Бегущий за ветром

– Какой-то прохожий посоветовал ему: переложи поклажу на ишака. А Насреддин ответил: он и меня одного везет с трудом. А так ему будет полегче.

Через некоторое время запас историй иссяк и мы опять смолкли.

– Амир-ага? – вырвал меня из дремы голос Фарида.

– Что?

– Зачем ты сюда приехал? Ведь была же у тебя настоящая причина?

– Я уже сказал тебе зачем.

– За мальчиком?

– За мальчиком.

Фарид пошевелился на полу.

– Прямо не верится.

– Мне самому порой не верится.

– Да нет, я не об этом… Почему именно за этим мальчиком? Ты едешь из Америки через полмира ради шиита?

Охота смеяться у меня сразу пропала. И сон тоже.

– Я устал, – кратко ответил я. – Давай лучше спать.

Вскоре раздался храп Фарида. А я лежал, скрестив руки на груди, смотрел через разбитое окно на звезды и думал, что злые языки, быть может, и правы, когда поносят Афганистан. Просто руки опускаются иногда.

Многотысячная толпа гомонила на трибунах стадиона «Гази», по ступенькам носились дети, пряный аромат гороха нут в остром соусе смешивался с запахом дерьма и пота. Разносчики наперебой предлагали сигареты, кедровые орешки и сласти.

Костлявый парень в твидовом пиджаке ухватил меня за локоть и зашептал на ухо:

– Предлагаю эротические картинки. Очень сексуальные, ага.

Глаза у парня бегали – в точности как у той девчонки, что как-то предлагала мне на улице Сан– Франциско наркотики. Продавец на мгновение распахнул пиджак и продемонстрировал свой товар: открытки с кадрами из индийских фильмов, где волоокие красавицы, полностью одетые, нежились в объятиях своих возлюбленных.

– Очень сексуальные, – повторил торговец.

– Спасибо, не надо.

– Ведь поймают парня, шкуру спустят, – бурчал Фарид, пробираясь сквозь толпу. – Так всыпят, мало не покажется.

Места, разумеется, были не нумерованы: кто успел, тот и сел. Ну, толкаться-то Фарид умел, и вскоре мы вполне удобно расположились на центральной трибуне.

В семидесятые, когда Баба таскал меня сюда на футбольные матчи, газон был ровный и зеленый. Теперь внизу лежал голый кочковатый выгон, на котором не было ни травинки. За южными воротами виднелись две глубокие ямы. Когда команды наконец вышли на поле – все футболисты в длинных штанах, несмотря на жару, – мяч просто исчез в столбах пыли. Молодые талибы с хлыстами в руках прохаживались по рядам. Громко закричал – получи.

Они появились в перерыве между таймами, сразу после свистка. На стадион вкатились два хорошо мне знакомых красных пикапа, в кузове одного сидела женщина в зеленой бурке, в другой машине – мужчина с завязанными глазами.

Зрители встали. Машины медленно объехали вокруг поля, чтобы всем было видно.

Кадык у Фарида так и прыгал.

Сверкая хромом, машины направились к южным футбольным воротам. Там их поджидал третий автомобиль, который уже начали разгружать. Только тут я понял, зачем нужны ямы.

Толпа одобрительно загудела.

– Хочешь остаться? – мрачно глянул на меня Фарид.

– Нет, – ответил я. (Закрыть глаза, зажать уши и бежать отсюда!) – Только нам придется досидеть до конца.

Двое талибов с автоматами за плечами помогли выбраться из машины мужчине с завязанными глазами, двое других занялись женщиной. Колени у бедняжки подогнулись, и она осела на землю. Женщину подняли, но ее уже не держали ноги. Вновь оказавшись на земле, она забилась и душераздирающе закричала. До гробовой доски буду я помнить этот вопль – так кричит попавший в капкан зверь. Совместными усилиями приговоренную отволокли в яму, теперь были видны только ее голова и плечи. Мужчина, напротив, не сопротивлялся и сошел в яму молча.

У места казни появился круглолицый белобородый мулла, одетый в серое, и откашлялся в микрофон. Женщина в яме кричала не умолкая. Мулла прочел длинную молитву из Корана, его гнусавый голос плыл над притихшим стадионом.

