Бесплодные земли
Часть 20 из 30 Информация о книге
Для доступа к библиотеке пройдите авторизацию
– Может быть.
– Не поделишься с нами?
Эдди покачал головой.
– Сейчас лучше не нужно. Потом.
Роланд задумался и кивнул.
– Хорошо. Я задам тебе только один вопрос, и мы больше не будем к этому возвращаться. У тебя нет, случайно, каких-то мыслей насчет того, как можно справиться… с этой моей проблемой?
Про себя Эдди подумал: Так вот явно он ни разу еще не выказывал это отчаяние, что терзает его, пожирая заживо, – но вслух сказал только:
– Не знаю. Сейчас я еще не уверен. Но я очень на это надеюсь, дружище. Правда.
Роланд кивнул и отпустил руку Эдди.
– Спасибо. У нас есть еще добрых два часа до заката… надо ими воспользоваться, как считаешь?
– Я – за.
Они двинулись дальше. Роланд вез на коляске Сюзанну, а Эдди шагал впереди, держа в руках деревяшку с ключом, сокрытым внутри. Казалось, дерево дышит теплом, исполненным силы и тайны.
32
В тот же вечер, сразу после ужина, Эдди снял с пояса нож стрелка и занялся резкой. Нож этот, на удивление острый, казалось, вообще никогда не затупится. В свете костра Эдди трудился медленно и осторожно, переворачивая кусок древесины и с удовольствием наблюдая, как из-под его уверенных рук выползают ровные завитки стружки.
Сюзанна легла на спину, подложив руки под голову, и смотрела на звезды, неспешно кружащиеся в черном небе.
Роланд отошел к самой границе лагеря, за пределы отблесков костра, и встал там, прислушиваясь к голосам безумия, что снова терзали его измученный и смятенный разум.
Мальчик был.
Не было никакого мальчика.
Был.
Нет.
Был…
Он закрыл глаза, приложив холодную ладонь ко лбу, ноющему от боли, и спросил себя, сколько он еще выдержит, прежде чем лопнет, как изношенная тетива лука.
О Джейк, взмолился он про себя. Где ты теперь? Где ты?
А над ними, в ночной вышине, Старая Звезда и Древняя Матерь, взойдя к назначенным им местам, смотрели с тоской друг на друга через усыпанные звездной крошкой обломки древнего своего неудавшегося супружества.
Глава II
Ключ и роза
1
В течение трех недель Джейк – Джон Чеймберз храбро боролся с безумием, постепенно к нему подступающим. Все эти недели он себя чувствовал как последний пассажир на тонущем корабле, налегающий на рычаг трюмовой помпы в отчаянной борьбе за жизнь, пытающийся удержать корабль на плаву, пока не закончится шторм, небо не прояснится и не подоспеет помощь… откуда-нибудь. Откуда угодно. 29 мая 1977 года, за четыре дня до начала летних каникул, он наконец примирился с тем фактом, что помощи ждать неоткуда. Пришло время сдаться – позволить шторму забрать и его.
Роль пресловутой соломинки, что переломила хребет верблюду, исполнило экзаменационное сочинение по английскому.
Джон Чеймберз – Джейк для трех-четырех мальчишек, которые были почти что его друзьями (если бы папа об этом узнал, он бы точно рассвирепел не на шутку), – заканчивал свой первый год в школе Пайпера. Хотя ему было уже одиннадцать и ходил Джейк в шестой класс, он был маленьким для своих лет, и почти все, кто видел его в первый раз, думали, что ему лет девять, а то и восемь. Честно сказать, еще год назад его часто вообще принимали за девочку, пока он не устроил дома большой скандал, так что мама в конце концов согласилась на то, чтобы он постригся коротко. С отцом, разумеется, у него не было никаких проблем насчет стрижки. Папа лишь улыбнулся этой своей тяжеловесной улыбочкой из нержавеющей стали и сказал примерно следующее: Малышу просто хочется быть похожим на морского пехотинца, Лори. Тем лучше.
Для папы он никогда не был Джейком и только изредка – Джоном. Обычно же просто «моим малышом».
