Бестиарий

– Ты консультируешь полицию? Как Шерлок?

– Я консультирую своего друга. Из полиции нанимает меня только он и его знакомые. У нас не принято в органах обращаться к частным детективам.

Она устало потерла свой лоб.

– Ты же сказал, что не ловишь преступников…

– Не ловлю. Смотри на фото и рассуждай вслух.

Она молча смотрела перед собой. «Это всё, что тебе нужно от меня, ненормальный?»

– Неприятно смотреть? – спокойно спросил Кристиан, заметив неподвижность своей гостьи.

– И не такое видела, – отрезала Саша холодно и добавила: – Сколько у меня времени на твой… экзамен?

– Не скажу, – он поставил на стол кружку с кофе. Затем расположился перед Сашей, опираясь на подоконник и стал ненавязчиво наблюдать. Девушка в который раз ощутила себя предметом неодушевленным под этим бесстрастным вниманием.

«Ладно. Если я хочу втереться в доверие, придется играть».

Она смотрела на фото и слышала вопль.

Чувствовать чужую боль, желания, эмоции, находясь среди безумных, стало ее ежедневной пыткой, и ничего хорошего она от повышенной эмпатии никогда не видела. Нередко вся лишняя информация сливалась в сознании Саши в крик. И теперь он появился при взгляде на фото, врезался в уши несмолкаемым звоном, заглушил само время, впился иголками в сердце, вызывая отчаяние.

Раньше она редко занималась убийствами, только случаями мошенничества. Ее знания были беспорядочны и бессистемны, несмотря на пройденные ею курсы. Узнав что-то, она упрямо действовала так, как привыкла, встраивая полученную информацию в свой личный алгоритм.

Саша смотрела на фото глазами убийцы, внимательно оценивая элементы обстановки и характер преступления. Так, глядя на пол, она слышала шаги. Глядя на следы издевательства, чувствовала в собственных ладонях чужую жизнь и мысли.

Прошло минут пятнадцать, прежде чем Саша повернулась к Кристиану:

– Думаю, я поняла его. Я словно сейчас разговаривала с убийцей.

– Я слушаю, – спокойно произнес он, не сводя с нее оценивающего взгляда.

Саша чувствовала, как мысли разбегаются, и она говорит на выдохе, нервничает, твердит почти наугад. «Мне надо сдать экзамен чтобы он, возможно, вывел меня на улицу. Потом я придумаю что-нибудь. Не станет же он скручивать меня на людях…»

Ей стало страшно, но тон её голоса звучал небрежно, уверенно.

– Убийца – мужчина. Он очень умело мстит за погибшую мать, сестру, девушку, знакомую… но его хладнокровность как-то не вяжется с очень горячим характером убийства. Переоделся ночной бабочкой, не побоялся засветиться на камерах, – она нервно добавила: – Я не знаю, как много мне следует сообщать… Некоторая информация – чистые эмоции…

Кристиан медленно отошел от окна. Что-то изменилось в его лице – возможно, взгляд сделался острее, и Саше стало совсем не по себе.

– Продолжай.

– У него прямая осанка, которую получилось плохо замаскировать даже на каблуках. Это не балетная или танцевальная осанка и не осанка пловца, он – военный. Он брюнет – люди часто выбирают парики противоположного цвета своему натуральному оттенку волос. В его сообщении фраза «никогда не подниму руку». Так говорят мужчины. Женщина бы сказала «не трону» или «не убью». Поднять руку – чисто мужское выражение, – Саша не смотрела на Кристиана из инстинктивного страха увидеть на его лице презрение и насмешку.

– Всегда опираешься на такие ненадежные факторы, как эмоции и речевые обороты? Это рискованно, – равнодушно произнес Кристиан. – И непрофессионально. Что ещё?

– Он очень не хочет больше никого убивать – об этом говорят слёзы. Он взял маркер, приблизился к живому человеку, которого мучил, и зафиксировал слёзы на его лице. Ему было важно это подчеркнуть – момент раскаяния. Но… мне почему-то кажется, что, пусть и нескоро, но он убьет вновь.

– Почему? Каков критерий?

– Я не знаю, – она ссутулилась еще сильнее. – Просто… чувствую.

– А может он, нарисовав контуры слёз, хотел подчеркнуть боль другого, которой наслаждался?

– Нет, – категорично ответила Саша, позабыв о неуверенности. – Если бы он наслаждался болью другого человека, плевать ему было бы на маркер. Он бы получал кайф в процессе от зверств. И, может, фотографировал бы для себя лично. Слёзы – это в данном случае сантименты, на которых сделан жирный акцент. Он сочувствовал убийце. Он убивал так, как убивает нормальный, но доведённый до отчаяния человек. Сам характер убийства – сложно спланированный, зрелищный, полный символизма – говорит о том, что он потратил немало времени на подготовку, – Саша приблизила лицо к монитору. – Ему будто совершенно нечего терять. Словно в жизни его ничего не было, кроме подготовки к этому убийству. Не важно, кто окружал его и как он жил, все мысли его занимало это преступление. И ничего больше.

– И как он повёл себя после убийства? – спросил Кристиан, продолжая смотреть на Сашу.

Некоторое время она не отвечала, предельно внимательно рассматривая фото.

– Не оставил следов. Долгое время жил этим убийством. Нечего терять, – бормотала она себе под нос. – Оставил сообщение. У меня слишком мало информации…

– И всё-таки.

– Он должен посетить того, за кого отомстил, – ответила Саша.

– Обязательно. Потом он должен покинуть город и отправиться туда, где ему будет спокойно.

Саша агрессивно сдвинула брови и поджала губы. Ее колючий взгляд коснулся лица детектива, скрупулезно его изучая. На сей раз она говорила без всякого страха.