Много лет тому назад Баба сказал мне: «Эти самодовольные обезьяны достойны лишь плевка в бороду. Они способны только теребить четки и Цитировать книгу, языка которой они даже не понимают. Не приведи Господь, если они когда-нибудь дорвутся до власти в Афганистане».

Закончив молитву, мулла опять покашлял и возгласил:

– Братья и сестры! (Теперь он говорил на фарси.) Нам сегодня предстоит исполнить предписания шариата. Сегодня свершится правосудие. Воля Аллаха и его пророка Мохаммеда, да будет благословенно его имя во веки веков, жива в Афганистане, на нашей обожаемой родине. Мы покорно исполняем волю Господа, ибо кто мы есть перед лицом его? Жалкие, беспомощные создания. А что нам говорит Господь? Спрашиваю вас, ЧТО НАМ ГОВОРИТ ГОСПОДЬ? Аллах говорит: «Да воздастся им по грехам их». Это не мои слова и не моих братьев. Это слова ГОСПОДА! – Он указал на небо.

Голова у меня раскалывалась, я изнывал от жары.

– Каждому грешнику да воздастся по грехам его, – повторил мулла драматическим шепотом. – Так какое наказание, братья и сестры, воспоследует прелюбодею? Как мы покараем того, кто надругался над священными узами брака? Как мы поступим с теми, кто оскорбил Господа – швырнул камень в окно дома Божия? Мы ответим им тем же – ЗАБРОСАЕМ КАМНЯМИ!


Тихий ропот прокатился по толпе.

– И они называют себя мусульманами, – покачал головой Фарид.

Из машины вышел высокий широкоплечий человек в ослепительно белом одеянии, развевающемся на ветру. Трибуны нестройно приветствовали его. Никакого наказания за неприлично громкие выкрики на этот раз не последовало. Высокий раскинул руки, словно Иисус на кресте, и медленно повернулся вокруг своей оси, здороваясь с публикой. На нем были круглые черные очки типа тех, что носил Джон Леннон.

– Похоже, это наш, – одними губами сказал Фарид.

Высокий талиб в черных очках взял из кучи, выросшей возле третьей машины, камень и показал толпе. Крики сменились каким-то жужжащим звуком. Я посмотрел на соседей. Оказалось, все цокают языками. Талиб, удивительно похожий сейчас (как ни дико это прозвучит) на подающего в бейсболе, размахнулся и метнул камень в мужчину с завязанными глазами, угодив точно в голову. Стадион охнул. Женщина в яме опять закричала.

Я закрыл лицо руками. Стадион размеренно ахал. Через какое-то время все стихло.

– Кончено? – спросил я у Фарида.

– Нет еще, – ответил он сквозь зубы.

– А почему все молчат?

– Устали, наверное.

Не знаю, сколько еще длилась экзекуция. Вдруг вокруг меня градом посыпались вопросы:

– Убили? Не шевелится? Казнь совершилась?

Я отнял руки. Человек в яме был одна сплошная кровоточащая рана. Изувеченная голова свесилась на грудь. Талиб в очках перекладывал камень из руки в руку. У ямы появился человек со стетоскопом, присел на корточки, приставил трубку к груди казнимого и покачал головой. По толпе пронесся стон.

Талиб в очках опять размахнулся.

Когда все было кончено и окровавленные тела небрежно забросили в две машины, люди с лопатами торопливо забросали ямы песком. На поле выбежали футболисты. Начался второй тайм.

О встрече мы условились. Сегодня, в три часа дня. Все прошло на удивление легко. Я-то думал, начнутся проволочки, расспросы, проверки документов. Ничего подобного. Никакого бюрократизма, что, в общем, и всегда было характерно для Афганистана. Фарид просто сказал талибу с хлыстом, что нам надо переговорить с человеком в белом по личному вопросу. Талиб без лишних вопросов крикнул что-то на пушту молодому парню на поле, тот побежал к южным воротам, где «Леннон» говорил с муллой в сером. Краткий обмен репликами – палач в очках взглянул в нашу сторону, кивнул и сказал что-то на ухо молодому парню.

Как оказалось, назначил время. Три часа дня.





