействием дрожащей дымки края его исказились, и оно сперва превратилось в некую лохматую кляксу, а затем – в то, чем и являлось на самом деле: в повозку с впряженным в нее волом, которой правил индеец, одетый в европейский костюм – пиджак и брюки. Через плечо у него была перекинута длинная, до пояса, коса, переплетенная разноцветными лентами. А от солнца он прикрывался маленьким черным зонтиком. Подъехав к нам, он приподнял шляпу и сказал:
– Ничего себе! Вот это да! А как вы, ребята, вон того называете?
– Это верблюд, – пояснил я.
– Какой красавец!
– Только от него пахнет, – сказала наша девочка.
– Это правда. А скажи-ка, почему у него спина такая странная?
– Ты откуда едешь? – спросил у индейца Шоу.
Индеец снова уселся в свою повозку.
– Из форта.
– Тебе там не встретился заблудившийся караван? Несколько фургонов с переселенцами? – спросил Джордж.
– Караван? Нет, никаких повозок я там не видел. В ту сторону плохо ехать. Там одни хищные птицы кружат.
Он продал нам немного воды и вяленого мяса, махнул на прощание шляпой и снова тронулся в путь. Мы смотрели ему вслед, пока он не исчез из виду – всем, видно, хотелось убедиться, что это был настоящий человек из плоти и крови. Мы и потом еще довольно долго сидели в молчании. Только Джолли все улыбался.
– Жарко в такую погоду в костюме-то, – заметил он.
Мико сердито глянул в его сторону.
– А разве целью великого королевства не является обрядить всех язычников в костюмы? – возразил он.
– Да я просто говорю, что этому парню, должно быть, страшно жарко.
– Зато сам он наверняка считает, что теперь стал большим человеком, раз костюм носит. И полагает себя куда выше своих собратьев.
– Ну и ладно.
– А может, он убедил себя, что, если будет носить европейский костюм, так и страдать не будет. Да только все равно – так он к своим собратьям презрение выказывает.
– Я ведь уже с тобой согласился, Мими, сказал «ладно».
– Не называй меня так! – возмутился Мико.
Немного помолчав, он снова затянул ту же песню:
– Что они за дураки, мои соплеменники, говорит он себе. Ведь запросто могли бы тоже пиджаки надеть. Может, тогда их детей и в плен бы не захватывали. Может, дома и землю у них не отнимали бы. Вот ведь дураки какие – вечно они путь страданий выбирают.
Джолли посмотрел на него и что-то сказал по-гречески, а Мико ему ответил, но я сумел уловить только то, что тон у него был на редкость желчный, а после его ответа Джолли заткнулся и снова уставился в землю. Однако Мико все не сводил с него глаз и как-то на редкость безрадостно улыбался. Потом наклонился к нему и спросил:
– Ты слышал, что я сказал?
Шоу вскочил:
– Эй, прекратите, вы оба!
– Сядь, – тихо сказал ему Джордж.
А Мико, не обращая на них ни малейшего внимания, уже орал:
– Ты меня слышал, Хаджи Али? Ты слышал, Хаджи, что я сказал? Ты меня слушаешь или нет, prodotis[44]?
Али вскочил, но Мико, который уже был на ногах, первым ринулся на него. Я, правда, успел вставить между ними свое плечо, но они уже вовсю раздавали друг другу удары. Потом кто-то врезал мне ногой по колену, и мы все вместе грохнулись на землю, образовав настоящую кучу-малу и набрав полный рот пыли. Когда мы выбрались из этой кучи с раскрасневшимися возбужденными и ободранными физиономиями, Джолли сразу отправился разыскать слетевший сапог, а Мико извлек из кустов улетевшую туда шляпу.
Когда к вечеру мы снова двинулись в путь, наши кузены все еще продолжали молчать, и я опасался, что на этом их конфликт не закончился и нас ожидает очередная драка.
– Не беспокойся, – шепнул мне Джордж. – Через несколько дней у них все наладится.
