Без воды

Но неужели папа сейчас не мог хотя бы телеграмму прислать? Не похоже на него.

Апачи всегда на телеграммы охотятся.

Но, мама, теперь такое совсем редко случается.

Не так уж и редко. Вот пару лет назад я послала телеграмму, а потом телеграфист сообщил, что линия перерезана и ничего отправить нельзя, пока разрыв не найдут и не исправят, а это может и несколько недель занять. Я никогда не забуду, как он в этот момент выглядел – как он сказал, что теперь все слова, написанные разными людьми, словно рассеяны в воздухе и утрачены навсегда. Ему, бедолаге, тогда велели объехать всех в нашем округе и объяснить, что если людям понадобится известить близких о чьей-то смерти или болезни, то им придется делать это с помощью писем, как в старые времена.

Похоже, мам, ты уже лучше себя чувствуешь?

Да, гораздо лучше. Но нам предстоит просто ужасный вечер – ведь придется заставить твоих братьев-грубиянов признаться, где они были и что там делали. Мне от одной мысли об этом тошно становится.

Возможно, к вечеру уже и папа домой вернется.

Хорошо бы. Пусть тогда он с твоими братьями и объясняется.

Так ты думаешь, мама, что они все-таки именно в Прескотт отправились? В полицейское управление?

Да. Я думаю, что именно туда.

В Прескотт?

Да, в Прескотт. Наверняка туда.



Часть 5



Колорадо

Нам, пожалуй, и впрямь пора отсюда уходить, Берк, пока эти люди не вернулись. Им тут и так будет чем заняться, только, клянусь твоей чертовой бородой, о нас они вряд ли забудут. А мы с тобой и напились вдоволь, и отдохнули. И потом, сейчас еще довольно прохладно. Если сразу уйти, еще до рассвета, то, пока пекло не наступило, можно успеть немало отмахать – не столько, конечно, сколько мы тогда, в караване, проходили. Теперь нам не под силу по восемнадцать миль в день отмахивать, даже когда мы оба неплохо себя чувствуем. Я, правда, думаю, что потом мы начнем быстрее двигаться, ведь сейчас зеленые болота вокруг Сан-Антонио практически высохли и превратились в плоские коричневые равнины, идти по которым довольно легко. Только равнины эти на редкость скучные, тянутся во все стороны до самого горизонта. А там, глядишь, и наше путешествие к концу подойдет. Я что-то давно свою фляжку не пополнял; в последний раз это было на берегу Колорадо перед тем, как мы повернули на север и оказались в новом штате Нью-Мексико[40]. Вода в Колорадо горькая и какая-то вонючая. А еще эта река показала мне Хобба – он был совсем маленький и играл на берегу, а за спиной у него умирало солнце.

Помнится, Нед Бил, почти не умолкая, все повторял, как замечательно все у нас складывается, но сам небось настороженно во все стороны посматривал со спины высоченного Сеида, поскольку мы как раз пересекали территорию, населенную команчами. У него, правда, хватило ума не заставлять музыкантов развлекать нас своей игрой, но шума и без них хватало: во-первых, стучали и бренчали дорожные строители, команду которых охраняли кавалерия и пешие солдаты; во-вторых, в хвосте обоза тащились кареты «Скорой помощи», нагруженные поклажей мулы, геолог со своим имуществом, свора собак и обозные прачки; а в-третьих, отставая от нас мили на две, громыхала полевая кухня Эба. В общем, уж точно нельзя было сказать, что путешествовали мы бесшумно. Однако на протяжении пятидесяти миль с лишним мы не встретили ни одной живой души, не обнаружили ни одного источника воды – только мертвые смотрели, как мы проходим мимо; они выглядывали из пещер, расположенных высоко на отвесных склонах, или из пересохших вади, где были разбросаны их непогребенные кости.