Прошлым летом (в то лето как раз американцы справляли двухсотлетнюю годовщину Декларации независимости – все было в знаменах и флагах, а в нью-йоркской гавани теснились громадные корабли) отец популярно ему объяснил, что школа Пайпера – это черт-возьми-самая-лучшая-школа-в-стране-для-мальчика-твоего-возраста. Тот факт, что Джейка приняли в эту черт-возьми-самую-самую-школу, не имел ничего общего с деньгами, объяснял Элмер Чеймберз… вернее, почти настаивал. Обстоятельством сим он ужасно гордился, хотя даже тогда, в десять лет, Джейк уже подозревал, что без кругленькой суммы там все-таки не обошлось, просто отец выдавал желаемое за действительное, чтобы при случае где-нибудь на коктейле этак невзначай обронить: «Мой малыш? О, он учится в „Пайпере“. Лучшая-черт-возьми-школа-в-стра-не-для-мальчика-его-возраста. Туда, знаете ли, не пролезешь, потрясая тугим кошельком; для Пайпера главное, есть у тебя что-нибудь в голове или нет. Либо у тебя мозги, либо гуляй, парнишка».
Джейк тогда уже понимал, что в яростном жерле бурлящего разума Элмера Чеймберза грубые куски графита желаний и мнений частенько сплавлялись в алмазы, которые папочка гордо именовал фактами… или, в обстановке неофициальной, фактунчиками. Его любимая фраза, произносимая с этаким благоговением и при всяком удобном случае, как вы, наверное, уже догадались, была: Факт в том, что…
Факт в том, что никто не поступит в школу Пайпера из-за денег, – сказал ему папа в то лето, когда Америка отмечала двухсотлетнюю годовщину своей Декларации независимости, – лето синего неба, летящих флагов и больших кораблей, лето, оставшееся в памяти Джейка прекрасным и светлым, потому что тогда еще он не начал сходить с ума и все проблемы его заключались в том, сумеет он или нет проявить себя с самой лучшей стороны в школе Пайпера, в этом рассаднике молодых дарований. В таких школах, как эта, смотрят только на то, что ты сам собой представляешь. – Перегнувшись через стол, Элмер Чеймберз постучал сына по лбу своим твердым, желтым от никотина пальцем. – Понимаешь меня, малыш?
Джейк только молча кивнул. С отцом вовсе не обязательно разговаривать, потому что папа ко всем относится точно так же – включая сюда и жену, – как к своим подчиненным и обслуживающему персоналу на телестудии, где он отвечал за составление программ передач и был признанным мастером «убойной силы», что на жаргоне телевизионщиков означает талант добиваться стопроцентного успеха у зрителя. При общении с папой требовалось только слушать, в нужных местах кивать, и тогда очень скоро он от тебя отставал.
Хорошо, – продолжал отец, закуривая очередную из восьмидесяти ежедневных сигарет «Кэмел». – Значит, мы понимаем друг друга. Тебе придется как следует потрудиться, но я уверен, ты сможешь. Если бы ты ничего не мог, они бы нам этого не прислали. – Он взял со стола письмо на фирменном бланке школы Пайпера – официальное уведомление о том, что Джейк принят, – и потряс им с таким свирепым триумфом, как будто то был не листок бумаги, а какая-нибудь зверюга, которую он собственноручно подстрелил в диких джунглях и теперь собирался содрать с нее шкуру и съесть. – Так что старайся. Учись на «отлично». Чтобы мы с мамой тобой гордились. Закончишь год на одни пятерки, считай, что поездка в Диснейленд тебе уже обеспечена. Ради этого стоит стараться, да, малыш?
И Джейк постарался. Учился он на «отлично» по всем предметам (по крайней мере так было до трех последних недель). Папа с мамой, наверное, им гордились, хотя видел он их крайне редко, так что судить было трудно. Обычно, когда он приходил из школы, дома не было никого, кроме Греты Шоу – домоправительницы, – так что Джейку приходилось показывать дневник ей, а потом потихоньку прятать его в самом темном и дальнем углу. Иной раз Джейк листал свой дневник с одними пятерками, задаваясь вопросом, нужны они кому-нибудь или нет. Ему бы очень этого хотелось, но у него были большие сомнения.
В этом году он уже вряд ли поедет в обещанный Диснейленд.
Скорее всего он поедет в психушку.
Утром 29 мая, ровно в 8.45, едва он прошел сквозь двойные двери вестибюля школы Пайпера, Джейку явилось жуткое видение. Он увидел отца в его офисе на Рокфеллер-Плаза, 70. Перегнувшись через стол, с неизменной сигаретой в уголке рта, он что-то выговаривал одному из своих подчиненных сквозь клубы голубого дыма. За окном как на ладони распростерся Нью-Йорк, но гул громадного города не проникал в кабинет, защищенный двумя слоями толстого термостекла.
