Без подводных камней

* * *


Огонькова была так любезна, что пригласила Ирину с «коллегой» к себе домой. Она жила в кооперативной квартире улучшенной планировки, с большой кухней и широким коридором, и прямо с порога бросалось в глаза, что финансовых затруднений Марина Николаевна не испытывает.

Куда ни кинь взор – всюду сбывшаяся мечта советского человека. Пушистый ковер, импортная стенка, финская плитка, лоджия… Видимо, Огонькова действительно выдающийся отоларинголог.

Марина Николаевна пригласила их в гостиную, усадила на диван в изящный цветочек, предложила чай или кофе, а когда гостьи отказались, села напротив в парное дивану кресло и изобразила внимание самой любезной улыбкой.

Ирина повторила, что это сугубо частная инициатива и Марина Николаевна имеет полное право отказаться от разговора, но хозяйка только шире улыбнулась.

– Расскажите нам подробнее про вашу подругу, – вступила Гортензия Андреевна.

– Что вас интересует?

– Поскольку мы собираем материал для монографии о подсудности душевнобольных, – соврала старушка не моргнув глазом, – то хотелось бы знать, насколько симптомы шизофрении Валерии Михайловны мешали вашему общению.

– Не знаю, мне лично ничего не мешало.

– Хорошо, тогда вспомните, пожалуйста, эпизоды ее неадекватного поведения, которым вам пришлось быть свидетельницей.

Огонькова пожала плечами:

– Ну вот случай в роддоме.

– Это мы зафиксировали, а еще?

– Странные идеи…

– Об этом мы поговорим с ее непосредственным начальником, а вы нам расскажите что-нибудь другое, что явно вас насторожило, но вы сумели втиснуть происходящее в рамки нормы.

– Так сразу и не вспомнить…

– Мы подождем, – Гортензия Андреевна выпрямилась, сложив руки на коленях, но вспомнив, что изображает научного работника, достала из ридикюля блокнот и ручку.

Повисла пауза.

– Нет, не приходит ничего в голову, – беспомощно улыбнулась Огонькова.

– Как же так? Болезнь дебютировала в молодости, потом четверть века ни одного симптома, и вдруг пошло-поехало? Вы врач, скажите мне, разве так бывает?

– В медицине на этот вопрос один ответ: да, бывает.

– Но не странно ли это?

– Видите ли, болезнь болезнью, а Лера очень сильная личность и использовала все компенсаторные механизмы.

Гортензия Андреевна ухмыльнулась:

– Что вы говорите? Лечение шизофрении силой воли? Первый раз слышу о такой передовой методике.

– А вы напрасно иронизируете, – Огонькова слегка повысила голос, – Лера действительно уникальный человек. Знаете, какой у нее был главный принцип? Молчание – золото. Она и сама неукоснительно его придерживалась, и детей учила, что открывать рот можно только с двумя целями – извиниться и помолиться. Во всех остальных случаях, прежде чем что-то сказать, надо крепко подумать, а потом еще раз подумать и все-таки не сказать.

– Великолепная позиция.

– Я могла с ней обсуждать все что угодно, не боясь, что это станет достоянием общественности, даже если я не просила ее сохранить тайну. До смешного доходило, Лера спрашивала, можно ли рассказать на работе, что я ходила на «Юнону и Авось» и мне понравилось.

– Весьма похвальное поведение, – заметила Гортензия Андреевна, – я тоже всегда учу…

Ирина кашлянула, напоминая своей подельнице, что сейчас она не педагог, а научный работник.

– В общем, Лера очень сдержанный человек.

– Да‐да, возможно, научилась тщательно скрывать болезнь. Или скрывать было нечего, а, Марина Николаевна?

