Бегущий за ветром
Часть 19 из 55 Информация о книге
Для доступа к библиотеке пройдите авторизацию
Как– то ранним воскресным утром (это был июль 1984 года), когда мы только прибыли на вещевой рынок, я отправился за кофе. Возвращаюсь с двумя чашками в руках – а Баба степенно беседует с каким-то немолодым холеным господином. Пришлось пока поставить чашки на задний бампер нашего автобуса рядом с наклейкой «РЕЙГАН/БУШ 84».
– Амир, – сказал Баба, подводя меня к господину, – я хотел бы представить тебя генерал-сагибу, его высокопревосходительству Икбалу Тахери. В Кабуле он занимал высокий пост в Министерстве обороны.
Тахери. Откуда мне знакома эта фамилия?
Благоухающий одеколоном генерал улыбнулся мне привычной улыбкой, выработанной на официальных приемах, где приходилось смеяться несмешным шуткам вышестоящих начальников.
Воздушные серебристо-серые волосы зачесаны назад, лицо смуглое, густые темные брови начали седеть. На генерале костюм-тройка стального оттенка, несколько залоснившийся от частой утюжки, в жилетном кармане – часы с золотой цепочкой.
– Ну зачем же так пышно, – произнес генерал хорошо поставленным голосом. – Салям, бачем. Приветствую тебя, юноша.
– Салям, генерал-сагиб.
Рукопожатие было крепким, хоть и влажным. И руки у генерала оказались очень нежные.
– Амир собирается стать великим писателем, – сказал Баба. Я даже как-то не сразу понял его слова. – Он заканчивает первый курс колледжа. Отличник по всем предметам.
– Колледжа низшей ступени, – уточнил я.
– Машалла, – произнес Тахери. – Про что ты собираешься писать? Про свою страну, про ее историю? А может быть, тебя привлекает экономика?
– Нет, мои герои – вымышленные.
В кожаный блокнот, подаренный мне Рахим-ханом, поместилось рассказов двенадцать. Только почему мне так неловко рассуждать о своем призвании в присутствии этого человека?
– А, сочинитель, – снисходительно сказал генерал. – Что ж, в трудные времена, как сейчас, людям нужны выдуманные истории, чтобы отвлечься. – Тахери положил руку Бабе на плечо. – А вот тебе подлинная история. Как-то мы с твоим отцом охотились на фазанов. В Джелалабаде, в прекрасный солнечный день. Насколько помню, у твоего отца оказался верный глаз. И в охоте, и в бизнесе.
Баба пнул деревянную ракетку:
– Вот и весь бизнес.
Генерал Тахери изобразил грустную и вместе с тем вежливую улыбку, вздохнул и потрепал Бабу по плечу:
– Зендаги мигозара. Жизнь продолжается. – И, обращаясь ко мне: – Афганцы склонны преувеличивать, бачем, и наклеивать ярлык величия на кого попало. Но вот твой отец, вне всякого сомнения, принадлежит к тому немногочисленному кругу людей, кто полностью заслужил право именоваться великими.
Эта маленькая речь с ее затертыми словами и показным блеском напомнила мне генералов костюм.
– Вы мне льстите, – смутился Баба.
– Вовсе нет. – Тахери поклонился и прижал руки к груди, демонстрируя искренность. – Юноши и девушки должны сознавать достоинства своих отцов. Ценишь ли ты своего отца, бачем! Воздаешь ли ты ему по заслугам?
– Разумеется, генерал-сагиб. И дался ему этот «юноша»!
– Прими мои поздравления, ты на верном пути. Из тебя может выйти настоящий мужчина.
И ведь ни тени юмора или иронии. Этакий милостивый комплимент из уст небожителя.
– Падар-джан, вы забыли про свой чай, – раздался у нас за спиной молодой женский голос.
В руках у стройной красавицы с шелковистыми иссиня-черными волосами был термос и пластиковая чашка. Густые брови срослись на переносице, словно два крыла у птицы, нос с легкой горбинкой – ну вылитая персидская принцесса, вроде Тахмине, жены Рустема и матери Сохраба из «Книги о царях». Из-под густых ресниц она взглянула на меня своими карими глазами и опять потупила взор.
– Ты так добра, моя дорогая. – Генерал взял чашку у нее из рук.
