Без подводных камней
Часть 19 из 25 Информация о книге
Для доступа к библиотеке пройдите авторизацию
– Ну ясно, – вздохнул Шубников, – но в целом она нормальная была?
– Ну такая… Недалекая, но хорошая, в принципе, тетка. По сравнению со своим родственником так вообще ангел. Помогла мне устроиться, когда эта скотина Гаккель меня на кафедру не взял.
– А что так?
– А то ты не понимаешь? Блатного предпочел. Валерия Михайловна хотела его уговорить, чтобы все-таки меня взял, но они страшно разругались.
– Из-за тебя?
Тимур широко улыбнулся:
– Да ну, кто я такой, чтобы из-за меня ругаться. Просто когда Павлов умер, вакцину стало некому варить, ну и началось… Я вообще зря не хочу наговаривать на хороших людей, но мне кажется, что они все это организовали ради денег.
– В смысле?
– На пороге смерти любую сумму отдашь, лишь бы только еще пожить, правда?
Шубников пожал плечами.
– Валерия Михайловна, святая простота, верила во всю эту ересь, а Гаккель с Павловым просто бабки заколачивали, – вздохнул Тимур. – Я когда понял, то отстранился от них, не хотелось, знаешь, мараться. Хоть они мне ничего и не платили, но до сих пор как-то неприятно, что я участвовал в надувательстве тяжело больных людей. Когда Павлов умер, Гаккель хотел, чтобы Валерия сама готовила вакцину, но она отказалась. Не умела, да и оборудования у нее на кафедре такого нет, как в Институте цитологии. А Гаккелю в принципе было наплевать, что она там сделает, хоть дома у себя куриный бульон сварит.
– Не стала, значит, в откровенном надувательстве участвовать?
– Нет, конечно! Она отличная тетка, хоть немного и того, – Тимур горестно вздохнул. – Ну как немного, если Веронику грохнула…
Поблагодарив Тимура за уделенное время, Шубников отправился домой. Сходил он, похоже, не зря, данное исследование не поставило точку, но показало, в каком направлении следует идти.
Неизвестно, как сейчас, но когда он сам работал в стационаре, брать деньги у пациентов было не принято. Больные благодарили другими, иногда более существенными вещами, каждый в меру своих возможностей. Кто-то просто нес коньяк и конфеты, кто-то редкие книги, директора магазинов оставляли свои телефоны на предмет приобретения дефицита, а если ты стоял в очереди на жилье и успешно оперировал работника исполкома, то получал квартиру в первом сданном доме. Или во втором, в зависимости от должности пациента. Словом, принцип услуга за услугу работал отлично, и никто не приплетал к нему пошлые дензнаки. Урологи и гинекологи брали, но это у них такая уж традиция.
Валерий Николаевич учел их передовой опыт и придумал извлечь выгоду из странных идей своей невестки. Главврач говорила ему, что сын много работал, только на дому вводил препарат примерно десяти человекам, а сколько еще приходило в лабораторию? Ну пусть еще десять, хотя наверняка гораздо больше. Для круглого счета возьмем с каждого по десятке, это двести рублей в неделю, поделить на двоих, потому что Валерия Михайловна была замужем за богатеньким Филиппом, о деньгах не думала, а радела за науку. По самым осторожным подсчетам получается четыреста рублей на каждого в месяц, то есть еще одна профессорская зарплата. Как минимум. Естественно, Гаккель взбесился, лишившись такого источника дохода, ради которого ему и делать-то ничего не надо было. С другой стороны, у него была самая опасная задача – выколачивать деньги из больных. А вдруг бы кто пожаловался? Медицина-то у нас бесплатная. Но тут Валерий Николаевич мог легко ответить принципиальному пациенту, что бесплатная-то она бесплатная, но вот товарищи бесплатно придумали лекарство от рака, а его никуда в разработку не берут, поэтому все приходится делать на голом энтузиазме, в свое свободное время и на личные средства. Так что они просят только компенсировать затраты, а выгоды никакой не получают.
Валерий Николаевич близок с братом, хорошо знает обеих его жен, вхож в их дома и ориентируется в них, как в своем собственном. Если Веронику убила не Валерия, то именно у Гаккеля было больше всех возможностей устроить эту жуткую постановку.