Мы пересекли Ред-Ривер и Канейдиан-Ривер, после чего дорога неуклонно шла в гору, и в итоге мы поднялись так высоко, что от нас во все стороны разбегались, карабкаясь на крутые утесы, коричневые горные бараны с закрученными в узел рогами. Все это Нед Бил воспринимал с восхищением, словно некое чудо. За пазухой он постоянно носил дневник, в котором подробнейшим образом описывал наше путешествие: где и как был устроен тот или иной привал, каковы были окрестности лагеря, какие в горах имелись роскошные пастбища, какие ящерицы водились среди скал, какие наконечники стрел нам доводилось видеть.

Экспедиционный геолог Уильямс, бледный, одутловатый и невероятно чопорный тип, так сильно потел, что у него за день даже куртка насквозь промокала. Каждые четверть мили он спрыгивал с повозки, подбирал с земли что-то его заинтересовавшее, с важным видом крутил это в руках и качал головой. Джолли, мрачный, разгневанный тем, что его разлучили с Сеидом, развлекался тем, что изводил Уильямса бесчисленными вопросами о тех или иных знаках, оставшихся на скалах и на земле. А это правда, спрашивал он, что здесь когда-то росли леса, а золотая пыль много лет дождем сыпалась с небес, так что даже лесное зверье было как бы припудрено золотом? А это правда, что зимние дожди вымывали на горных склонах золотые самородки размером с кулак?

– Не знаю, сэр, – спокойно отвечал ему Уильямс, – но моя прямая цель это выяснить.

Этот чертов Уильямс вечно уходил куда-то в сторону от каравана, и, должно быть, только благодаря его привычке шляться где попало мы однажды наткнулись на индейцев. Когда мы добрались до штата Нью-Мексико, местность вокруг превратилась в сплошную паутину пересохших рек и ручьев, так что наш любознательный геолог вечно был окутан плотными облаками мельчайшей пыли. Как-то в полдень мы обнаружили его повозку в стороне от основной тропы, но его самого в ней не оказалось. Мы стали искать и звать его, но ответа не получили. Наконец примерно в четверти мили от дороги мы заметили его на вершине одной из скал, он неподвижно сидел на корточках, не отзываясь на наши крики. «Уильямс! – крикнул Джолли. – Давайте-ка наконец возвращайтесь!» Но он не обернулся. Мы влезли на скалу и увидели, что на небольшом расстоянии от геолога в густой траве стоят два индейца из племени киова и целятся в него из луков. Индейцы были так близко, что было видно, как солнце отражается от их черных прямых волос и смуглых обнаженных рук. «Команчи!» – крикнул Джордж, и это прозвучало так – впрочем, никто даже и не удивился, – словно он может спрыгнуть со своей Майды и броситься к индейцам в объятия.

Потом, правда, киова увидели верблюдов, опустили луки и еще целую вечность на нас пялились, прежде чем убраться восвояси. Как только они ушли, караван двинулся дальше. После этого случая индейцы стали встречаться нам все реже и реже. В итоге Нед Бил пришел к выводу, что те двое наверняка рассказали о нас, и весть об отряде белых, путешествующих верхом на чудовищах, моментально облетела все племена.