Факт в том, что никто не пролезет в Саннивейлскую лечебницу из-за денег, – отчитывал папа беднягу-служащего с мрачным удовлетворением. Перегнувшись чуть дальше через стол, отец постучал своего собеседника пальцем по лбу. – В такие места тебя пустят только в том случае, если в твоем выдающемся котелке что-то действительно повредится. Так и случилось с моим малышом. Но он все равно очень старается, очень. Лучше всех плетет эти их гребаные корзины, как мне сказали. А когда его выпустят… если выпустят… он поедет в одно интересное место. Поедет…
– …на дорожную станцию, – выдавил Джейк, прикоснувшись дрожащей рукой ко лбу. Голоса возвращались снова. Орущие, спорящие голоса, которые сводили его с ума.
Ты умер, Джейк. Тебя задавила машина – и ты умер.
– Не будь идиотом! Смотри… видишь этот плакат? Написано: ЗАПОМНИ СВОЙ ПЕРВЫЙ ПИКНИК В ШКОЛЕ ПАЙПЕРА. У них что, на том свете, бывают школьные пикники?
Не знаю насчет пикников, но я точно знаю, что тебя задавила машина.
– Нет!
Да. Случилось это 7 мая в 8.25 утра. А через минуту ты был уже мертв.
– Нет! Нет! Нет!
– Джон?
Он оглянулся, перепугавшись до полусмерти. Перед ним стоял мистер Биссетт, преподаватель французского, и вид у него был встревоженный. За спиной у него в коридоре все остальные ученики уже проходили в актовый зал на общее утреннее собрание. Если кто-то из них изредка и отмачивал шутку, дурачась, то уж благим матом не орал никто. Должно быть, этим ребятам – как и самому Джейку – родители тоже прожужжали все уши о том, как крупно им повезло, что их приняли в школу Пайпера, куда никого не принимают за деньги (хотя плата за обучение составляет $22 000 в год) и где смотрят только на то, есть у тебя в черепушке мозги или нет. Вероятно, многим из учеников самой-самой-школы тоже были обещаны увеселительные поездки, если они будут прилично учиться. Вероятно, некоторые родители этих счастливчиков даже сдержат свои обещания. Вероятно…
– Джон, ты как себя чувствуешь? – спросил мистер Биссетт.
– Хорошо, – сказал Джейк. – Спасибо. Сегодня я заспался немного. Наверное, еще не проснулся как следует.
Мистер Биссетт улыбнулся, расслабившись.
– Со всеми бывает.
Только не с моим папой. Мастер «убойной силы» никогда не позволит себе заспаться.
– Ты готов к своему экзамену по французскому? – спросил мистер Биссетт. – Voulez-voux examiner a moi cette midi?[7]
– Думаю, да, – бодро ответил Джейк, хотя, если честно, он просто не знал, готов ли он к экзамену. Он даже не помнил, готовился он по французскому или нет. В те дни для него почти все перестало иметь значение… все, кроме этих голосов в голове, сводящих его с ума.
– Хочу еще раз тебе сказать, Джон, что я очень тобой доволен. Я хотел сказать то же твоим старикам, но они не пришли на родительский вечер…
– Они очень заняты, – сказал Джейк.
Мистер Биссетт кивнул.
– Ну так вот, ты меня очень порадовал. Я просто хотел, чтобы ты это знал… и я очень надеюсь, что на следующий год ты продолжишь заниматься французским и мы снова с тобой увидимся.
– Спасибо.
А про себя Джейк подумал, что бы сказал сейчас мистер Биссетт, если бы услышал такое: Но мне кажется, что на следующий год я при всем желании не смогу заниматься французским, разве что только заочно, если в старом добром Саннивейле школьникам разрешают учиться заочно.
В дверях актового зала появилась Джоанна Франкс, школьный секретарь, со своим серебряным колокольчиком в руке. В школе Пайпера все звонки давали вручную. Джейк допускал, что в глазах родителей сие обстоятельство имело особое очарование. Сладкие воспоминания о маленьком школьном здании из красного кирпича и все такое. А его самого это бесило. И особенно в последнее время, когда звон серебряного колокольчика болезненно отдавался прямо в мозгу…
Долго я так не выдержу, сказал он себе в отчаянии. Мне очень жаль, но, по-моему, я схожу с ума. То есть я действительно схожу с ума.
Заметив мисс Франкс, мистер Биссетт повернулся к дверям, потом снова к Джейку:
– У тебя все в порядке, Джон? А то в последнее время ты, кажется, чем-то обеспокоен. Что-то тебя тревожит?