Вопрос: зачем? С какой целью? Украсть бумаги Валерии, не найдя которых она угодила обратно в дурдом? Филипп говорит, что ключи от квартиры только у хозяйки и у него самого, но в семьях часто так бывает, дал запасной комплект брату, чтобы поливал цветы, пока ты в отпуске, да и забыл. А если и нет, то где валялись те ключи, пока Ветров жил с молодой женой? Брат мог сделать хоть тысячу дубликатов, никто бы этого не заметил.
Итак, технические возможности для преступления шикарные, но смысл? Вероника вообще никому не мешала, тихая женщина без особых претензий, только с небольшой фобией. Валерию не нравилось, что она родит наследника? Но у Филиппа уже есть двое детей, все равно все достанется им, а не брату. Какая Валерию разница, на двоих они будут делить несметные богатства или на троих, он-то все равно за бортом, как наследник второй очереди.
Гаккель соскучился по денежкам и захотел возобновить бизнес, для чего ему понадобились записи невестки? Добром она не давала, не хотела, чтобы ее открытие попало в недобросовестные руки, и Валерий решил силой отобрать научное наследие? Так себе версия, хоть и оригинальная. Во-первых, Тимур прав, на кухне такое лекарство не сваришь, нужно оборудование, которое есть только в специальных учреждениях, в которых работают специально обученные люди, понимающие, что разработки Валерии – полное фуфло, изыск скучающей домохозяйки. Возможно, Гаккель нашел беспринципного шарлатана, который за деньги согласился делать вакцину, только ему нужен был рецепт, а Валерия отказывалась его дать… Вариант, но все же городить такую жуть ради приварка в четыреста рублей… Не проще ли взять в роддоме просроченную БЦЖ и вводить под видом чудодейственного лекарства? Тоже вакцина, какая, в конце концов, разница, против рака или туберкулеза? Для хирурга эти нюансы несущественны, а для мошенника тем более.
Мотив в конце концов выяснится, главное, что с точки зрения физической возможности Гаккель наиболее вероятный кандидат, если исключить виновность Валерии. Недаром он, занятой человек, весь суд просидел возле брата, типа поддерживал. Родные дети не приехали, а брат поддерживал, хотя Филипп и сам неплохо справлялся. И в больницу зачем-то Валерию повез. Нет, понятно, ты приехал по зову брата в разгар приступа, помог, но дальше-то зачем целый день кататься вместе с психбригадой? Брат братом, но у тебя семья, дети и работа. Самопожертвование? Или желание держать руку на пульсе, быть уверенным, что все идет по твоему плану?
Шубников вздохнул. Врач, конечно, самая гуманная профессия на свете, но хирурги вообще люди жесткие. Гуманные, добрые, но жесткие. Знают, что такое смерть, и что такое убить человека, тоже рано или поздно узнают. У каждого врача свое кладбище, и всегда есть груз вины, который он несет за плечами. Справляются с этим по-разному. Большинство спасается самоотверженным трудом и добрым отношением к пациентам, некоторые получают утешение в вере, обладающие несокрушимым здравомыслием находят отдушину в хобби, например, спорте, выращивании кактусов, рисовании или написании книг, и лишь единицы зарабатывают комплекс бога, который заключается не столько в том, что человек начинает считать себя всемогущим, сколько в том, что воспринимает людей своими игрушками. Этим опасным докторам лучше всего немедленно сменить профессию, но горькая ирония в том, что они преуспевают в ней быстрее других. Гаккель всегда веселый, жизнерадостный, не обуреваемый угрызениями совести, быстрый в решениях, потому что ему наплевать, что с пациентом будет дальше, поэтому производит очень хорошее впечатление. Он внимательный, всегда выслушает, подбодрит, разве подумаешь, что ты для него что-то вроде машинки, с которой пока еще интересно играть, а как надоест, тебя зашвырнут на антресоли? Валерия с Вероникой чем-то помешали, значит, надо их устранить. Хорошо продумать и аккуратно все сделать, а угрызения совести для дураков.
…За размышлениями Шубников не заметил, как подошел к дому. На углу телефонная будка соблазнительно приоткрыла дверь. Он заглянул – трубка не оторвана и в ней раздается длинный гудок. В кармане обнаружилась куча двухкопеечных монет, не пришлось даже залезать в дыру в подкладке, и время еще не перевалило за десять вечера, контрольный срок, после которого приличные люди не звонят другим приличным.
– Клавдия Константиновна?
– Добрый вечер, Александр Васильевич.
– У вас такое красивое имя. Вы, наверное, из рода римских императоров?
Она засмеялась:
– Естественно. Da tales doses. Misce fiat pulvis[1].