* * *

Кем могли быть те люди, что проходили этим путем до нас? Какие истории о них сложили индейцы? Что рассказывали о здешних местах они сами? И как переменится жизнь в этих бескрайних пустошах, когда верблюд станет здесь животным столь же обычным и непримечательным, как американский заяц или калифорнийская кукушка? Нед Бил любил задавать подобные вопросы – или просто произнося их вслух, или обращаясь к любому, кто, на свою беду, оказался поблизости. Если он и подозревал, что пехотинцы уже начинают от него шарахаться, то виду не показывал. По вечерам он выезжал с небольшой группой приятелей на охоту и снабжал своих офицеров свежей дичью; иной раз запах жаркого преследовал нас всю ночь, мы чувствовали его даже во сне, а еще этот запах привлекал койотов, которые подходили чуть ли не к самому костру. А помнишь, как в реке Пекос Бил поймал на крючок какую-то жуткую хищную рыбину? Мы с Джорджем с берега увидели, как эта тварь с блестящей чешуей бьется на мелководье, тут же ринулись в воду и вытащили ее. Рыбина была совершенно невероятная и жутко свирепая на вид: нижняя челюсть выдвинута вперед, чтобы если уж вцепиться, так намертво; вдоль спины у нее развевались длинные красные плавники. Увидев ее, солдаты и рабочие сразу бросились на берег, побросав свои самодельные удочки. А Эб завопил: «Эй, ребята, выловите мне еще одного! Такого же большого, как этот!» Мы выстроились возле тех мест, где над омутами виднелись маленькие водовороты; наши голоса эхом разносились по каньону. Вы, верблюды, тоже подошли поближе и стали смотреть, пощипывая тростник, словно тоже имели право на свою долю в добыче. Солнце стояло в небе уже высоко и слепило глаза, отражаясь в брызгах воды, но мы так ничего и не поймал, зато я «словил» в реке Пекос душу какого-то весьма неприятного мертвеца, и он «показал» мне какой-то большой пароход и залитые тусклым светом фонарей улицы города, которого я никогда в жизни не видел. И за весь тот день в реке больше не проявилось никаких признаков жизни. Мы были так возбуждены первым уловом и так старались поймать еще одну такую рыбину, что совсем забыли о пойманном Билом гиганте, которого выволокли на камни подальше от воды. Там он и испустил свой последний вздох, но, когда мы наконец снова о нем вспомнили, к его туше вовсю слетались пернатые падальщики, которые уже успели выклевать ему один глаз, и в итоге Эб отказался его готовить. Пришлось так и бросить его на скале. Его чешуя еще долго светилась в сумерках, а мы вынуждены были довольствоваться своим прежним довольно жалким рационом.



* * *

Ты знаешь, Берк, чем дольше я живу, тем больше убеждаюсь, что люди особенные, обладающие редкими талантами, более всего страдают от собственных тревог и волнений, которые словно разъедают их душу, тогда как люди бесполезные и глуповатые идут по жизни легко, влекомые собственными заблуждениями и нелепыми идеями. Это единственное объяснение, которое приходило мне в голову, когда я видел, как прекрасно себя чувствует этот чертов Джеральд Шоу, возглавлявший теперь даже еще больший, чем наш, караван вьючных мулов. Их караван двигался мили на две впереди нас, и на каждом перегоне продвижение через штат Нью-Мексико сопровождалось точно такими же скандалами Шоу с Билом, какие возникали у него и с Уэйном. Он, похоже, вечно пребывал в споре с самим собой, с одной стороны, демонстрируя всем свое презрительное отношение к верблюдам – и с каждым днем считая его все более оправданным, поскольку наш караван все сильнее отставал от каравана мулов, – а с другой, испытывая зависть из-за того, что ты и твои сородичи неизменно вызывали восторг у представительниц прекрасного пола.

А помнишь, как близ Альбукерке накал страстей достиг наивысшей точки? Мико и мне поручено было вместе с Эбом отвезти в город его полевую кухню, и мы там оказались только втроем. Место было довольно-таки странное. Пока Эб улаживал дела с маркитантом, Мико обратил мое внимание на то, как интересно расположены дома в городе – они были как бы поставлены на ступеньки друг над другом и соединены изогнутыми хитроумными лестницами. Это неожиданно вызвало у Мико небывалый восторг; я и не думал, что он способен так радоваться.

– Вот! – воскликнул он. – Это уже гораздо больше похоже на настоящий большой город, Мисафир! – И он стал носиться вверх-вниз по этим террасам, и я за ним следом, но оказалось, что двери этих странных домов ведут в абсолютно пустые, нежилые комнаты. Иногда, правда, нас приветствовал там какой-нибудь забытый одинокий горшок, но очаг, даже если в нем еще оставалась зола, был холодным. Каждый раз, как Мико врывался в очередной пустой дом, сердце мое, испытывая тревогу, начинало громко стучать, ибо я чувствовал, что по ту сторону двери нас вполне может поджидать душа кого-то из мертвых. Но, как ни странно, мертвые нам не встречались. Наверное, всех мертвых, принадлежавших этому народу, похоронили правильно, любящими руками; а может, мертвые просто давным-давно ушли отсюда и находятся где-то очень далеко.