– Позвольте, но психиатрическая экспертиза…

– Ориентировалась на сказку, которую вы ей скормили! – Гортензия Андреевна резко поднялась с дивана и положила руку Марине Николаевне на плечо, не дав той встать: – Стоп, не надо дергаться. Вы знаете, что вы лжете, я знаю, что вы лжете, вы знаете, что я знаю… И как? Будем дальше гонять порожняк по этому кругу или начнем нормальный разговор?

– Да что вы себе позволяете? – воскликнула Марина Николаевна, но без особой уверенности в голосе.

Ирина улыбнулась ей, прикидывая, как напомнить распоясавшейся учительнице, что сейчас мирное время и в СМЕРШе она давно не служит.


– Марина Николаевна, вы в любую минуту можете попросить нас уйти, – повторила она.

– И вернемся мы уже с милицией, – азартно закончила фразу Гортензия Андреевна, – серьезная женщина, профессор, хватит ваньку валять, в самом-то деле!

– Не понимаю, что вы от меня хотите? Ирина Андреевна, я завтра же с утра пойду к вашему начальству, а оттуда прямиком в горком, пусть там решают, совместима ли должность судьи с каким-то бандитизмом!

Ирина вздохнула. Кажется, она заработала себе крупные неприятности… Собираясь к Огоньковой, она готовилась к долгому и трудному разговору, но никак не ожидала, что старушка проявит такую прыть.

– Иди-иди, родная, заодно узнай, сколько за подмену ребенка дают. Ну и у подсудимых поспрашивай, что на женских зонах делают с такими, как ты, – Гортензия Андреевна засмеялась. – Что вылупилась? Подельница твоя слила тебя со свистом.

– Тетя Раиса?

– Говори, как было.

Поправив прическу, Гортензия Андреевна села рядом с Ириной на самый краешек дивана, по-детски сложив руки на коленках.

Огонькова вздохнула:

– Вы меня тоже поймите, ведь вся моя судьба зависела от благосклонности тети Маши, замолвит она за меня словечко или нет. Когда Лера начала раньше времени рожать, отец того пацана, из-за которого все началось, предложил отвезти ее на своей машине в Снегиревку. Тетя Маша колебалась, ведь роды – это штука непредсказуемая. Можно через шесть часов разрешиться, а можно и через двадцать минут. Был огромный риск, что ребенок появится на свет на обочине дороги и принимать его будет шоферюга с помощью монтировки, разводного ключа и такой-то матери. Мне не пришлось долго убеждать их с тетей Машей, что в местном роддомчике, где я практику прохожу, мы примем роды в самом лучшем виде. Я немножко преувеличила свое значение, сказав, что меня там уважают и прислушиваются, надеялась, что тетя Маша с Гаккелем будут мне благодарны за помощь и помогут после института устроиться на нормальное место. В том, что у Леры все пройдет хорошо, у меня не было ни малейших сомнений. Она всю беременность чувствовала себя прекрасно, и врач в консультации каждый раз ей говорила, что она родит и не заметит.

– В итоге она родила, а вы не заметили, что послед не целый, – хмыкнула Гортензия Андреевна, – сбылось пророчество, но кривовато, как это вообще им свойственно.

– Для меня это был сильнейший шок – увидеть Лериного ребенка мертвым.

– Вот как? – хмыкнула Гортензия Андреевна.

– Представьте себе. В конце концов, мне было двадцать два года, и я впервые в жизни столкнулась со смертью по-настоящему, – Огонькова зябко повела плечами. – Это тогда мне казалось, что двадцать два года – солидный возраст, а теперь-то я понимаю, что была совсем девочкой, ребенком… Господи, я так испугалась, что меня сделают виноватой в смерти малыша, выгонят из института, а может быть, даже посадят в тюрьму… Нас ведь так учили в институте, что врача отдают под суд за малейший промах…

– Я за всю свою практику судила доктора один-единственный раз, – заметила Ирина.