– Я так и думал. Можно сказать даже cogito ergo sum[2].
– Рада за вас, – сказала Клавдия, и Шубников подумал, что она в этот момент улыбается.
– И я, – улыбнулся и он.
– Ну что, до завтра? Помните, мы в первую смену.
– Слушайте, а я такой трезвый, что даже забыл об этом, – вдруг спохватился Шубников, – представляете?
– Александр Васильевич… – начала Клавдия и замялась, но он понял, что она хотела сказать.
– Не волнуйтесь, Клава, я знаю, что это ничего не значит и я все еще алкаш. Я не пойду вас провожать и целоваться не полезу, и звонить больше не буду.
– Нет, звоните, пожалуйста.
– Да? Вы разрешаете?
– Звоните в любое время.
Шубников вздохнул:
– Я вам попозже скажу, что люблю вас.
– Конечно, не спешите.
– Спокойной ночи.
– Спокойной, Александр Васильевич. Завтра увидимся.
* * *
Ирина пришла на работу с тяжелой головой, в состоянии сродни похмелью. Методы работы Гортензии Андреевны несколько шокировали ее, и дело было не только в том, что во время вчерашнего разговора с Огоньковой возникали моменты, когда она всерьез опасалась за свое место. Просто нельзя вламываться к людям и запугивать их до полусмерти. Гортензия бы еще на фургоне «Хлеб» подкатила для полноты картины! И слава богу, что Огонькова от неожиданности призналась сразу, иначе старая учительница развернулась бы с такой стороны, с какой Ирина совершенно точно не хотела ее знать.
Нет, Гортензия Андреевна пусть как знает, а она будет действовать строго по закону. Все эти разговоры, что иногда «надо брать на себя ответственность», «иметь мужество», они хороши в ситуациях непосредственной угрозы жизни и в военное время, но там вступают в силу свои законы, четко регламентирующие, что можно, что нельзя. До миллиграмма высчитано количество ответственности, которое ты должен на себя взять.
Ирине было очень стыдно за вчерашнее, пусть сама она не сказала Огоньковой ни одного худого слова, но ведь разболтала Гортензии о закрытом процессе, а потом взяла ее с собой к Марине Николаевне, а должна была идти одна. Вернее сказать, вообще не должна была никуда идти, а сразу доложить обо всем Павлу Михайловичу, а дальше уже полагаться на решение своего непосредственного начальника.
Все‐все, больше никогда никакой самодеятельности! Никакой работы вне здания суда! И Гортензия Андреевна больше не услышит от нее ни звука о делах, никогда и ни при каких обстоятельствах!
Она хочет дружить с доброй старушкой, обожающей ее детей, как собственных внуков, хочет обсуждать с ней книги, фильмы и политику партии… А о том, что Гортензия Андреевна когда-то «брала на себя ответственность» и готова сделать это снова, надо поскорее забыть.
Каков же итог их вчерашних противоправных действий? Надо признать, что, по сути, разговор ничего не принес, кроме мучительного чувства стыда. У Огоньковой безупречное алиби, да и мотив выглядит жиденько. Убить Веронику, чтобы не разболтала о подмене Коли? Но тогда необходимо было и старую акушерку отправить на тот свет, поскольку именно она являлась главной носительницей тайны. Однако Марина Николаевна почему-то этого не сделала. Она профессор, здравомыслящий человек, умеет соотнести выгоду и риск. Начнем с того, что у Коли такая группа крови, какая может быть у родного ребенка Филиппа и Валерии, это было установлено еще тогда, а других надежных способов определить, является ли парень биологическим сыном Гаккелей, на сегодняшний день не существует. Цвет глаз еще можно принять во внимание, например, у кареглазых родителей может родиться голубоглазый ребенок, а наоборот – нет. Но это так, штрих к портрету.
Старушка Раиса Селиверстовна может хоть до посинения клясться, что подменила младенцев, максимум, чего она добьется, – это рецепта от участкового терапевта на ноотропил или глутаминовую кислоту.
Можно зайти с другой стороны, разыскать девочку, предполагаемую мать Коли, и посмотреть, насколько сильное между ними сходство. Цвет глаз, волос, форма ушей… Это поможет установить правду на бытовом уровне, но в суде непреложным аргументом считаться не будет.
Да и по какой статье судить? Халатность? Огонькова была на практике и ни за что не отвечала.
Боялась суда общественности? Но половина, если не девяносто процентов людей скажет, что она провернула благое дело.