Стало уже совсем темно, когда мы отыскали в путанице этих строений обратный путь к дому маркитанта. И тут нас поджидало очередное огорчение: Шоу и трое его приятелей отправились в местную пивную на наших верблюдах – на тебе, Берк, и на Салехе. Девицы в салуне так и высыпали на балкон, пища, как цыплята в корзине, и радостно их приветствуя. Я даже опасался, что балкон не выдержит и рухнет под их немалым весом.

Как потом объяснял начальству Мико, мы лишь последовали за Шоу и его дружками, чтобы «хорошенько им объяснить, что не полагается чужих верблюдов без спроса брать».

– Действуйте ладонью, сэр, ладонью, – тихо советовал Мико, подойдя к Шоу, но при этом так сжал кулаки, что у него даже косточки пальцев побелели. – Они терпеть не могут, когда их бьют.

Шоу был фунтов на двадцать тяжелее самого крупного человека в отряде и, пожалуй, лет на двадцать старше, но ему тем не менее даже спиртного не требовалось, чтобы перейти от разговора на повышенных тонах к драке. В данном случае все произошло за две секунды. А где-то между пришпиливанием Мико к столу и обмакиванием усов в стакан с виски взгляд Шоу вдруг стал таким, какой бывает у бешеной собаки, когда она и сама не знает, что сделает в следующее мгновение. Казалось, он в равной степени способен либо вновь поставить своего обидчика на ноги, отряхнуть его одежду и рассмеяться, либо убить его на месте. Мне потом говорили, что я, не помня себя, заорал: «Да ладно тебе, Шоу! Хватит, черт побери!» Но от этого стало только хуже. Не ослабляя хватки и продолжая удерживать Мико, Джеральд Шоу повернулся и запустил в меня стаканом, который вдребезги разнес зеркальную стену бара. Это послужило сигналом для собравшейся там пьяной компании. Парни, словно почувствовав свободу, принялись хватать друг друга за грудки и размахивать кулаками. Кто-то чуть не удушил меня, зажав мне шею согнутой в локте рукой, а потом швырнул на пол, где я «встретился» с чьим-то сапогом и ножкой стола, а потом, с трудом поднявшись на четвереньки, увидел, как Мико с пронзительным криком прыгнул в кучу солдат в противоположном конце салуна.

Хозяин заведения сперва бегал вокруг них, потом вытащил из-под стойки револьвер и выстрелил в потолок, проделав в нем изрядную дыру.

– Я вас предупреждал! – проревел он, воспользовавшись мгновенно возникшей тишиной. – Немедленно оставьте девчонок в покое и выметайтесь отсюда к чертовой матери!

Стрельба и грозный вопль хозяина возымели действие: послышалось дружное шарканье ног, направлявшихся к дверям, что почти всегда предшествовало воцарению закона. Из-под пианино донеслись стоны, и каблуки сапог еще более решительно застучали в сторону выхода. Отталкивая конечности лежащих на полу людей и отшвыривая ножки от стульев, выломанные в процессе схватки, из-под тел выбрался вполне живой Мико. Из одежды у него торчали осколки стекла, которые он аккуратно вытаскивал. Вот уж никогда не думал, что он может оказаться таким героем!


Впрочем, когда Нед Бил об этом услышал, он всем нам, пятерым, показал, где раки зимуют.

– Я считал, что вы, турки, люди слишком воспитанные и преданные Богу, чтобы участвовать в таких безобразных драках, – презрительно заметил он и покачал головой: – Увы, я ошибся: вы, я вижу, еще хуже, чем мои ребята.