– Достаточно! Теперь расскажи больше о моих родственниках, – продолжал Кристиан. Он не изменил ни лица, ни своей позы.


Саша вздохнула, повернулась к нему.

– Судя по всему, тебя воспитывали, зная о твоём диагнозе, отнеслись к этому ответственно. Ты должен быть маньяком. Тут почти без вариантов. Но… ты им не стал. В тебе есть невероятное умение контролировать себя, самодисциплина, аккуратность, ты работаешь с полицией. Ты много раз уже мог поиздеваться надо мной, и я видела, что тебе этого хотелось. Но ты сдерживался, и тебе даётся это непросто. Сам к такому ты прийти не смог бы, садисты не так устроены, а психопатия у тебя врождённая. Выходит, это влияние значимых взрослых. Вероятно, отец. Будь это мать, всё окончилось бы плачевно, потому что ты ненавидишь её. Предположу, что родители занимают должности, заставляющие их много общаться с людьми. Возможно, в плане наставничества или опекунства – профессия врача, учителя или военного, – она задумалась, цепким взглядом изучая лицо Кристиана. – Ты думаешь, что в чем-то сильно провинился. Это – не совесть. И ты не коришь себя за психопатию. Ты действительно сделал нечто ужасное. Чтобы воспитать тебя таким, тебе требовалось уделять максимум времени. Младших родственников с такими ответственными родителями у тебя нет, хотя… – она нахмурилась. – Нет, я ошиблась. У тебя вполне может быть кто-то именно младше тебя. Если тебя учили брать на себя ответственность за младших, то это тоже могло позитивно сказаться на твоём воспитании.

Кристиан поднял руку и пробормотал уже не холодно, а тихо:

– На этом всё. Для посторонних официально тебя зовут Диана. Ты моя троюродная сестра, за которой меня попросили присмотреть, пока ты находишься проездом в Москве. Сейчас мы позавтракаем, а потом поедем в морг. В этот раз попытка побега будет стоит тебе сломанной руки и полугода жизни. Я люблю насилие над женщиной, если она сама меня о нём просит, и очень, – он вздохнул, выделяя это слово, – очень не хочу, чтобы ты вынуждала меня идти на подобные меры. Ты же понимаешь, что я на них пойду, верно? Или требуется доказательство?

– Нет, я успела убедиться в том, насколько ты…

– Осторожно.

– То, что я этого не произнесу вслух, ни разу не означает, что я не буду так думать.

– Сколько хочешь. Но мы позже обговорим вопрос нашего устного общения.

– Кристиан, – она покачала головой, подняв плечи, – я не думаю, что смогу общаться с кем-то.

– Со мной ты общаешься.

– Ты хорошо меня видишь? – огрызнулась она.



Она права. Я не внимателен к её внешним проявлениям. Сейчас она сидит, вжав голову в плечи, руки её сильно дрожат, она дёргается всякий раз, когда я начинаю ходить и нервно оглядывается, когда я у неё за спиной.



– Ян слова не смогу произнести толком. Буду запинаться, нести околесицу и трястись.

– Понятно. Я дам тебе успокоительное. Разговаривать тебе не требуется вообще. Просто будь рядом и наблюдай.

– Нам обязательно идти туда, где много людей? – нервно спросила Саша.

– Как ты выживала в больнице?

Подумав, она сказала:

– Я пряталась за книгой, могла сильно уйти в себя. Но среди нормальных людей я буду выглядеть странно… – в голосе её начинала звенеть паника. – Они поймут. Они увидят, что я – ненормальная, – Саша стала нервно скрести ногтями ранку у своего подбородка.

Кристиан вздохнул:

– Да, ты выглядишь не лучшим образом. Но успокоительное тебе поможет. Я дам тебе блокнот. На людей можешь не смотреть.

Саша дрожала:

– Ты сам виноват. Если кто-то поймёт, что я ненормальная, не обвиняй меня в этом. Я около года не была среди людей. Вокруг меня всегда были психи. И теперь я знаю, что все нормальные люди – это жестокие мрази. Двуличные и злые. Каждый, без исключения, безумец под маской обыденности.

– Даже твоя семья?

Саша, подумав, пробормотала:

– Их я теперь тоже очень боюсь.



«Их взглядов. Их реакции на меня».





* * *


Наблюдая за ней, Кристиан заметил ее неуклюжесть, постоянную дрожь в руках. Саша страдала острой формой социофобии, и выглядело это временами жалко. В каждом движении ее тела просачивалось затаённое сомнение, даже если она просто брала при ком-то в руку столовый прибор. Она почти никогда не разжимала кулаков, если ладони ее были свободны. В отсутствии надобности лицемерия ее мимика приобретала расслабленность и неподвижность, взгляд выражал постоянный вопрос: «А я точно существую? Вы уверены? А я правильно существую? Никому не мешаю?»

По дороге в морг они заехали к парикмахеру. Псевдосестре Кристиана требовалось сменить прическу и хоть как-то привести себя в порядок.

Там отрезали ее длинные, тонкие и вечно спутанные волосы, сделав стрижку гораздо более аккуратной и строгой. Она преобразила внешность лишь в сторону неузнаваемости, но не красоты – это было бы невозможно с лицом Саши без использования качественной косметики. Седая прядь выглядела выкрашенной в серебристый цвет, словно бы дань моде.

Затем они заехали на рынок. Она боялась чистых, зеркальных поверхностей, глянцевого блеска пола и ослепительных люстр.

Торопясь уйти, Саша взяла себе свитер потеплее, шапку и кроссовки, даже не заметив, что они мужские. Это была не скромность, а бытовая расчетливость.