Девушка повернулась (я успел заметить коричневую родинку в форме полумесяца у нее на щеке) и направилась к серому фургончику за два ряда от нас. На брезенте перед фургончиком были выложены старые пластинки и книги.
– Моя дочь, Сорая-джан, – сообщил генерал Тахери, глубоко вздохнул, будто желая сменить тему, и посмотрел на свои золотые карманные часы. – Мне пора. Дело не ждет.
Тахери и Баба расцеловались на прощанье, и генерал ухватил мою ладонь обеими руками сразу.
– Удачи на писательском поприще, – пожелал он мне. Ни единой мысли не отражалось в его голубых глазах.
Весь оставшийся день я то и дело посматривал в сторону серого фургончика.
Только когда пришло время отправляться домой, я вспомнил, где слышал фамилию Тахери.
– Какие там слухи ходили насчет дочери генерала? – спросил я у отца как можно непринужденнее.
– Ты же меня знаешь, – ответил Баба, осторожно выруливая к выезду с толкучки. – Как только разговор переходит на сплетни, я удаляюсь.
– Но ведь что-то было?
– Интересуешься? С чего бы это? – Вид у Бабы был хитрый.
– Так, просто из любопытства, – ухмыльнулся я.
– Да неужто? Что, понравилась девушка? – Баба не сводил с меня глаз.
Я сделал равнодушное лицо.
– Прошу тебя, Баба.
Он улыбнулся, и мы покатили к шоссе 680. После нескольких минут молчания отец произнес:
– Знаю только, что у нее был мужчина и все сложилось… неблагополучно.
Слова его прозвучали так мрачно, словно девушка была смертельно больна.
– Ага.
– Я слышал, она порядочная девушка, работящая и добрая. Только после того случая ни один жених не постучался в дверь к генералу. – Баба вздохнул. – Наверное, это несправедливо, но в один день иногда столько всего случится, что вся твоя жизнь меняется, Амир.
Ночью я не мог уснуть, все думал о Сорае Тахери, о том, какая у нее родинка, о горбинке на носу, о блестящих карих глазах. Сердце у меня стучало. Сорая Тахери. Моя принцесса с толкучки.
12
Первая ночь месяца Джади, первая ночь зимы, самая длинная в году, в Афганистане именовалась илъда. В эту ночь мы с Хасаном всегда засиживались допоздна. Али чистил нам яблоки, кидал кожуру в печку и, чтобы скоротать время, рассказывал старинные сказки о султанах и ворах. Именно от Али я услышал, какие поверья связаны с ильдой, о мотыльках, летящих на огонь навстречу собственной гибели, и о волках, в поисках солнца забирающихся на вершины гор. Али клялся, что если в эту ночь съесть арбуз, то будущим летом тебя не будет мучить жажда.
Сделавшись постарше, я узнал, что поэтическая традиция подразумевает под ильдой бессонную беззвездную ночь, когда истомленные разлученные любовники тоскуют и ждут не дождутся рассвета, с приходом которого они обретут друг друга. Вот такие ночи настали и в моей жизни после первой встречи с Сораей Тахери. Ее прекрасное лицо, ее карие глаза просто преследовали меня. Воскресным утром по пути на блошиный рынок время так тянулось… Вот она, босоногая, перебирает пожелтевшие энциклопедии в картонных коробках, и браслеты позвякивают на тонких запястьях, и тень пробегает по земле, когда она откидывает назад свои шелковистые волосы, и нет меня рядом… Сорая, моя принцесса с толкучки, утреннее солнышко после темной ночи…
Я придумывал предлоги, чтобы пройтись по рядам, – Баба только игриво усмехался, – махал рукой генералу в знак приветствия, и облаченный в неизменный серый костюм военачальник величественно поднимал длань в ответ. Порой он даже восставал из своего руководящего кресла и мы с ним обменивались парой слов насчет моих успехов на литературном поприще, мельком упоминали войну, расспрашивали друг друга, как идет торговля… Я отводил глаза от Сораи, сидевшей тут же с книгой в руке, прощался с генералом и шел прочь, изо всех сил стараясь не горбиться.
Порой она была одна, генерал доблестно отсутствовал – наверное, беседовал где-нибудь с земляками, – и я проходил мимо, делая вид, что мы не знакомы, вот ведь жалость! Иногда вместе с ней была осанистая бледная дама с крашенными в рыжий цвет волосами. Я дал себе слово, что заговорю с Сораей до конца лета. Но школы вновь распахнули свои двери, красные и желтые листья сдул с деревьев ветер, зарядили зимние дожди, у Бабы заболели суставы, на ветках появились почки, а мне все не хватало смелости даже заглянуть ей в глаза.