Да, Валерия отказала бы ей от дома, но ради расположения самой лучшей подруги идти на убийство, подставляя эту же самую подругу? Бред собачий.
Теперь что они с Гортензией Андреевной узнали, напугав и оскорбив бедную профессоршу? В сущности, ничего, кроме того, что адвокат посоветовал немного сгустить краски, живописуя неадекватность Валерии Михайловны. Как бы не соврать, но вывести на первый план, и все участники процесса на это подписались, в том числе сама Гаккель.
Спокойно слушала, как ее изображают придурковатой, один раз только возмутилась, когда Шацкий в своем стремлении помочь слегка перегнул палку и назвал ее руководство графоманией.
Что ж, грамотная тактика, поскольку даже опытным судьям нелегко поверить в патологический аффект, если он не подкреплен указаниями на предшествующее расстройство психики, что уж говорить об обывателях…
Естественно, защита перетряхнула всю жизнь Гаккель и нашла, за что зацепиться.
В реальности же Валерия Михайловна совершенно нормальная женщина, обманутая ближайшей подругой и не нашедшая признания у руководства. Просто так бывает, у вас с начальником разное мировоззрение, или твои идеи идут вразрез с основным направлением работы кафедры, или ты чисто по-человечески бесишь старших товарищей, не соглашаясь с ними в каких-то принципиальных для них вопросах. Путь ученого тернист, короче говоря.
С другой стороны, разве нормальная женщина будет настаивать на разводе? Да никогда в жизни! Наизнанку вывернется, а будет до последнего держать рвущегося на волю мужа, и наплевать, что она давно его ненавидит, лишь бы был. На человека плевать, главное – статус. А тут и человек очень даже неплохой, не пьет – не бьет, содержит как королеву, и ты рассекаешь по жизни с гордо поднятой головой: «Я жена самого Ветрова, а ты кто такая?»
Хоть одна баба в здравом уме захочет добровольно этого лишиться?
Ирина вздохнула. Еще три года назад адвокату Валерии Гаккель не нужно было бы огород городить, вспоминать про подмену ребенка и заставлять руководителя кафедры признаваться во всеуслышание, что он держит на должности ассистента слабоумную. Ирине хватило бы информации, что Валерия Михайловна среди полного благополучия подала на развод, чтобы убедиться в ее душевной болезни.
Потому что семья – это прежде всего фасад. Это напоказ, смотрите, какие у меня тут башенки и колонны, и чугунная ограда с золотом, и амуры, и атланты, и все, что хотите. Я лучше вас, у меня муж и прекрасные дети-отличники. Я достойна! Я состоялась! Смотрите все сюда! Любуйтесь на мою новую веранду, отделанную золотом и витражами!
А внутри дома тьма и паутина, скрипит рассохшийся пол и подозрительно проседает под ногами, того гляди провалишься. Хлопнет рама, зазвенит разбитым стеклом, полетит в дом ветер, но это не страшно, ведь по фасаду все окна целы.
Холодно, зябко, а посреди дома непонятно зачем стоит какая-то каменная дура с трубой. Что? Говорите, это печь, ее надо топить, чтобы дома сделалось тепло и уютно? А как же тогда фасад? Вдруг закоптится? И на что покупать дрова, ведь мы все деньги вложили в новую скульптуру у входа. Нет, нечего тут нежиться в тепле, предки наши жили на сквозняке, так уж мы и сами проживем, и детей приучим! Закаляться надо!
Наверное, Валерия просто знала, что такое любовь, и выбрала продолжать любить Филиппа на расстоянии, а не возненавидеть его в законном браке.
Очень возможно, что Гаккель не страдала никакой шизофренией, а текущая госпитализация обусловлена мучительными угрызениями совести, реакцией на стресс, но нормальность Валерии Михайловны никак не отменяет патологического аффекта, в состоянии которого она убила Веронику, поэтому надо забыть об этом психопатическом процессе, как о страшном сне, и больше никогда к нему не возвращаться.
Решено, подписано! Хлопнув для убедительности ладонью по столу, Ирина встала согреть себе водички для кофе, и тут в кабинет постучали, и не успела она крикнуть «войдите», как из-за слегка приоткрывшейся двери показалась голова Шубникова. «Изыди, сатана!» – прошептала Ирина себе под нос, а вслух пригласила доктора войти.
– Похоже, это не Валерия, – сказал гость.
– Кофе будете?