– Но я не понимаю…
– Видишь ли, Мисафир, есть раны времени и раны личные, человеческие. И человеку иногда удается исцелить свои раны, но раны времени не проходят. Иногда, правда, и наоборот бывает. И порой эти раны бывают так глубоки, что их и вовсе исцелить невозможно.
– А почему?
– Потому что человек – это всего лишь человек. А Бог в своей бесконечной мудрости сделал так, что жить – просто жить – значит всегда ранить кого-то другого. И Бог сделал так, чтобы каждый человек оставался слеп и не понимал, каково его собственное оружие, да и живет человек слишком недолго, чтобы успеть сделать что-то еще – он только и способен ревниво охранять свою собственную крохотную, зря потраченную жизнь. В общем, так все мы и живем.
* * *
Утром мы достигли каньона Батчера. Дальше тянулись сплошные пустоши – восемьдесят миль покрытой коркой каменистой земли, над которой постоянно дрожало жаркое марево. Нам не встретилось ни одного ручейка, и где-то в этой пустыне застрял угодивший в беду караван родичей нашей девчонки.
Джордж хотел, чтобы мы передвигались по ночам, хотя прекрасно понимал, что времени у нас мало. Солнце утром буквально выстреливало в небо и сразу же словно пристегивало тень верблюда – твою тень, Берк, – к пересохшей земле. Четкую линию горизонта передо мной нарушала лишь промокшая насквозь рубашка Мико. Я заметил, что с наступлением рассвета голова у него начала как-то странно болтаться из стороны в сторону; казалось, он вот-вот сползет с седла и свалится на землю.
– Эй! – окликнул я его, но он злобно прошипел:
– Ни слова от тебя не желаю слышать! Будь ты проклят!
Иной раз мимо проплывали деревья и полоски мертвой травы, потом снова тянулись монотонные равнины, на которых кое-где виднелись следы примитивных индейских повозок. Мы видели обглоданные ребра и головы антилоп. Один раз я заметил одинокий причудливый завиток бараньего рога. Затем перед нами предстали обугленные останки индейского поселения, а несколькими часами позже мы увидели лишенную кровли церковь; весь пол в ней был усыпан какими-то крошечными сверкающими обломками или кристаллами, которые мы попытались собрать, но тут же изрезали себе все пальцы. «Это что же, драгоценные камни?» – в изумлении спросил Джолли. Джордж покачал головой и указал на пустые оконные проемы: «Нет, разбитые витражи».
* * *
Наверное, я просто пытаюсь напомнить тебе, Берк, что нам доводилось переживать и куда худшие времена, чем сейчас. Ты забудь о нашем вчерашнем разговоре. Прости, что я тебе так долго голову морочил. Теперь ты вдоволь напился, лежишь в прохладном месте. Тебя, правда, немножко подстрелили, но боль от сидящей в тебе дроби постепенно утихнет. Так всегда бывает. И потом, ты ведь уже можешь даже ногу под себя подогнуть, правда? И сейчас мы с тобой, по крайней мере, знаем, куда направляемся, – а тогда мы даже этого не знали.
Тогда мы, поспав несколько часов, снова начали поиски, чтобы до восхода солнца преодолеть еще один – как оказалось, последний, – отрезок пути. На западном краю небосвода еще горели бледные отблески заката, но в потемневшем небе уже вспыхивали первые звезды. А где-то ближе к полуночи девушка вдруг воскликнула, возбужденно указывая куда-то вверх:
– Я узнаю этого великана! И это место узнаю!
Мы въехали в густую тень, отбрасываемую столовой горой, вокруг которой частоколом торчали острые осколки скал. Джордж, подобравшись ко мне поближе, шепнул: «Прислушайся-ка». Из долины у подошвы горы доносился глухой, многоголосый вой. Не успевал отзвучать один голос, как к нему присоединялся второй, затем третий. Да ты и сам все это слышал, Берк, и этот вой на тебя так подействовал, что ты вдруг резко вздрогнул и попытался повернуть обратно. Мне обеими руками пришлось тебя удерживать.