В конце мая 1985 года я успешно сдал все экзамены и зачеты в колледже (что достойно удивления, ведь на занятиях у меня не шла из головы Сорая).
Настало лето. Как-то в воскресенье мы с Бабой сидели за прилавком, усиленно обмахиваясь газетами. Несмотря на жару, народу было полно, и, хотя едва перевалило за двенадцать, мы уже успели наторговать долларов на сто шестьдесят.
Я встал и потянулся.
– Пойду схожу за кока-колой. Тебе принести?
– Да, пожалуйста. Только поосторожнее там.
– Ты о чем, Баба?
– Я тебе не какой-нибудь ахмак, так что не придуривайся.
– Не понимаю, о чем ты.
– Помни, – наставил на меня палец Баба, – этот человек – пуштун до мозга костей. Для него главное – нанг и намус.
Честь и гордость. Да, они в крови у каждого пуштуна. Особенно если речь идет о добром имени жены. Или дочери.
– Я только хотел принести нам попить.
– В общем, не заставляй меня краснеть, вот и все, что я хотел сказать.
– О господи, Баба. Я не дам тебе повода. Отец молча закурил и опять стал обмахиваться.
Я прошел мимо киоска с закусками и напитками и свернул в ряд, где торговали футболками. За каких-то пять долларов тебе на майке оттиснут изображение Иисуса, Элвиса или Джима Моррисона. А захочешь, и всех троих сразу. Где-то неподалеку играли уличные музыканты, над толкучкой разносился запах маринованных овощей и жарящегося на углях мяса.
У лотка, где торговали маринованными фруктами, как всегда, стоял серый микроавтобус Тахери. Она была одна. Книга в руках. Белое летнее платье ниже колен. Босоножки. Волосы зачесаны в пучок. Я честно хотел пройти мимо. Не помню, как очутился у самого их прилавка. Только глаз с Сораи я уже не сводил.
Она оторвала взгляд от книги.
– Салям, – произнес я. – Извините за беспокойство.
– Салям.
– Простите, генерал-сагиб здесь сегодня? Уши у меня пылали. В глаза девушке я не смотрел.
– Он отошел вон в том направлении, – показала она вправо. Браслет скользнул по руке – серебро на оливковом фоне.
– Амир, – сказал Баба, подводя меня к господину, – я хотел бы представить тебя генерал-сагибу, его высокопревосходительству Икбалу Тахери. В Кабуле он занимал высокий пост в Министерстве обороны.
Тахери. Откуда мне знакома эта фамилия?
Благоухающий одеколоном генерал улыбнулся мне привычной улыбкой, выработанной на официальных приемах, где приходилось смеяться несмешным шуткам вышестоящих начальников.
Воздушные серебристо-серые волосы зачесаны назад, лицо смуглое, густые темные брови начали седеть. На генерале костюм-тройка стального оттенка, несколько залоснившийся от частой утюжки, в жилетном кармане – часы с золотой цепочкой.
– Ну зачем же так пышно, – произнес генерал хорошо поставленным голосом. – Салям, бачем. Приветствую тебя, юноша.
– Салям, генерал-сагиб.
Рукопожатие было крепким, хоть и влажным. И руки у генерала оказались очень нежные.
– Амир собирается стать великим писателем, – сказал Баба. Я даже как-то не сразу понял его слова. – Он заканчивает первый курс колледжа. Отличник по всем предметам.
– Колледжа низшей ступени, – уточнил я.
– Машалла, – произнес Тахери. – Про что ты собираешься писать? Про свою страну, про ее историю? А может быть, тебя привлекает экономика?
– Нет, мои герои – вымышленные.
В кожаный блокнот, подаренный мне Рахим-ханом, поместилось рассказов двенадцать. Только почему мне так неловко рассуждать о своем призвании в присутствии этого человека?
– А, сочинитель, – снисходительно сказал генерал. – Что ж, в трудные времена, как сейчас, людям нужны выдуманные истории, чтобы отвлечься. – Тахери положил руку Бабе на плечо. – А вот тебе подлинная история. Как-то мы с твоим отцом охотились на фазанов. В Джелалабаде, в прекрасный солнечный день. Насколько помню, у твоего отца оказался верный глаз. И в охоте, и в бизнесе.