– Да, без сахара. Я хочу сказать, что не сидел сложа руки.
– Похвально, но решение мы с вами уже вынесли.
– Ну такая… Недалекая, но хорошая, в принципе, тетка. По сравнению со своим родственником так вообще ангел. Помогла мне устроиться, когда эта скотина Гаккель меня на кафедру не взял.
– А что так?
– А то ты не понимаешь? Блатного предпочел. Валерия Михайловна хотела его уговорить, чтобы все-таки меня взял, но они страшно разругались.
– Из-за тебя?
Тимур широко улыбнулся:
– Да ну, кто я такой, чтобы из-за меня ругаться. Просто когда Павлов умер, вакцину стало некому варить, ну и началось… Я вообще зря не хочу наговаривать на хороших людей, но мне кажется, что они все это организовали ради денег.
– В смысле?
– На пороге смерти любую сумму отдашь, лишь бы только еще пожить, правда?
Шубников пожал плечами.
– Валерия Михайловна, святая простота, верила во всю эту ересь, а Гаккель с Павловым просто бабки заколачивали, – вздохнул Тимур. – Я когда понял, то отстранился от них, не хотелось, знаешь, мараться. Хоть они мне ничего и не платили, но до сих пор как-то неприятно, что я участвовал в надувательстве тяжело больных людей. Когда Павлов умер, Гаккель хотел, чтобы Валерия сама готовила вакцину, но она отказалась. Не умела, да и оборудования у нее на кафедре такого нет, как в Институте цитологии. А Гаккелю в принципе было наплевать, что она там сделает, хоть дома у себя куриный бульон сварит.
– Не стала, значит, в откровенном надувательстве участвовать?
– Нет, конечно! Она отличная тетка, хоть немного и того, – Тимур горестно вздохнул. – Ну как немного, если Веронику грохнула…
Поблагодарив Тимура за уделенное время, Шубников отправился домой. Сходил он, похоже, не зря, данное исследование не поставило точку, но показало, в каком направлении следует идти.
Неизвестно, как сейчас, но когда он сам работал в стационаре, брать деньги у пациентов было не принято. Больные благодарили другими, иногда более существенными вещами, каждый в меру своих возможностей. Кто-то просто нес коньяк и конфеты, кто-то редкие книги, директора магазинов оставляли свои телефоны на предмет приобретения дефицита, а если ты стоял в очереди на жилье и успешно оперировал работника исполкома, то получал квартиру в первом сданном доме. Или во втором, в зависимости от должности пациента. Словом, принцип услуга за услугу работал отлично, и никто не приплетал к нему пошлые дензнаки. Урологи и гинекологи брали, но это у них такая уж традиция.
Валерий Николаевич учел их передовой опыт и придумал извлечь выгоду из странных идей своей невестки. Главврач говорила ему, что сын много работал, только на дому вводил препарат примерно десяти человекам, а сколько еще приходило в лабораторию? Ну пусть еще десять, хотя наверняка гораздо больше. Для круглого счета возьмем с каждого по десятке, это двести рублей в неделю, поделить на двоих, потому что Валерия Михайловна была замужем за богатеньким Филиппом, о деньгах не думала, а радела за науку. По самым осторожным подсчетам получается четыреста рублей на каждого в месяц, то есть еще одна профессорская зарплата. Как минимум. Естественно, Гаккель взбесился, лишившись такого источника дохода, ради которого ему и делать-то ничего не надо было. С другой стороны, у него была самая опасная задача – выколачивать деньги из больных. А вдруг бы кто пожаловался? Медицина-то у нас бесплатная. Но тут Валерий Николаевич мог легко ответить принципиальному пациенту, что бесплатная-то она бесплатная, но вот товарищи бесплатно придумали лекарство от рака, а его никуда в разработку не берут, поэтому все приходится делать на голом энтузиазме, в свое свободное время и на личные средства. Так что они просят только компенсировать затраты, а выгоды никакой не получают.
Валерий Николаевич близок с братом, хорошо знает обеих его жен, вхож в их дома и ориентируется в них, как в своем собственном. Если Веронику убила не Валерия, то именно у Гаккеля было больше всех возможностей устроить эту жуткую постановку.
Вопрос: зачем? С какой целью? Украсть бумаги Валерии, не найдя которых она угодила обратно в дурдом? Филипп говорит, что ключи от квартиры только у хозяйки и у него самого, но в семьях часто так бывает, дал запасной комплект брату, чтобы поливал цветы, пока ты в отпуске, да и забыл. А если и нет, то где валялись те ключи, пока Ветров жил с молодой женой? Брат мог сделать хоть тысячу дубликатов, никто бы этого не заметил.