– Раз волки до сих пор здесь, – тихо сказал Джордж, – то мы, скорее всего, опоздали.
И он, разумеется, оказался прав. Он велел девочке подождать нас, и мы двинулись к повозкам, обмотав лица куртками, чтобы меньше чувствовать тот жуткий запах. У подножия горы мы увидели сухое русло реки, и там лежали останки мула. Впрочем, волки изрядно над ним поработали, и белые обнаженные ребра несчастного животного словно улыбались нам, светясь в лунном свете. Следуя вдоль сухого русла реки, мы обнаружили овраг и в нем несколько растерзанных, перевернутых вверх дном фургонов, а на другом берегу оврага в яму была свалена целая груда каких-то бумаг, трепещущих на ветру. Из одного фургона со сломанными опорами крыши торчала изуродованная, обутая в сапог нога мужчины; лицо этого человека настолько разложилось, что догадаться, сколько ему могло быть лет, оказалось невозможно, разве что борода у него была уже совсем седая. Чуть дальше, среди деревьев, мы увидели несколько женских трупов. Этих женщин – их было четыре – явно застрелили. Мы постарались как можно быстрее их чем-то прикрыть.
– Сколько всего людей было в вашем отряде? – спросил у девушки Джолли. Она перечислила всех. Но он не стал рассказывать ей, как они погибли. Видно, не смог решить, как она на это посмотрит: будет жить, зная, что, несмотря на все свои мучения, так ничем и не смогла помочь родным, не спасла их от гибели, или же поймет, что сама судьба избавила ее от страшной участи быть растерзанной волками.
Волки, впрочем, отошли недалеко, всего лишь на противоположный край оврага; мы все время видели, как сверкают в темноте их глаза, пока рыли могилы. Когда Мико наконец зашил последнее тело в одеяло, заменившее саван, я в последний раз объехал место этой жуткой трагедии. Оказалось, что вся пересохшая земля вокруг усыпана листками и клочками бумаг. Потом я заметил примерно в ста ярдах от себя след креозота и нечто странное, более всего похожее на длинные ленты, запутавшиеся в ветвях. Среди них она и стояла – та женщина, абсолютно голая, как и равнина вокруг. Она стояла среди деревьев совершенно неподвижно, и по ее плечам струились длинные распущенные волосы. Смотрела она прямо на меня. Но через некоторое время с удивлением уставилась на тебя, Берк, – как ты знаешь, мертвые все еще способны удивляться. Тогда я повернул тебя боком к ней, чтобы ей было удобней нас рассматривать. Все лицо и плечи у нее были исполосованы тонкими ножевыми порезами, а там, где ей нанесли последний удар ножом в грудь, зияла дыра, наполненная каким-то черным, странно светящимся веществом, которое все-таки, наверное, было кровью. Чуть дальше среди деревьев я увидел и других мертвых. Тот старик, труп которого мы нашил в фургоне, то и дело наклонялся и что-то выскребал из земли.
Все они спокойно бродили там, словно не замечая друг друга – мать, маленькая девочка, старик, – и это впервые поразило меня, хотя я уже столько раз за свою жизнь встречался с мертвыми, но, правда, всегда только с кем-то одним. Я стоял рядом с тобой, крепко держа тебя за узду и чувствуя твое дыхание на своих волосах, и в ужасе думал: они же не просто не замечают друг друга, они понятия не имеют о том, что рядом находятся их мертвые сородичи. И мне вдруг показалось, что даже страшная смерть этих людей менее трагична, чем их теперешнее существование. Они, мертвые, могли видеть живых, но не друг друга. Безымянные, не похороненные, оказавшиеся внезапно в беспросветном мраке, они восстали из праха и обнаружили, что абсолютно одиноки.