* * *

После этого случая Джордж придумал, как нам обгонять тех, кто шел впереди каравана, прокладывая путь, и обязал всех остальных из нашей компании подчиняться его требованию сниматься с места еще до рассвета, заранее подготовив и собрав все свое имущество. Понятия не имею, почему это имело для него такое значение, но догадываюсь, что свои расчеты он строил на простой арифметике. Оказавшись в седле, Джордж уезжал на полмили вперед и все время подбадривал и подгонял нас, подчеркивая даже самые слабые наши успехи.

– Ты видишь, Мисафир? – мог сказать он, обнимая меня за плечи. – Вон тот парень, например, еще только свой спальный мешок укладывает. А вчера, когда мы только начали палатки ставить, он уже спал. И что это значит? А то, что мы уже десять, а то и пятнадцать минут выиграли! Тебе не кажется?

Мне-то казалось, что любой выигрыш во времени все равно будет сведен на нет, потому что всем придется ждать, когда притащится полевая кухня Эба, наш, так сказать, камбуз. А его кухня, по крайней мере, раз в день застревала на ухабистой дороге, и без твоей помощи, Берк, вытащить его из очередной ямы было невозможно.

В итоге Джордж все-таки понял, что в моих словах есть доля истины, и обратился к Эбу:

– Неужели ты не можешь ехать хоть немного быстрее?

– Все дело в этой проклятой мельнице, – отвечал повар. – Тяжеленная, сотни три фунтов, вот оси и ломаются, хотя мы этой мельницей почти не пользуемся.

Уяснив, что источник нашего постоянного отставания кроется в Маленьком Великане, Джордж отправился к нашему командиру, однако Неду Билу эта мельничка, как оказалось, почему-то очень дорога, он даже по имени к ней обращался. Все это, разумеется, затрудняло воплощение в жизнь намерения Джорджа непременно от мельницы избавиться. С другой стороны, был получен приказ к началу октября добраться до Форта Техон, и Бил, измученный пророчествами Джорджа насчет того, что «очень скоро» на нас обрушатся крайне неприятные зимние дожди, внезапно потребовал прибавить ходу и даже выразил желание оставить мельницу на одной из стоянок, спрятав среди застывших потеков лавы – пусть она впоследствии вызывает удивление у индейцев или у проходящих по этой пустынной местности караванов переселенцев.

– А знаете, я однажды вот в такой же пустыне на печатный станок наткнулся, – с мечтательным видом сообщил нам Бил.

– И вы ему тоже какое-то имя дали? – тут же спросил Джордж.

Однако Эб, несмотря на несколько невнятный приказ лейтенанта, все никак не мог себя заставить расстаться с «проклятой мельницей».

– Первосортная сталь, которая, по крайней мере, две сотни долларов стоит! И что, просто взять и оставить это в пустыне? А все потому что какой-то дурак-квартирмейстер решил, будто молоть зерно в пути – это отличный способ убить время!

В общем, несмотря на все провокации Джорджа, мы до самой Рохиты продолжали тащить за собой эту мельницу, точно сломанную ногу. Столовая гора в Рохите служила неким верстовым столбом еще в юности Била, и уже в сумерках мы все собрались вокруг него, пока он искал у основания горы имена ребят из его отряда, нацарапанные на скалах среди древних индейских рисунков, выбитых там бог знает сколько сотен лет назад. Однако найти нам ничего не удалось, кроме узкой извилистой тропки, ведущей куда-то вверх, которой Нед Бил совершенно не помнил. Тропка была довольно крутой, на вершине горы мы заметили полуразрушенную церковь со стенами цвета крови, прятавшуюся среди черных кедров.

– Как ты думаешь, сколько мертвых там лежит? – шепотом спросил у меня Мико.

– Должно быть, немало.

Да, их оказалось несколько дюжин. Я видел, как мелькают их полупрозрачные силуэты, становясь видимыми по мере того, как гасли последние солнечные лучи: совсем еще мальчишки, они выглядывали из-за края крутого обрыва, и глаза их светились, как падающие звезды.