Итак, технические возможности для преступления шикарные, но смысл? Вероника вообще никому не мешала, тихая женщина без особых претензий, только с небольшой фобией. Валерию не нравилось, что она родит наследника? Но у Филиппа уже есть двое детей, все равно все достанется им, а не брату. Какая Валерию разница, на двоих они будут делить несметные богатства или на троих, он-то все равно за бортом, как наследник второй очереди.
Гаккель соскучился по денежкам и захотел возобновить бизнес, для чего ему понадобились записи невестки? Добром она не давала, не хотела, чтобы ее открытие попало в недобросовестные руки, и Валерий решил силой отобрать научное наследие? Так себе версия, хоть и оригинальная. Во-первых, Тимур прав, на кухне такое лекарство не сваришь, нужно оборудование, которое есть только в специальных учреждениях, в которых работают специально обученные люди, понимающие, что разработки Валерии – полное фуфло, изыск скучающей домохозяйки. Возможно, Гаккель нашел беспринципного шарлатана, который за деньги согласился делать вакцину, только ему нужен был рецепт, а Валерия отказывалась его дать… Вариант, но все же городить такую жуть ради приварка в четыреста рублей… Не проще ли взять в роддоме просроченную БЦЖ и вводить под видом чудодейственного лекарства? Тоже вакцина, какая, в конце концов, разница, против рака или туберкулеза? Для хирурга эти нюансы несущественны, а для мошенника тем более.
Мотив в конце концов выяснится, главное, что с точки зрения физической возможности Гаккель наиболее вероятный кандидат, если исключить виновность Валерии. Недаром он, занятой человек, весь суд просидел возле брата, типа поддерживал. Родные дети не приехали, а брат поддерживал, хотя Филипп и сам неплохо справлялся. И в больницу зачем-то Валерию повез. Нет, понятно, ты приехал по зову брата в разгар приступа, помог, но дальше-то зачем целый день кататься вместе с психбригадой? Брат братом, но у тебя семья, дети и работа. Самопожертвование? Или желание держать руку на пульсе, быть уверенным, что все идет по твоему плану?
Шубников вздохнул. Врач, конечно, самая гуманная профессия на свете, но хирурги вообще люди жесткие. Гуманные, добрые, но жесткие. Знают, что такое смерть, и что такое убить человека, тоже рано или поздно узнают. У каждого врача свое кладбище, и всегда есть груз вины, который он несет за плечами. Справляются с этим по-разному. Большинство спасается самоотверженным трудом и добрым отношением к пациентам, некоторые получают утешение в вере, обладающие несокрушимым здравомыслием находят отдушину в хобби, например, спорте, выращивании кактусов, рисовании или написании книг, и лишь единицы зарабатывают комплекс бога, который заключается не столько в том, что человек начинает считать себя всемогущим, сколько в том, что воспринимает людей своими игрушками. Этим опасным докторам лучше всего немедленно сменить профессию, но горькая ирония в том, что они преуспевают в ней быстрее других. Гаккель всегда веселый, жизнерадостный, не обуреваемый угрызениями совести, быстрый в решениях, потому что ему наплевать, что с пациентом будет дальше, поэтому производит очень хорошее впечатление. Он внимательный, всегда выслушает, подбодрит, разве подумаешь, что ты для него что-то вроде машинки, с которой пока еще интересно играть, а как надоест, тебя зашвырнут на антресоли? Валерия с Вероникой чем-то помешали, значит, надо их устранить. Хорошо продумать и аккуратно все сделать, а угрызения совести для дураков.
…За размышлениями Шубников не заметил, как подошел к дому. На углу телефонная будка соблазнительно приоткрыла дверь. Он заглянул – трубка не оторвана и в ней раздается длинный гудок. В кармане обнаружилась куча двухкопеечных монет, не пришлось даже залезать в дыру в подкладке, и время еще не перевалило за десять вечера, контрольный срок, после которого приличные люди не звонят другим приличным.
– Клавдия Константиновна?
– Добрый вечер, Александр Васильевич.
– У вас такое красивое имя. Вы, наверное, из рода римских императоров?
Она засмеялась:
– Естественно. Da tales doses. Misce fiat pulvis[1].
– Я так и думал. Можно сказать даже cogito ergo sum[2].