* * *
Мы решили немного срезать угол и двинулись на юго-запад, стремясь поскорее уйти от этого мрачного места, и прошли всего миль восемь, когда наткнулись на родник. Только-только начинало светать. Ты первым бросился к воде. Мы тоже опустились у ручья на колени и с наслаждением плескали водой себе в лицо, но девочка к нам не подошла. Она по-прежнему держалась в сторонке. По-моему, нам всем тут же стало стыдно, что мы у нее на глазах, не скрывая своей жажды и радости при виде воды, так бросились к ручью, так явно показали, что даже после увиденного хотим только одного: жить. Наклонившись, чтобы еще раз напиться, я заметил чуть впереди одного из тех волков. Он бесшумно скользил меж деревьев, то и дело скрываясь из виду, так что я с трудом сумел проследить, куда он движется.
– Послушай, Мисафир, – прервал мои наблюдения Джолли. Но я его не слушал.
– Ты только посмотри, как он похож на собственную тень! – воскликнул я и только тут заметил, что у Джолли совершенно перекошенное лицо, а в голосе звучит ужас.
– Ты когда-нибудь видел что-то подобное? – Он задохнулся. – Я столько по миру странствовал, но с таким ни разу в жизни не встречался. Неужели это индейцы, Мисафир?
– Можно было бы и на них подумать, – пожал плечами я, – да только странно все это: какие-то коробки, огромное количество бумаг повсюду разбросано… Нет, очень я сомневаюсь, что это индейцы.
Наша девочка лежала, ни на кого не обращая внимания; вид у нее был совершенно отсутствующий, какой-то даже туповатый. И мы все просто не знали, что ей сказать, чем ее утешить. Я устроил над ней нечто вроде навеса, а сам пристроился к тебе под бочок; мы даже немного подремали втроем, но лежать у меня на плече, как раньше, она не захотела. Да и я спал плохо, то и дело просыпался, и мне снились ужасные сны, да и тебе, по-моему, тоже, а все-таки мне от твоего присутствия становилось легче, надеюсь, что и мне удалось хоть немного облегчить твою печаль.
Ты и сам, наверное, помнишь, что случилось потом: нас разбудили чьи-то негромкие голоса. Четверо вооруженных мужчин, преодолев подъем, увидели ручей и направили своих лошадей вниз по склону к воде. Первым ехал неправдоподобно огромный бородатый великан, который сразу тебя заметил и воскликнул:
– Боже всемилостивый! А это еще что такое, черт побери?
Я поспешно вскочил и принялся объяснять, что мы из отряда лейтенанта Неда Била и везем воду одному заблудившемуся каравану, а это один из верблюдов, принадлежащих военному министерству. Однако мои краткие объяснения отнюдь не заставили их отвести в сторону ружья. Особенно остро я чувствовал спиной, какой ты огромный, огромный, как корабль, огромный, как черт знает что, и в тебя ничего не стоит попасть любому, особенно с такого близкого расстояния, даже если он не умеет стрелять. Эта мысль настолько меня поглотила, что стало трудно дышать.
– Нам неприятности ни к чему, – это ровным голосом сказал Джолли и сел, отбросив куртку. Оказалось, что у него тоже наготове винтовка.
Бородатый великан внимательно нас осмотрел и наконец сказал:
– Что ж, передавайте привет лейтенанту Билу. Мы тут, конечно же, наслышаны о его добрых делах.
Напряжение, еле заметной дымкой висевшее в воздухе, теперь словно развеялось. Великан протянул руку Шоу, и тот пожал ее. Джордж тоже пожал ему руку, а потом спустился к ручью, чтобы умыться со сна. Всадники принялись снимать чересседельные сумки, стягивать с себя пропотевшие рубахи, вытаскивать из растоптанных сапог бледные ноги. Вскоре кто-то уже смеялся, и вообще все выглядело как встреча друзей.
Вот тут-то и проснулась наша девочка. Она прижалась ко мне и еле слышно прошептала:
– Это моя лошадка.
– Это верблюд, детка.