– Не забывайте, что по моей вине умер не простой младенец, а внук академика Гаккеля. Сначала я уговорила Леру остаться здесь, потом проворонила малыша, конечно, Гаккель бы мне этого не простил и не успокоился, пока не разрушил всю мою жизнь. Я была в отчаянии, уже простилась с дипломом врача и вообще со свободой, и тут вдруг тетя Раиса предлагает подменить детей! Вы не представляете, что я тогда почувствовала! Как человек, которому сказали, что врачи ошиблись и никакого рака у него нет.

Гортензия Андреевна покачала головой:

– Я могу понять, что в роддоме вы действовали под влиянием стресса, но почему не нашли в себе мужества признаться, когда вашу подругу стали записывать в сумасшедшие? Как вы с ней дружили, зная, что по вашей вине она считает себя ненормальной?

– В первую очередь я заботилась о ней. Ведь лучше же думать, что у тебя был острый психоз, чем пережить смерть ребенка.

– Марина Николаевна, надеюсь, не надо объяснять, что когда человек за вас решает, как вам лучше, он делает лучше для себя самого. Вы боялись за себя.

– Как вам будет угодно.

– А потом это росло, как снежный ком, и вы понимали, что если за смерть внука академик бы вас просто пожурил, то за подмену мог и уничтожить, верно? Потом вы росли профессионально, сами стали величиной, а Гаккель состарился и умер, зато вошел в силу его сын. Филипп Николаевич теперь в таких сферах вращается, куда и папе было не достать, и хоть он, по общему мнению, человек добрый, но как простить женщину, по вине которой ты тридцать лет воспитывал чужого ребенка?

– Я действовала в интересах подруги, – отчеканила Огонькова, – и не вам меня судить.

– Может, и нам, – хмыкнула учительница, – когда дело о том, как вы убили Веронику, попадет в суд, вероятность, что рассматривать его будет Ирина Андреевна, очень даже не исключена.

«Исключена, – буркнула про себя Ирина, – нам свой брак не дают переделывать».

– Женщина, что вы несете? – похоже, Огонькова слегка оправилась от первого потрясения. – Какое убийство?

– Вы умная женщина, целый профессор, поэтому для вас не составило труда сложить два и два и получить четыре. Вероника поселилась на даче Валерии Михайловны, спокойненько себе жила, и вдруг резко едет в город поговорить с хозяйкой о чем-то важном.

– Господи, да я была уверена, что тети Раисы давно нет в живых! Не надо мне приписывать ход мысли параноика.

– А что ей мешало позвонить вам и признаться, что она раскрыла ваш секрет?

– Даже и не знаю, что могло ей помешать. Может быть, то, что она не знала ни адреса моего, ни телефона? Я переехала в этот дом два года назад, а с тетей Раисой ни разу не встречалась после той злополучной практики.

– Неубедительно.

– Послушайте, вы ворвались в мой дом, несете какой-то бред, угрожаете… Детективов на ночь начитались? В Шерлока Холмса решили поиграть? Простите, но я в отличие от вас взрослый человек и не собираюсь участвовать в ваших шалостях.

– Да неужели?

– Представьте себе, – Марина Николаевна встала, – тете Раисе сколько лет? Сто или около того, а в этом возрасте люди часто страдают псевдореминисценциями и конфабуляциями. А я вам от страха сболтнула глупость, сами понимаете, под угрозами чего только не скажешь.

Гортензия Андреевна заметила как бы в пространство, что эти песни ей знакомы.

– Завтра же поставлю вопрос о вашей профпригодности, Ирина Андреевна, и о вашей, кто бы вы там ни были.

Ирина растянула губы в улыбке, хотя мысленно уже попрощалась с должностью. Павел Михайлович завтра же ее уволит и будет, между прочим, прав, нельзя судьям вламываться в дома свидетелей и запугивать их до полусмерти. Ну и слава богу, не надо будет больше разрываться между семьей и работой.

Гортензия Андреевна сказала, что посмотрит на это с большим удовольствием.