Бар "Безнадега"
Часть 72 из 112 Информация о книге
Для доступа к библиотеке пройдите авторизацию
От простого, мать его, поцелуя.
Штормит как при девятом вале, растекается по венам яд темного, как бездна, желания. Я кажусь себе неумелой и неловкой, сбитой с толку, абсолютно покорной этому мужчине.
Меня тянет к нему магнитами, гравитацией, черт знает, чем еще. Гудят гулко и низко натянутые стальные канаты между нами, прошивают лопатки, вдоль позвоночника, через грудь и голову прямо навылет.
Он нужен мне.
Сейчас же. Немедленно.
Я стаскиваю его футболку через голову, отшвыриваю куда-то за спину, не глядя, с хриплым выдохом провожу по плечам и рукам, обнаженной груди, не отрывая собственных губ от его, жестких и твердых. Под моими пальцами горит его кожа, опаляет пламенем чернее тьмы.
- Лис. Наказание, - хриплый выдох, укус в шею. Он трется носом о жилку на изгибе, зарывается носом в волосы, гладит подрагивающее, голодное из-за него тело, от бедер к груди, сквозь кучу раздражающей сейчас одежды.
Отстраняется от меня, упирается руками в стол по обе стороны от моей головы. Дыхание, как у загнанного зверя.
- Аарон…
- Дашка скоро проснется, - кривится Зарецкий, подхватывает под спину и помогает сесть, но рук не убирает, упирается лбом в мой. – Наваждение. Наказание, - шепчет в губы, хмурится, кривится, как от боли. На лбу проступает вена.
И пальцы сами касаются этой вены, убирают волосы, скользят по скулам, носу, очерчивают губы. Я не могу говорить. Думать тоже получается хреново, могу только прикасаться к нему. Кивнуть еще могу, правда драно.
- Ночью, - обещает он.
- Уже ночь, Аарон, - улыбаюсь я, указывая глазами на часы на духовке. Они показывают десять. Зарецкий не смотрит, закрывает глаза, снова наклоняется к моей шее, опять проводит носом, сжимает кулаки.
Я продолжаю путать пальцы в жестких темных волосах, ничего не могу с этим поделать. Оно сильнее меня.
Мы так и стоим, когда в кармане его брюк звонит телефон. Звонит настойчиво и раздраженно, попытки игнорировать звонок проваливаются.
Аарон нехотя подносит трубку к уху, не глядя принимая входящий, все еще шумно дышит мне в шею, трется, как кот.
- Да, - голос тягучий и ленивый, с хриплым привкусом желания.
- Зарецкий, мать твою, ублюдок чертов! – орет трубка голосом главы совета. – Какого хрена, ты думаешь, ты делаешь?!
Аарон морщится немного подается назад, переставая обдавать жарким дыханием кожу, губы кривятся в издевательской улыбке.
- Что-то ты поздно звонишь, - качает он головой, коротко целует меня и отстраняется полностью, убирает руку, показывает глазами на плиту.
Я спрыгиваю со стола, выключаю конфорки под пастой, краем уха слышу, как матерится Саныч.
- Ты думаешь, это смешно?! Ты…
- Они напали на Дашку, - холодно обрывает Аарон мужика. – И больше мне сказать тебе нечего. Учителя ей я, кстати, тоже нашел. Можешь не дергаться.
- Зарецкий!
- Спокойной ночи, Саныч, - Аарон стоит ко мне спиной, и я не вижу его лица, но слышу ехидные нотки в голосе, ощущаю его раздражение. Он убирает телефон в карман, поворачивается, проводя рукой по волосам.
- Ты сегодня…
- Да, Лис, - кивает хозяин «Безнадеги» - Я был у них, когда ты оставила первое сообщение, - и отводит взгляд.
Я… Мне требуется какое-то время, чтобы разобраться. Несколько секунд, которые чуть не становятся полным провалом, два шага до «мы все просрали».
Но я все-таки огибаю остров, подхожу к нему, подхватывая с пола мной же стянутую футболку, обнимаю сильную шею, привставая на цыпочки…
Моя очередь, видимо, говорить, что я рядом.
…коротко целую.
- Ты все сделал правильно, - улыбаюсь, отстраняясь. – Одевайся и пошли накрывать на стол. Сам сказал, что Дашка скоро проснется.
Он смотрит удивленно и потерянно первые мгновения, потом моргает медленно и осторожно кивает.