– Не поделишься с нами?
Эдди покачал головой.
– Сейчас лучше не нужно. Потом.
Роланд задумался и кивнул.
– Хорошо. Я задам тебе только один вопрос, и мы больше не будем к этому возвращаться. У тебя нет, случайно, каких-то мыслей насчет того, как можно справиться… с этой моей проблемой?
Про себя Эдди подумал: Так вот явно он ни разу еще не выказывал это отчаяние, что терзает его, пожирая заживо, – но вслух сказал только:
– Не знаю. Сейчас я еще не уверен. Но я очень на это надеюсь, дружище. Правда.
Роланд кивнул и отпустил руку Эдди.
– Спасибо. У нас есть еще добрых два часа до заката… надо ими воспользоваться, как считаешь?
– Я – за.
Они двинулись дальше. Роланд вез на коляске Сюзанну, а Эдди шагал впереди, держа в руках деревяшку с ключом, сокрытым внутри. Казалось, дерево дышит теплом, исполненным силы и тайны.
32
В тот же вечер, сразу после ужина, Эдди снял с пояса нож стрелка и занялся резкой. Нож этот, на удивление острый, казалось, вообще никогда не затупится. В свете костра Эдди трудился медленно и осторожно, переворачивая кусок древесины и с удовольствием наблюдая, как из-под его уверенных рук выползают ровные завитки стружки.
Сюзанна легла на спину, подложив руки под голову, и смотрела на звезды, неспешно кружащиеся в черном небе.
Роланд отошел к самой границе лагеря, за пределы отблесков костра, и встал там, прислушиваясь к голосам безумия, что снова терзали его измученный и смятенный разум.
Мальчик был.
Не было никакого мальчика.
Был.
Нет.
Был…
Он закрыл глаза, приложив холодную ладонь ко лбу, ноющему от боли, и спросил себя, сколько он еще выдержит, прежде чем лопнет, как изношенная тетива лука.
О Джейк, взмолился он про себя. Где ты теперь? Где ты?
А над ними, в ночной вышине, Старая Звезда и Древняя Матерь, взойдя к назначенным им местам, смотрели с тоской друг на друга через усыпанные звездной крошкой обломки древнего своего неудавшегося супружества.
Глава II
Ключ и роза
1
В течение трех недель Джейк – Джон Чеймберз храбро боролся с безумием, постепенно к нему подступающим. Все эти недели он себя чувствовал как последний пассажир на тонущем корабле, налегающий на рычаг трюмовой помпы в отчаянной борьбе за жизнь, пытающийся удержать корабль на плаву, пока не закончится шторм, небо не прояснится и не подоспеет помощь… откуда-нибудь. Откуда угодно. 29 мая 1977 года, за четыре дня до начала летних каникул, он наконец примирился с тем фактом, что помощи ждать неоткуда. Пришло время сдаться – позволить шторму забрать и его.
Роль пресловутой соломинки, что переломила хребет верблюду, исполнило экзаменационное сочинение по английскому.
Джон Чеймберз – Джейк для трех-четырех мальчишек, которые были почти что его друзьями (если бы папа об этом узнал, он бы точно рассвирепел не на шутку), – заканчивал свой первый год в школе Пайпера. Хотя ему было уже одиннадцать и ходил Джейк в шестой класс, он был маленьким для своих лет, и почти все, кто видел его в первый раз, думали, что ему лет девять, а то и восемь. Честно сказать, еще год назад его часто вообще принимали за девочку, пока он не устроил дома большой скандал, так что мама в конце концов согласилась на то, чтобы он постригся коротко. С отцом, разумеется, у него не было никаких проблем насчет стрижки. Папа лишь улыбнулся этой своей тяжеловесной улыбочкой из нержавеющей стали и сказал примерно следующее: Малышу просто хочется быть похожим на морского пехотинца, Лори. Тем лучше.
Для папы он никогда не был Джейком и только изредка – Джоном. Обычно же просто «моим малышом».