22




Вазир-Акбар-Хан, Пятнадцатая улица. Она же Сараки-Мемана, улица гостей. Фарид остановил машину возле большого особняка, в тени ив, свешивающихся из-за каменного забора, и выключил двигатель. Некоторое время мы сидели в молчании, слушая, как потрескивает остывающий мотор. Фарид смущенно перебирал пальцами ключи, торчащие из замка зажигания, явно собираясь сказать что-то важное.

– Пожалуй, я подожду тебя в машине, – произнес он наконец, глядя в сторону. – Ты уж теперь как-нибудь сам.

Я похлопал его по руке:

– Я и так у тебя в долгу. Не надо тебе идти со мной.

Храбришься? А ведь страшно одному-то. Отец бы бурей ворвался в дом и потребовал, чтобы его проводили к хозяину. Попробовал бы кто-нибудь ему помешать! Только Баба давно уже покоится с миром на маленьком кладбище в Хэйворде, и где-то месяц назад мы Сораей положили цветы на его могилу. Маргаритки и ландыши.

Я выбрался из машины, приблизился к высоким деревянным воротам и нажал на кнопку звонка. Тишина. Значит, электричество так и не дали. Пришлось стучать. На пороге моментально появились двое с автоматами.

Я оглянулся на Фарида и беззвучно прошептал: «Я вернусь». Хотя никакой уверенности у меня не было.

Меня обыскали с головы до пят, похлопали по ногам, ощупали промежность. Один охранник сказал что-то на пушту, и оба засмеялись. Вот и двор. Тщательно постриженная лужайка, подрезанные кусты, клумбы с геранью, в дальнем конце двора – колодец с ручным насосом. У Кэки Хамаюна в Джелалабаде был точно такой же, и мы с двойняшками, Фазилей и Каримой, частенько бросали туда камешки и ждали, когда «плюхнет».

Мы с охранниками поднялись по ступенькам и вошли в большой, скупо обставленный вестибюль. Всю стену занимал флаг Афганистана. Меня препроводили на второй этаж. Гостиная. Два массивных зеленых дивана, телевизор с большим экраном в углу, молитвенный коврик с изображением Мекки. Ствол автомата указал мне на диван. Я послушно сел, и охранники удалились.

Я скрестил ноги. Выпрямил. Положил вспотевшие ладони на колени. Поза, по-моему, тревожная. Сложил руки вместе. Еще хуже. Пришлось скрестить их на груди. В висках пульсировала кровь. Я был совсем один. Мысли в голове вертелись разные, но все заглушал голос рассудка: как только меня угораздило влипнуть в эту историю? Чистое безумие: за тысячу миль от дома я сижу в некоем преддверии ада и жду человека, который сегодня у меня на глазах убил двоих. А о жене ты подумал? Как бы Сорае в свои тридцать шесть не остаться вдовой!

Это ведь вроде и не ты совсем, Амир. Ты же такой нерешительный, ты не создан для подвигов и сам всегда это сознавал. Трусость и благоразумие идут рука об руку. Но когда трус забывает, кто он такой… да поможет ему Бог.

У дивана стоял кофейный столик. Кольцо из шариков, каждый размером с грецкий орех, охватывало ножки стола в том месте, где они скрещивались. Совсем недавно я видел точно такое же кольцо. Где это было? Ну конечно. В Пешаваре, в чайной. Только тут на столе еще и чаша с красным виноградом. Я отщипнул ягодку и кинул в рот. Отвлечься, все равно на что, лишь бы отогнать от себя черные мысли. Виноград такой сладкий. А у меня во рту с самого утра маковой росинки не было.

Дверь распахнулась. Вот он, мой высокий талиб в темных очках, гуру новейших времен, два уже знакомых мне охранника по бокам.

Он сел на диван напротив и молча уставился на меня – одна рука на подлокотнике, вторая перебирает бирюзовые четки. Теперь на нем поверх белого одеяния был черный жилет, запястье украшали золотые часы. На левом рукаве я заметил бурое пятно – кровь. Почему это он, интересно, не удосужился переодеться после казни?

Время от времени его свободная рука будто медленно поглаживала невидимого зверька. При этом рукав задирался, обнажая характерные пятна у основания ладони. Точно такие же я видел у определенного вида бродяг в Сан-Франциско.

Кожа у него была значительно белее, чем у охранников, почти землисто-бледная, на лбу у самой черной чалмы сверкали капельки пота, окладистая борода тоже была светлее, чем у молодых парней.