Не только у меня тут проблемы с ответственностью и восприятием окружающего, да?
Дашка спускается, когда мы только начинаем накрывать на стол, замирает в проеме, смотрит на меня своими огромными глазами. Они с Аароном даже похожи: одинаково острые лица, разрез глаз и тонкие губы. Девчонка бледная, очень худая и, кажется, перепуганная.
- Привет, - тихо тянет, делая неуверенный шаг внутрь.
И Зарецкий, снимающий с плиты кастрюлю, застывает, напрягается, возвращает пасту на место.
- Дашка, - он поворачивается к девчонке, улыбается, но улыбка естественной не выглядит. – Привет, мелкая. Как ты?
- Чуть лучше, чем хреново, - юная ведьма улыбается так же натянуто, как и Аарон, нервно натягивает рукава кофты до самых кончиков пальцев, все так же осторожно садится за стол. Она похожа на зверька. Взгляд загнанный, растерянный.
- Болит что-то? – хмурится Аарон.
Девчонка отрицательно качает головой, и темные пряди рассыпаются по плечам обсидиановым веером.
- Просто слабая.
Зарецкий сверлит ее взглядом какое-то время, мелкая не отводит от него своих глаз. И в этих взглядах сейчас больше, чем в любых словах. А еще мне кажется, что я тут сейчас лишняя, поэтому стараюсь слиться со стеной и улизнуть из кухни.
И у меня получается. К моему же облегчению. С детьми я, пожалуй, чувствую себя еще неувереннее, чем с животными. А с учетом того, что случилось этой ночью…
Не знаю, много ли помнит Дашка, видела ли меня и какие выводы сделала. Что-то подсказывает, что все ответы будут не в мою пользу.
Я помню, как гнала ее, помню, как пыталась наброситься. Там, на грани, между тем миром и этим, пес сильнее. Там – он главный, иначе не выжить.
Я поднимаюсь наверх за мобильником, чтобы еще раз проверить список, за мной следом, с трудом взбираясь на высокие ступеньки, карабкается Вискарь.
«Мя», - говорит кот, словно упрекая, когда я опускаюсь на кровать и смотрю на ворох пропущенных от Доронина и Ковалевского. За последние несколько часов их стало больше. Больше стало и сообщений. Но отвечать на них я не хочу. Судя по тому, что я видела, судя по тому, что ощущаю, Сэм предупредил обоих о том, что со мной и где я.
- Не хочу, - мотаю головой. – Не сегодня.
«Мя», - подползает чудовище ближе ко мне. Глаза мерцают зеленым.
Я проверяю список, убеждаюсь, что новых душ нет, все еще вижу в нем имена Карины и Марии, сжимаю руки в кулаки.
«Мя-мя», - снова хрипит монстр у ног и нагло запрыгивает на кровать, бьет меня лапой по руке, бодает башкой.
- Что?
«Мя-я-я», - настаивает на чем-то непонятном наглая летучая мышь.
- Ты совесть моя, что ли? – выгибаю я бровь и все-таки нажимаю на вызов напротив пропущенного от Доронина. Гудки звучат в трубке слишком долго, чтобы я могла к этому спокойно относиться, сбросить вызов хочется до зуда. В голове начинают крутиться мысли, все какие-то поганые. Возвращается мерзкое тянущее чувство, зудит мошкой на подкорке.
- Громова! – вместо Доронина на другом конце провода Ковалевский. – Где ты, мать твою?
Он рычит, злится, кажется слишком раздраженным, и вопрос этот напрягает. Надо было все-таки задвинуть на свои благостные намерения и положить трубку. Но…
- Я звоню, чтобы рассказать о том, что случилось, Миш. Где Глеб?
Вискарь играет с моими пальцами. В голову лезет совершенно неуместная мысль о том, что с котами играть руками нельзя, но я не спешу останавливать кота.
- То есть на мой вопрос ты отвечать не собираешься? – сдерживаться у Ковалевского совершенно не получается. На самом деле, не получалось никогда, светлый, как ребенок: все всегда на лице и в голосе.
- Со мной все хорошо, Миш. Позови Глеба, пожалуйста, и, наверное, сам тоже останься, я не хочу повторять.
- Где ты? – продолжает настаивать Доронин.
- Со мной все хорошо, - повторяю терпеливо, почти по слогам, - я у знакомого. Позови к телефону Доронина.