Прошлым летом (в то лето как раз американцы справляли двухсотлетнюю годовщину Декларации независимости – все было в знаменах и флагах, а в нью-йоркской гавани теснились громадные корабли) отец популярно ему объяснил, что школа Пайпера – это черт-возьми-самая-лучшая-школа-в-стране-для-мальчика-твоего-возраста. Тот факт, что Джейка приняли в эту черт-возьми-самую-самую-школу, не имел ничего общего с деньгами, объяснял Элмер Чеймберз… вернее, почти настаивал. Обстоятельством сим он ужасно гордился, хотя даже тогда, в десять лет, Джейк уже подозревал, что без кругленькой суммы там все-таки не обошлось, просто отец выдавал желаемое за действительное, чтобы при случае где-нибудь на коктейле этак невзначай обронить: «Мой малыш? О, он учится в „Пайпере“. Лучшая-черт-возьми-школа-в-стра-не-для-мальчика-его-возраста. Туда, знаете ли, не пролезешь, потрясая тугим кошельком; для Пайпера главное, есть у тебя что-нибудь в голове или нет. Либо у тебя мозги, либо гуляй, парнишка».
Джейк тогда уже понимал, что в яростном жерле бурлящего разума Элмера Чеймберза грубые куски графита желаний и мнений частенько сплавлялись в алмазы, которые папочка гордо именовал фактами… или, в обстановке неофициальной, фактунчиками. Его любимая фраза, произносимая с этаким благоговением и при всяком удобном случае, как вы, наверное, уже догадались, была: Факт в том, что…
Факт в том, что никто не поступит в школу Пайпера из-за денег, – сказал ему папа в то лето, когда Америка отмечала двухсотлетнюю годовщину своей Декларации независимости, – лето синего неба, летящих флагов и больших кораблей, лето, оставшееся в памяти Джейка прекрасным и светлым, потому что тогда еще он не начал сходить с ума и все проблемы его заключались в том, сумеет он или нет проявить себя с самой лучшей стороны в школе Пайпера, в этом рассаднике молодых дарований. В таких школах, как эта, смотрят только на то, что ты сам собой представляешь. – Перегнувшись через стол, Элмер Чеймберз постучал сына по лбу своим твердым, желтым от никотина пальцем. – Понимаешь меня, малыш?
Джейк только молча кивнул. С отцом вовсе не обязательно разговаривать, потому что папа ко всем относится точно так же – включая сюда и жену, – как к своим подчиненным и обслуживающему персоналу на телестудии, где он отвечал за составление программ передач и был признанным мастером «убойной силы», что на жаргоне телевизионщиков означает талант добиваться стопроцентного успеха у зрителя. При общении с папой требовалось только слушать, в нужных местах кивать, и тогда очень скоро он от тебя отставал.
Хорошо, – продолжал отец, закуривая очередную из восьмидесяти ежедневных сигарет «Кэмел». – Значит, мы понимаем друг друга. Тебе придется как следует потрудиться, но я уверен, ты сможешь. Если бы ты ничего не мог, они бы нам этого не прислали. – Он взял со стола письмо на фирменном бланке школы Пайпера – официальное уведомление о том, что Джейк принят, – и потряс им с таким свирепым триумфом, как будто то был не листок бумаги, а какая-нибудь зверюга, которую он собственноручно подстрелил в диких джунглях и теперь собирался содрать с нее шкуру и съесть. – Так что старайся. Учись на «отлично». Чтобы мы с мамой тобой гордились. Закончишь год на одни пятерки, считай, что поездка в Диснейленд тебе уже обеспечена. Ради этого стоит стараться, да, малыш?
И Джейк постарался. Учился он на «отлично» по всем предметам (по крайней мере так было до трех последних недель). Папа с мамой, наверное, им гордились, хотя видел он их крайне редко, так что судить было трудно. Обычно, когда он приходил из школы, дома не было никого, кроме Греты Шоу – домоправительницы, – так что Джейку приходилось показывать дневник ей, а потом потихоньку прятать его в самом темном и дальнем углу. Иной раз Джейк листал свой дневник с одними пятерками, задаваясь вопросом, нужны они кому-нибудь или нет. Ему бы очень этого хотелось, но у него были большие сомнения.
В этом году он уже вряд ли поедет в обещанный Диснейленд.
Скорее всего он поедет в психушку.
Утром 29 мая, ровно в 8.45, едва он прошел сквозь двойные двери вестибюля школы Пайпера, Джейку явилось жуткое видение. Он увидел отца в его офисе на Рокфеллер-Плаза, 70. Перегнувшись через стол, с неизменной сигаретой в уголке рта, он что-то выговаривал одному из своих подчиненных сквозь клубы голубого дыма. За окном как на ладони распростерся Нью-Йорк, но гул громадного города не проникал в кабинет, защищенный двумя слоями толстого термостекла.