Баба пнул деревянную ракетку:
– Вот и весь бизнес.
Генерал Тахери изобразил грустную и вместе с тем вежливую улыбку, вздохнул и потрепал Бабу по плечу:
– Зендаги мигозара. Жизнь продолжается. – И, обращаясь ко мне: – Афганцы склонны преувеличивать, бачем, и наклеивать ярлык величия на кого попало. Но вот твой отец, вне всякого сомнения, принадлежит к тому немногочисленному кругу людей, кто полностью заслужил право именоваться великими.
Эта маленькая речь с ее затертыми словами и показным блеском напомнила мне генералов костюм.
– Вы мне льстите, – смутился Баба.
– Вовсе нет. – Тахери поклонился и прижал руки к груди, демонстрируя искренность. – Юноши и девушки должны сознавать достоинства своих отцов. Ценишь ли ты своего отца, бачем! Воздаешь ли ты ему по заслугам?
– Разумеется, генерал-сагиб. И дался ему этот «юноша»!
– Прими мои поздравления, ты на верном пути. Из тебя может выйти настоящий мужчина.
И ведь ни тени юмора или иронии. Этакий милостивый комплимент из уст небожителя.
– Падар-джан, вы забыли про свой чай, – раздался у нас за спиной молодой женский голос.
В руках у стройной красавицы с шелковистыми иссиня-черными волосами был термос и пластиковая чашка. Густые брови срослись на переносице, словно два крыла у птицы, нос с легкой горбинкой – ну вылитая персидская принцесса, вроде Тахмине, жены Рустема и матери Сохраба из «Книги о царях». Из-под густых ресниц она взглянула на меня своими карими глазами и опять потупила взор.
– Ты так добра, моя дорогая. – Генерал взял чашку у нее из рук.
Девушка повернулась (я успел заметить коричневую родинку в форме полумесяца у нее на щеке) и направилась к серому фургончику за два ряда от нас. На брезенте перед фургончиком были выложены старые пластинки и книги.
– Моя дочь, Сорая-джан, – сообщил генерал Тахери, глубоко вздохнул, будто желая сменить тему, и посмотрел на свои золотые карманные часы. – Мне пора. Дело не ждет.
Тахери и Баба расцеловались на прощанье, и генерал ухватил мою ладонь обеими руками сразу.
– Удачи на писательском поприще, – пожелал он мне. Ни единой мысли не отражалось в его голубых глазах.
Весь оставшийся день я то и дело посматривал в сторону серого фургончика.
Только когда пришло время отправляться домой, я вспомнил, где слышал фамилию Тахери.
– Какие там слухи ходили насчет дочери генерала? – спросил я у отца как можно непринужденнее.
– Ты же меня знаешь, – ответил Баба, осторожно выруливая к выезду с толкучки. – Как только разговор переходит на сплетни, я удаляюсь.
– Но ведь что-то было?
– Интересуешься? С чего бы это? – Вид у Бабы был хитрый.
– Так, просто из любопытства, – ухмыльнулся я.
– Да неужто? Что, понравилась девушка? – Баба не сводил с меня глаз.
Я сделал равнодушное лицо.
– Прошу тебя, Баба.
Он улыбнулся, и мы покатили к шоссе 680. После нескольких минут молчания отец произнес:
– Знаю только, что у нее был мужчина и все сложилось… неблагополучно.
Слова его прозвучали так мрачно, словно девушка была смертельно больна.
– Ага.
– Я слышал, она порядочная девушка, работящая и добрая. Только после того случая ни один жених не постучался в дверь к генералу. – Баба вздохнул. – Наверное, это несправедливо, но в один день иногда столько всего случится, что вся твоя жизнь меняется, Амир.
Ночью я не мог уснуть, все думал о Сорае Тахери, о том, какая у нее родинка, о горбинке на носу, о блестящих карих глазах. Сердце у меня стучало. Сорая Тахери. Моя принцесса с толкучки.
12
Первая ночь месяца Джади, первая ночь зимы, самая длинная в году, в Афганистане именовалась илъда. В эту ночь мы с Хасаном всегда засиживались допоздна. Али чистил нам яблоки, кидал кожуру в печку и, чтобы скоротать время, рассказывал старинные сказки о султанах и ворах. Именно от Али я услышал, какие поверья связаны с ильдой, о мотыльках, летящих на огонь навстречу собственной гибели, и о волках, в поисках солнца забирающихся на вершины гор. Али клялся, что если в эту ночь съесть арбуз, то будущим летом тебя не будет мучить жажда.