- Ты у него, да? – звучит непонятным обвинением, звучит так, как будто Ковалевский имеет право на такой тон и подобные вопросы, на раздражение и злость, на обвинения.
А я не хочу в это играть, и отвечать не хочу, объяснять или оправдываться. У меня сегодня был действительно дерьмовый день. Я устала, в висках начинает пульсировать, разговор выходит каким-то однобоким.
- Ковалевский, - я поднимаюсь на ноги, подхожу к окну, потому что в спальне Зарецкого нечего особенно разглядывать, кроме репродукций Чанга…
Хотя черт его знает, может это и не репродукции.
…а мне нужно что-то разглядывать, чтобы не сорваться на светлого и не сбросить звонок. Сама звоню, сама бешусь – гениально, Эли.
- Давай еще раз, я позвонила, чтобы рассказать о том, что случилось в Ховринке, если ты не готов слушать, я повешу трубку.
- Эли… - он с шумом втягивает в себя воздух, молчит.
А за окном осенний мокрый лес: умытые сосны и елки и хмурое, тяжелое небо, капли стекают по окну, барабанят по подоконнику, срываясь с козырька, свет из окна дрожит в луже на лужайке. Я смотрю на все это и странно, но постепенно успокаиваюсь.
- Подожди, - все-таки выдавливает из себя Ковалевский. Я слышу глухой стук и потом тишину. Видимо, светлый все-таки пошел за Дорониным. Вопрос в том, почему вообще на мой звонок смотрителю ответил Ковалевский.
- Излагай, - в своей излюбленной манере тянет Доронин. – И да, я рад, что с тобой все хорошо, что ты смогла выбраться.
- Меня вытащил Зарецкий, - качаю головой, кажется, что все-таки слышу скрип зубов Ковалевского. Давлю вздох. Я ничего не могу с этим сделать, могу не реагировать и дать ему достаточно времени, чтобы остыть, могу надеяться на то, что его отвлечет Бэмби. Пока, правда, у нее не особенно получается, но прошло всего несколько дней. – Если бы не он, ты бы закапывал очередного собирателя. А теперь о том, что случилось в Ховринке…
- Мы нашли тело Игоря, - обрывает меня светлый, заставляя закатить глаза. Голос и интонации не изменились ни на миг.
Штормит как при девятом вале, растекается по венам яд темного, как бездна, желания. Я кажусь себе неумелой и неловкой, сбитой с толку, абсолютно покорной этому мужчине.
Меня тянет к нему магнитами, гравитацией, черт знает, чем еще. Гудят гулко и низко натянутые стальные канаты между нами, прошивают лопатки, вдоль позвоночника, через грудь и голову прямо навылет.
Он нужен мне.
Сейчас же. Немедленно.
Я стаскиваю его футболку через голову, отшвыриваю куда-то за спину, не глядя, с хриплым выдохом провожу по плечам и рукам, обнаженной груди, не отрывая собственных губ от его, жестких и твердых. Под моими пальцами горит его кожа, опаляет пламенем чернее тьмы.
- Лис. Наказание, - хриплый выдох, укус в шею. Он трется носом о жилку на изгибе, зарывается носом в волосы, гладит подрагивающее, голодное из-за него тело, от бедер к груди, сквозь кучу раздражающей сейчас одежды.
Отстраняется от меня, упирается руками в стол по обе стороны от моей головы. Дыхание, как у загнанного зверя.
- Аарон…
- Дашка скоро проснется, - кривится Зарецкий, подхватывает под спину и помогает сесть, но рук не убирает, упирается лбом в мой. – Наваждение. Наказание, - шепчет в губы, хмурится, кривится, как от боли. На лбу проступает вена.
И пальцы сами касаются этой вены, убирают волосы, скользят по скулам, носу, очерчивают губы. Я не могу говорить. Думать тоже получается хреново, могу только прикасаться к нему. Кивнуть еще могу, правда драно.
- Ночью, - обещает он.
- Уже ночь, Аарон, - улыбаюсь я, указывая глазами на часы на духовке. Они показывают десять. Зарецкий не смотрит, закрывает глаза, снова наклоняется к моей шее, опять проводит носом, сжимает кулаки.
Я продолжаю путать пальцы в жестких темных волосах, ничего не могу с этим поделать. Оно сильнее меня.