Факт в том, что никто не пролезет в Саннивейлскую лечебницу из-за денег, – отчитывал папа беднягу-служащего с мрачным удовлетворением. Перегнувшись чуть дальше через стол, отец постучал своего собеседника пальцем по лбу. – В такие места тебя пустят только в том случае, если в твоем выдающемся котелке что-то действительно повредится. Так и случилось с моим малышом. Но он все равно очень старается, очень. Лучше всех плетет эти их гребаные корзины, как мне сказали. А когда его выпустят… если выпустят… он поедет в одно интересное место. Поедет…
– …на дорожную станцию, – выдавил Джейк, прикоснувшись дрожащей рукой ко лбу. Голоса возвращались снова. Орущие, спорящие голоса, которые сводили его с ума.
Ты умер, Джейк. Тебя задавила машина – и ты умер.
– Не будь идиотом! Смотри… видишь этот плакат? Написано: ЗАПОМНИ СВОЙ ПЕРВЫЙ ПИКНИК В ШКОЛЕ ПАЙПЕРА. У них что, на том свете, бывают школьные пикники?
Не знаю насчет пикников, но я точно знаю, что тебя задавила машина.
– Нет!
Да. Случилось это 7 мая в 8.25 утра. А через минуту ты был уже мертв.
– Нет! Нет! Нет!
– Джон?
Он оглянулся, перепугавшись до полусмерти. Перед ним стоял мистер Биссетт, преподаватель французского, и вид у него был встревоженный. За спиной у него в коридоре все остальные ученики уже проходили в актовый зал на общее утреннее собрание. Если кто-то из них изредка и отмачивал шутку, дурачась, то уж благим матом не орал никто. Должно быть, этим ребятам – как и самому Джейку – родители тоже прожужжали все уши о том, как крупно им повезло, что их приняли в школу Пайпера, куда никого не принимают за деньги (хотя плата за обучение составляет $22 000 в год) и где смотрят только на то, есть у тебя в черепушке мозги или нет. Вероятно, многим из учеников самой-самой-школы тоже были обещаны увеселительные поездки, если они будут прилично учиться. Вероятно, некоторые родители этих счастливчиков даже сдержат свои обещания. Вероятно…
– Джон, ты как себя чувствуешь? – спросил мистер Биссетт.
– Хорошо, – сказал Джейк. – Спасибо. Сегодня я заспался немного. Наверное, еще не проснулся как следует.
Мистер Биссетт улыбнулся, расслабившись.
– Со всеми бывает.
Только не с моим папой. Мастер «убойной силы» никогда не позволит себе заспаться.
– Ты готов к своему экзамену по французскому? – спросил мистер Биссетт. – Voulez-voux examiner a moi cette midi?[7]
– Думаю, да, – бодро ответил Джейк, хотя, если честно, он просто не знал, готов ли он к экзамену. Он даже не помнил, готовился он по французскому или нет. В те дни для него почти все перестало иметь значение… все, кроме этих голосов в голове, сводящих его с ума.
– Хочу еще раз тебе сказать, Джон, что я очень тобой доволен. Я хотел сказать то же твоим старикам, но они не пришли на родительский вечер…
– Они очень заняты, – сказал Джейк.
Мистер Биссетт кивнул.
– Ну так вот, ты меня очень порадовал. Я просто хотел, чтобы ты это знал… и я очень надеюсь, что на следующий год ты продолжишь заниматься французским и мы снова с тобой увидимся.
– Спасибо.
А про себя Джейк подумал, что бы сказал сейчас мистер Биссетт, если бы услышал такое: Но мне кажется, что на следующий год я при всем желании не смогу заниматься французским, разве что только заочно, если в старом добром Саннивейле школьникам разрешают учиться заочно.
В дверях актового зала появилась Джоанна Франкс, школьный секретарь, со своим серебряным колокольчиком в руке. В школе Пайпера все звонки давали вручную. Джейк допускал, что в глазах родителей сие обстоятельство имело особое очарование. Сладкие воспоминания о маленьком школьном здании из красного кирпича и все такое. А его самого это бесило. И особенно в последнее время, когда звон серебряного колокольчика болезненно отдавался прямо в мозгу…
Долго я так не выдержу, сказал он себе в отчаянии. Мне очень жаль, но, по-моему, я схожу с ума. То есть я действительно схожу с ума.
Заметив мисс Франкс, мистер Биссетт повернулся к дверям, потом снова к Джейку:
– У тебя все в порядке, Джон? А то в последнее время ты, кажется, чем-то обеспокоен. Что-то тебя тревожит?