Мы только-только расселись вокруг костра, когда вдруг зазвонили церковные колокола – первая музыка для нас за столь долгое время. Этот звон медленно стекал с вершины горы, проникая в наши души, струясь по позвоночнику, заставляя нас замереть и не двигаться. Клянусь, даже вы, верблюды, сбились в кучу, словно испытывая непонятное беспокойство и пытаясь понять, кто это там, наверху, перебирает веревки колоколов?

Я никогда ни с кем не говорил о том, что вижу мертвых – только с тобой, Берк. И все же тем вечером во время ужина я, повернувшись к Джорджу, тихо спросил:

– Тебе не кажется, что они предупреждают нас, чтоб мы держались от этой горы подальше? Ну, те духи на вершине?

– Может, и так, – сказал он. – А если это не духи? Как ты думаешь, не пригодилась бы им в таком случае наша мельница?

Подобное решение показалось приемлемым для всех, и мы решили оставить там Маленького Великана в качестве жертвы тем богам или душам тех добрых людей, что построили в пустыне дом Божий.

И, когда наутро караван снова двинулся в путь, Нед Бил приказал нам, несчастным стражам камбуза, оттащить полевую кухню Эба со всеми ее бряцающими и дребезжащими причиндалами на вершину горы к церкви.

При ближайшем рассмотрении оказалось, что место это было исполнено определенного величия. Арку ворот обвивали побеги дикого винограда с сухими, как бумага, пурпурными листьями, а кладбище было обнесено аккуратной оградой. На церковном дворе гоняли обруч индейские ребятишки в белых рубашонках, но твое, Берк, появление заставило их буквально остолбенеть. Обруч покатился в заросли колючего кустарника. Мы остановились прямо под аркой, и ребятишки немедленно облепили твои ноги. И мертвых я там тоже заметил: они как бы плавали в воздухе по краю толпы, держа во рту большой палец, и туманный их взор был устремлен вдаль.

Из-за колонны на крыльце церкви вдруг появился лысый улыбающийся падре в коричневой сутане. Он пожал нам руки, а потом угостил только что сваренным кофе, пока ребятишки, осмелев, лазили по тебе, Берк, как по дереву.

Джордж времени не терял:

– Наш лейтенант, Нед Бил, интересуется: не нужна ли вам мельница для кукурузного зерна?

Мне никогда раньше не доводилось видеть, чтобы человек так долго раздумывал, стоит ли ему принять неожиданный подарок.

– Ну, – промолвил в конце концов падре, – это зависит от того, насколько тонко она мелет?

Однако мы были настроены весьма решительно и, желая ни в коем случае не позволить этому невоспитанному служителю церкви помешать нам довести до конца свое благотворительное действо, наперебой принялись доказывать, что проклятая мельница – самая лучшая по эту сторону от Миссисипи. Впрочем, пробная молотьба произвела на падре совсем иное впечатление. Он пропустил сквозь пальцы полученную муку – весьма, надо сказать, грубого помола – и только хмыкнул. Второй помол оказался ненамного лучше. Джордж изрыгал проклятия, заставляя мельничное колесо крутиться быстрее и быстрее. Эб вертелся рядом, не веря в успех и став совершенно бесполезным. Сколько-нибудь благоприятное будущее для нашего Маленького Великана казалось ему невозможным. День уже клонился к вечеру, стало значительно прохладней. Между тем ребятишки украсили твою узду дикими цветами, и ты стоял с весьма самодовольным выражением на морде и с некоторым презрением наблюдал, как мы, сменяя друг друга, вращаем ручку мельницы до тех пор, пока не начнет жечь руки.

Я так увлекся, что не заметил исчезновения Джолли; заметил лишь, что он откуда-то вернулся, страшно расстроенный. Но он ничего мне не сказал, и лишь когда после меня пришла его очередь, опустившись на колени, крутить ручку мельницы, быстро шепнул:

– Я бродил по их кладбищу, Мисафир. Скажи, чьи это дети?

– Не знаю. Сироты, наверное.

– А тебе не приходит в голову, что их украли?

К тому времени, как мы заканчивали уже четвертый помол, Джолли успел и снова куда-то сходить, и вернуться, и поработать в свою очередь.