– Рада за вас, – сказала Клавдия, и Шубников подумал, что она в этот момент улыбается.
– И я, – улыбнулся и он.
– Ну что, до завтра? Помните, мы в первую смену.
– Слушайте, а я такой трезвый, что даже забыл об этом, – вдруг спохватился Шубников, – представляете?
– Александр Васильевич… – начала Клавдия и замялась, но он понял, что она хотела сказать.
– Не волнуйтесь, Клава, я знаю, что это ничего не значит и я все еще алкаш. Я не пойду вас провожать и целоваться не полезу, и звонить больше не буду.
– Нет, звоните, пожалуйста.
– Да? Вы разрешаете?
– Звоните в любое время.
Шубников вздохнул:
– Я вам попозже скажу, что люблю вас.
– Конечно, не спешите.
– Спокойной ночи.
– Спокойной, Александр Васильевич. Завтра увидимся.
* * *
Ирина пришла на работу с тяжелой головой, в состоянии сродни похмелью. Методы работы Гортензии Андреевны несколько шокировали ее, и дело было не только в том, что во время вчерашнего разговора с Огоньковой возникали моменты, когда она всерьез опасалась за свое место. Просто нельзя вламываться к людям и запугивать их до полусмерти. Гортензия бы еще на фургоне «Хлеб» подкатила для полноты картины! И слава богу, что Огонькова от неожиданности призналась сразу, иначе старая учительница развернулась бы с такой стороны, с какой Ирина совершенно точно не хотела ее знать.
Нет, Гортензия Андреевна пусть как знает, а она будет действовать строго по закону. Все эти разговоры, что иногда «надо брать на себя ответственность», «иметь мужество», они хороши в ситуациях непосредственной угрозы жизни и в военное время, но там вступают в силу свои законы, четко регламентирующие, что можно, что нельзя. До миллиграмма высчитано количество ответственности, которое ты должен на себя взять.
Ирине было очень стыдно за вчерашнее, пусть сама она не сказала Огоньковой ни одного худого слова, но ведь разболтала Гортензии о закрытом процессе, а потом взяла ее с собой к Марине Николаевне, а должна была идти одна. Вернее сказать, вообще не должна была никуда идти, а сразу доложить обо всем Павлу Михайловичу, а дальше уже полагаться на решение своего непосредственного начальника.
Все‐все, больше никогда никакой самодеятельности! Никакой работы вне здания суда! И Гортензия Андреевна больше не услышит от нее ни звука о делах, никогда и ни при каких обстоятельствах!
Она хочет дружить с доброй старушкой, обожающей ее детей, как собственных внуков, хочет обсуждать с ней книги, фильмы и политику партии… А о том, что Гортензия Андреевна когда-то «брала на себя ответственность» и готова сделать это снова, надо поскорее забыть.
Каков же итог их вчерашних противоправных действий? Надо признать, что, по сути, разговор ничего не принес, кроме мучительного чувства стыда. У Огоньковой безупречное алиби, да и мотив выглядит жиденько. Убить Веронику, чтобы не разболтала о подмене Коли? Но тогда необходимо было и старую акушерку отправить на тот свет, поскольку именно она являлась главной носительницей тайны. Однако Марина Николаевна почему-то этого не сделала. Она профессор, здравомыслящий человек, умеет соотнести выгоду и риск. Начнем с того, что у Коли такая группа крови, какая может быть у родного ребенка Филиппа и Валерии, это было установлено еще тогда, а других надежных способов определить, является ли парень биологическим сыном Гаккелей, на сегодняшний день не существует. Цвет глаз еще можно принять во внимание, например, у кареглазых родителей может родиться голубоглазый ребенок, а наоборот – нет. Но это так, штрих к портрету.
Старушка Раиса Селиверстовна может хоть до посинения клясться, что подменила младенцев, максимум, чего она добьется, – это рецепта от участкового терапевта на ноотропил или глутаминовую кислоту.
Можно зайти с другой стороны, разыскать девочку, предполагаемую мать Коли, и посмотреть, насколько сильное между ними сходство. Цвет глаз, волос, форма ушей… Это поможет установить правду на бытовом уровне, но в суде непреложным аргументом считаться не будет.
Да и по какой статье судить? Халатность? Огонькова была на практике и ни за что не отвечала.
Боялась суда общественности? Но половина, если не девяносто процентов людей скажет, что она провернула благое дело.