Мы так и стоим, когда в кармане его брюк звонит телефон. Звонит настойчиво и раздраженно, попытки игнорировать звонок проваливаются.
Аарон нехотя подносит трубку к уху, не глядя принимая входящий, все еще шумно дышит мне в шею, трется, как кот.
- Да, - голос тягучий и ленивый, с хриплым привкусом желания.
- Зарецкий, мать твою, ублюдок чертов! – орет трубка голосом главы совета. – Какого хрена, ты думаешь, ты делаешь?!
Аарон морщится немного подается назад, переставая обдавать жарким дыханием кожу, губы кривятся в издевательской улыбке.
- Что-то ты поздно звонишь, - качает он головой, коротко целует меня и отстраняется полностью, убирает руку, показывает глазами на плиту.
Я спрыгиваю со стола, выключаю конфорки под пастой, краем уха слышу, как матерится Саныч.
- Ты думаешь, это смешно?! Ты…
- Они напали на Дашку, - холодно обрывает Аарон мужика. – И больше мне сказать тебе нечего. Учителя ей я, кстати, тоже нашел. Можешь не дергаться.
- Зарецкий!
- Спокойной ночи, Саныч, - Аарон стоит ко мне спиной, и я не вижу его лица, но слышу ехидные нотки в голосе, ощущаю его раздражение. Он убирает телефон в карман, поворачивается, проводя рукой по волосам.
- Ты сегодня…
- Да, Лис, - кивает хозяин «Безнадеги» - Я был у них, когда ты оставила первое сообщение, - и отводит взгляд.
Я… Мне требуется какое-то время, чтобы разобраться. Несколько секунд, которые чуть не становятся полным провалом, два шага до «мы все просрали».
Но я все-таки огибаю остров, подхожу к нему, подхватывая с пола мной же стянутую футболку, обнимаю сильную шею, привставая на цыпочки…
Моя очередь, видимо, говорить, что я рядом.
…коротко целую.
- Ты все сделал правильно, - улыбаюсь, отстраняясь. – Одевайся и пошли накрывать на стол. Сам сказал, что Дашка скоро проснется.
Он смотрит удивленно и потерянно первые мгновения, потом моргает медленно и осторожно кивает.
Не только у меня тут проблемы с ответственностью и восприятием окружающего, да?
Дашка спускается, когда мы только начинаем накрывать на стол, замирает в проеме, смотрит на меня своими огромными глазами. Они с Аароном даже похожи: одинаково острые лица, разрез глаз и тонкие губы. Девчонка бледная, очень худая и, кажется, перепуганная.
- Привет, - тихо тянет, делая неуверенный шаг внутрь.
И Зарецкий, снимающий с плиты кастрюлю, застывает, напрягается, возвращает пасту на место.
- Дашка, - он поворачивается к девчонке, улыбается, но улыбка естественной не выглядит. – Привет, мелкая. Как ты?
- Чуть лучше, чем хреново, - юная ведьма улыбается так же натянуто, как и Аарон, нервно натягивает рукава кофты до самых кончиков пальцев, все так же осторожно садится за стол. Она похожа на зверька. Взгляд загнанный, растерянный.
- Болит что-то? – хмурится Аарон.
Девчонка отрицательно качает головой, и темные пряди рассыпаются по плечам обсидиановым веером.
- Просто слабая.
Зарецкий сверлит ее взглядом какое-то время, мелкая не отводит от него своих глаз. И в этих взглядах сейчас больше, чем в любых словах. А еще мне кажется, что я тут сейчас лишняя, поэтому стараюсь слиться со стеной и улизнуть из кухни.
И у меня получается. К моему же облегчению. С детьми я, пожалуй, чувствую себя еще неувереннее, чем с животными. А с учетом того, что случилось этой ночью…
Не знаю, много ли помнит Дашка, видела ли меня и какие выводы сделала. Что-то подсказывает, что все ответы будут не в мою пользу.
Я помню, как гнала ее, помню, как пыталась наброситься. Там, на грани, между тем миром и этим, пес сильнее. Там – он главный, иначе не выжить.
Я поднимаюсь наверх за мобильником, чтобы еще раз проверить список, за мной следом, с трудом взбираясь на высокие ступеньки, карабкается Вискарь.
«Мя», - говорит кот, словно упрекая, когда я опускаюсь на кровать и смотрю на ворох пропущенных от Доронина и Ковалевского. За последние несколько часов их стало больше. Больше стало и сообщений. Но отвечать на них я не хочу. Судя по тому, что я видела, судя по тому, что ощущаю, Сэм предупредил обоих о том, что со мной и где я.