Сделавшись постарше, я узнал, что поэтическая традиция подразумевает под ильдой бессонную беззвездную ночь, когда истомленные разлученные любовники тоскуют и ждут не дождутся рассвета, с приходом которого они обретут друг друга. Вот такие ночи настали и в моей жизни после первой встречи с Сораей Тахери. Ее прекрасное лицо, ее карие глаза просто преследовали меня. Воскресным утром по пути на блошиный рынок время так тянулось… Вот она, босоногая, перебирает пожелтевшие энциклопедии в картонных коробках, и браслеты позвякивают на тонких запястьях, и тень пробегает по земле, когда она откидывает назад свои шелковистые волосы, и нет меня рядом… Сорая, моя принцесса с толкучки, утреннее солнышко после темной ночи…
Я придумывал предлоги, чтобы пройтись по рядам, – Баба только игриво усмехался, – махал рукой генералу в знак приветствия, и облаченный в неизменный серый костюм военачальник величественно поднимал длань в ответ. Порой он даже восставал из своего руководящего кресла и мы с ним обменивались парой слов насчет моих успехов на литературном поприще, мельком упоминали войну, расспрашивали друг друга, как идет торговля… Я отводил глаза от Сораи, сидевшей тут же с книгой в руке, прощался с генералом и шел прочь, изо всех сил стараясь не горбиться.
Порой она была одна, генерал доблестно отсутствовал – наверное, беседовал где-нибудь с земляками, – и я проходил мимо, делая вид, что мы не знакомы, вот ведь жалость! Иногда вместе с ней была осанистая бледная дама с крашенными в рыжий цвет волосами. Я дал себе слово, что заговорю с Сораей до конца лета. Но школы вновь распахнули свои двери, красные и желтые листья сдул с деревьев ветер, зарядили зимние дожди, у Бабы заболели суставы, на ветках появились почки, а мне все не хватало смелости даже заглянуть ей в глаза.
В конце мая 1985 года я успешно сдал все экзамены и зачеты в колледже (что достойно удивления, ведь на занятиях у меня не шла из головы Сорая).
Настало лето. Как-то в воскресенье мы с Бабой сидели за прилавком, усиленно обмахиваясь газетами. Несмотря на жару, народу было полно, и, хотя едва перевалило за двенадцать, мы уже успели наторговать долларов на сто шестьдесят.
Я встал и потянулся.
– Пойду схожу за кока-колой. Тебе принести?
– Да, пожалуйста. Только поосторожнее там.
– Ты о чем, Баба?
– Я тебе не какой-нибудь ахмак, так что не придуривайся.
– Не понимаю, о чем ты.
– Помни, – наставил на меня палец Баба, – этот человек – пуштун до мозга костей. Для него главное – нанг и намус.
Честь и гордость. Да, они в крови у каждого пуштуна. Особенно если речь идет о добром имени жены. Или дочери.
– Я только хотел принести нам попить.
– В общем, не заставляй меня краснеть, вот и все, что я хотел сказать.
– О господи, Баба. Я не дам тебе повода. Отец молча закурил и опять стал обмахиваться.
Я прошел мимо киоска с закусками и напитками и свернул в ряд, где торговали футболками. За каких-то пять долларов тебе на майке оттиснут изображение Иисуса, Элвиса или Джима Моррисона. А захочешь, и всех троих сразу. Где-то неподалеку играли уличные музыканты, над толкучкой разносился запах маринованных овощей и жарящегося на углях мяса.
У лотка, где торговали маринованными фруктами, как всегда, стоял серый микроавтобус Тахери. Она была одна. Книга в руках. Белое летнее платье ниже колен. Босоножки. Волосы зачесаны в пучок. Я честно хотел пройти мимо. Не помню, как очутился у самого их прилавка. Только глаз с Сораи я уже не сводил.
Она оторвала взгляд от книги.
– Салям, – произнес я. – Извините за беспокойство.
– Салям.
– Простите, генерал-сагиб здесь сегодня? Уши у меня пылали. В глаза девушке я не смотрел.
– Он отошел вон в том направлении, – показала она вправо. Браслет скользнул по руке – серебро на оливковом фоне.