Да, Валерия отказала бы ей от дома, но ради расположения самой лучшей подруги идти на убийство, подставляя эту же самую подругу? Бред собачий.
Теперь что они с Гортензией Андреевной узнали, напугав и оскорбив бедную профессоршу? В сущности, ничего, кроме того, что адвокат посоветовал немного сгустить краски, живописуя неадекватность Валерии Михайловны. Как бы не соврать, но вывести на первый план, и все участники процесса на это подписались, в том числе сама Гаккель.
Спокойно слушала, как ее изображают придурковатой, один раз только возмутилась, когда Шацкий в своем стремлении помочь слегка перегнул палку и назвал ее руководство графоманией.
Что ж, грамотная тактика, поскольку даже опытным судьям нелегко поверить в патологический аффект, если он не подкреплен указаниями на предшествующее расстройство психики, что уж говорить об обывателях…
Естественно, защита перетряхнула всю жизнь Гаккель и нашла, за что зацепиться.
В реальности же Валерия Михайловна совершенно нормальная женщина, обманутая ближайшей подругой и не нашедшая признания у руководства. Просто так бывает, у вас с начальником разное мировоззрение, или твои идеи идут вразрез с основным направлением работы кафедры, или ты чисто по-человечески бесишь старших товарищей, не соглашаясь с ними в каких-то принципиальных для них вопросах. Путь ученого тернист, короче говоря.
С другой стороны, разве нормальная женщина будет настаивать на разводе? Да никогда в жизни! Наизнанку вывернется, а будет до последнего держать рвущегося на волю мужа, и наплевать, что она давно его ненавидит, лишь бы был. На человека плевать, главное – статус. А тут и человек очень даже неплохой, не пьет – не бьет, содержит как королеву, и ты рассекаешь по жизни с гордо поднятой головой: «Я жена самого Ветрова, а ты кто такая?»
Хоть одна баба в здравом уме захочет добровольно этого лишиться?
Ирина вздохнула. Еще три года назад адвокату Валерии Гаккель не нужно было бы огород городить, вспоминать про подмену ребенка и заставлять руководителя кафедры признаваться во всеуслышание, что он держит на должности ассистента слабоумную. Ирине хватило бы информации, что Валерия Михайловна среди полного благополучия подала на развод, чтобы убедиться в ее душевной болезни.
Потому что семья – это прежде всего фасад. Это напоказ, смотрите, какие у меня тут башенки и колонны, и чугунная ограда с золотом, и амуры, и атланты, и все, что хотите. Я лучше вас, у меня муж и прекрасные дети-отличники. Я достойна! Я состоялась! Смотрите все сюда! Любуйтесь на мою новую веранду, отделанную золотом и витражами!
А внутри дома тьма и паутина, скрипит рассохшийся пол и подозрительно проседает под ногами, того гляди провалишься. Хлопнет рама, зазвенит разбитым стеклом, полетит в дом ветер, но это не страшно, ведь по фасаду все окна целы.
Холодно, зябко, а посреди дома непонятно зачем стоит какая-то каменная дура с трубой. Что? Говорите, это печь, ее надо топить, чтобы дома сделалось тепло и уютно? А как же тогда фасад? Вдруг закоптится? И на что покупать дрова, ведь мы все деньги вложили в новую скульптуру у входа. Нет, нечего тут нежиться в тепле, предки наши жили на сквозняке, так уж мы и сами проживем, и детей приучим! Закаляться надо!
Наверное, Валерия просто знала, что такое любовь, и выбрала продолжать любить Филиппа на расстоянии, а не возненавидеть его в законном браке.
Очень возможно, что Гаккель не страдала никакой шизофренией, а текущая госпитализация обусловлена мучительными угрызениями совести, реакцией на стресс, но нормальность Валерии Михайловны никак не отменяет патологического аффекта, в состоянии которого она убила Веронику, поэтому надо забыть об этом психопатическом процессе, как о страшном сне, и больше никогда к нему не возвращаться.
Решено, подписано! Хлопнув для убедительности ладонью по столу, Ирина встала согреть себе водички для кофе, и тут в кабинет постучали, и не успела она крикнуть «войдите», как из-за слегка приоткрывшейся двери показалась голова Шубникова. «Изыди, сатана!» – прошептала Ирина себе под нос, а вслух пригласила доктора войти.
– Похоже, это не Валерия, – сказал гость.
– Кофе будете?
– Да, без сахара. Я хочу сказать, что не сидел сложа руки.
– Похвально, но решение мы с вами уже вынесли.