- Не хочу, - мотаю головой. – Не сегодня.
«Мя», - подползает чудовище ближе ко мне. Глаза мерцают зеленым.
Я проверяю список, убеждаюсь, что новых душ нет, все еще вижу в нем имена Карины и Марии, сжимаю руки в кулаки.
«Мя-мя», - снова хрипит монстр у ног и нагло запрыгивает на кровать, бьет меня лапой по руке, бодает башкой.
- Что?
«Мя-я-я», - настаивает на чем-то непонятном наглая летучая мышь.
- Ты совесть моя, что ли? – выгибаю я бровь и все-таки нажимаю на вызов напротив пропущенного от Доронина. Гудки звучат в трубке слишком долго, чтобы я могла к этому спокойно относиться, сбросить вызов хочется до зуда. В голове начинают крутиться мысли, все какие-то поганые. Возвращается мерзкое тянущее чувство, зудит мошкой на подкорке.
- Громова! – вместо Доронина на другом конце провода Ковалевский. – Где ты, мать твою?
Он рычит, злится, кажется слишком раздраженным, и вопрос этот напрягает. Надо было все-таки задвинуть на свои благостные намерения и положить трубку. Но…
- Я звоню, чтобы рассказать о том, что случилось, Миш. Где Глеб?
Вискарь играет с моими пальцами. В голову лезет совершенно неуместная мысль о том, что с котами играть руками нельзя, но я не спешу останавливать кота.
- То есть на мой вопрос ты отвечать не собираешься? – сдерживаться у Ковалевского совершенно не получается. На самом деле, не получалось никогда, светлый, как ребенок: все всегда на лице и в голосе.
- Со мной все хорошо, Миш. Позови Глеба, пожалуйста, и, наверное, сам тоже останься, я не хочу повторять.
- Где ты? – продолжает настаивать Доронин.
- Со мной все хорошо, - повторяю терпеливо, почти по слогам, - я у знакомого. Позови к телефону Доронина.
- Ты у него, да? – звучит непонятным обвинением, звучит так, как будто Ковалевский имеет право на такой тон и подобные вопросы, на раздражение и злость, на обвинения.
А я не хочу в это играть, и отвечать не хочу, объяснять или оправдываться. У меня сегодня был действительно дерьмовый день. Я устала, в висках начинает пульсировать, разговор выходит каким-то однобоким.
- Ковалевский, - я поднимаюсь на ноги, подхожу к окну, потому что в спальне Зарецкого нечего особенно разглядывать, кроме репродукций Чанга…
Хотя черт его знает, может это и не репродукции.
…а мне нужно что-то разглядывать, чтобы не сорваться на светлого и не сбросить звонок. Сама звоню, сама бешусь – гениально, Эли.
- Давай еще раз, я позвонила, чтобы рассказать о том, что случилось в Ховринке, если ты не готов слушать, я повешу трубку.
- Эли… - он с шумом втягивает в себя воздух, молчит.
А за окном осенний мокрый лес: умытые сосны и елки и хмурое, тяжелое небо, капли стекают по окну, барабанят по подоконнику, срываясь с козырька, свет из окна дрожит в луже на лужайке. Я смотрю на все это и странно, но постепенно успокаиваюсь.
- Подожди, - все-таки выдавливает из себя Ковалевский. Я слышу глухой стук и потом тишину. Видимо, светлый все-таки пошел за Дорониным. Вопрос в том, почему вообще на мой звонок смотрителю ответил Ковалевский.
- Излагай, - в своей излюбленной манере тянет Доронин. – И да, я рад, что с тобой все хорошо, что ты смогла выбраться.
- Меня вытащил Зарецкий, - качаю головой, кажется, что все-таки слышу скрип зубов Ковалевского. Давлю вздох. Я ничего не могу с этим сделать, могу не реагировать и дать ему достаточно времени, чтобы остыть, могу надеяться на то, что его отвлечет Бэмби. Пока, правда, у нее не особенно получается, но прошло всего несколько дней. – Если бы не он, ты бы закапывал очередного собирателя. А теперь о том, что случилось в Ховринке…
- Мы нашли тело Игоря, - обрывает меня светлый, заставляя закатить глаза. Голос и интонации не изменились ни на миг.