Багрянец

«Джесс чувствовала себя такой хрупкой и испуганной, оказавшись на той глубине в первый и последний раз, но Мэдди напугалась куда больше. В луче своего фонарика Джесс увидела лицо девчонки в красных ботинках, которую заманила в карьер, и поняла, что Мэдди была и оставалась ребенком. Такая юная.

Девчонка, Мэдди, тоже видела в той палате, на стенах, движение.

Все произошло так давно, но Джесс до сих пор помнила свою усталость и похмелье. Ее разум помутился – она уже давно принимала и курила всякое, как и остальные на ферме. Джесс была открыта зову тьмы, и уголком глаза, там, где свет фонаря становился слабее, на разрисованной каменной стене, она заметила движение, похожее на шевеление тела под простыней, – дрожь, рябь.

– Пойдем назад, – сказала та девчонка, глядя на фонарь.

Но Джесс, невзирая даже на неестественные движения в палате и на испуг юной Мэдди, продолжала ненавидеть эту хорошенькую дурочку – настолько свежа была рана от предательства. А воспоминание, как та вернулась в поле к их костру, вся румяная после того, как Тони поимел ее в их доме, только сильнее эту рану разбередило.

Ненависть вспыхнула в Джесс древним зеленым пламенем, словно в глупой ревнивой крестьянке из старых песен, что Тони так любил. Джесс уже вошла в красноту, хотя тогда еще этого не знала и видела все по-другому.

Девчонка не лгала, и глаза Джесс тоже говорили правду – животные на стене снова зашевелились: под полосатой шкурой нарисованного стада перекатывались мускулы, головы поднимались и опускались естественными движениями, белые глаза двигались – звери ожили.

Но стоило Джесс снова посмотреть туда, где она впервые увидела движение, все фигуры снова застыли, словно ей просто показалось, будто линии из угля скользят по скале.

Девчонка завизжала.

В воздухе запахло замерзшей почвой.

Им стало холодно, еще холоднее. Женщины задрожали.

Откуда послышались звуки дудочки? Из-за стен? Из глубоких тоннелей вокруг палаты? Может, их с девчонкой присутствие вызвало к жизни тонкие ноты – возможно, крики Мэдди разбудили беспокойную землю? Что они не могли увидеть, то чувствовали – волосы женщин словно шевелило медленное дыхание, лица гладили странные потоки воздуха, исходившие от чего-то, пронзавшего тьму вокруг. Они словно стояли на краю подземной платформы, к которой приближался ревущий поезд.

Куда делись стены, украшенные стремительным стадом? Луч фонаря не мог их найти – скалы исчезли, или их убрали, точно декорации, как и потолок над головами: пространство вокруг увеличилось до безграничного.

В тот раз Джесс впервые смогла видеть во тьме и впервые увидела, что заставило стадо бежать.

Сильные нечистые зубы стучали во тьме рядом с ее лицом.

Над головой раздался собачий хохот.

Стадо животных, которых там быть не могло, остановилось, налетев друг на друга, и бросилось бежать.

Слабый луч фонарика упал на прямоходящего черта – первого из них. Дрожащее пятно света выхватило его из тьмы лишь на миг, но этого хватило, чтобы разглядеть неясную, но отвратительную влажную белую морду с пятачком – и, господи, его глаза, розовые, как у крысы. Огромная белая тварь стояла на двух лапах; бледную грудь спереди заливала кровь – тварь ела. Мэдди закричала – она тоже видела.

Луч фонаря скользнул прочь, точно по своей воле, задел огромное око и упал на вторую нечистую морду, венчавшую такое же длинное белое туловище со вздутым животом, покрытое шерстью; тварь тоже ходила на двух лапах, хотя ее тело явно предназначалось для ходьбы на четырех. Эти жуткие альбиносы раньше были на стенах пещеры, но больше не были, будто спустились.

Мэдди, будучи ребенком, лишилась разума, упала и в истерике принялась искать на четвереньках выход. Бедная юная любовница Тони больше не поднималась на ноги.

Через завесу тьмы на краткий, но такой ясный миг проступило просторное белое небо над мерзлой землей, запах которой женщины чувствовали под ногами. Здесь, в тундре, почти ничего не росло – земля смерзлась в камень. Сейчас ее сотрясали копыта обезумевшего стада.

Они оказались за пределами пещеры? Или все это происходило только в воображении Джесс? Все рисунки на скалах ожили, зашевелились, а око, нарисованное на каменной стене, было слишком влажным.

Первый раз.

Голос. Страшный голос раздался из расщелины, увиденной Джесс до того, как все изменилось, на другом конце пещеры. Из влажной черной трещины раздался смех, лай, леденящее кровь скуление, с тех пор вечно отдававшееся эхом в ее голове.

Девчонка Мэдди заскулила.

Источник новых звуков оставался невиден, но нетрудно было представить собачью морду, как и у двух белых сук со страшным взглядом, шагавших мимо на задних лапах. Но в сравнении с голосом из трещины белые твари казались щенками – теперь же в пещеру прибыло нечто гораздо крупнее.

Одного лишь предчувствия этой сущности зверям на стенах хватило, чтобы прийти в еще большую панику. Стадо побежало вслепую, и вокруг Джесс повсюду раздавался рев и бешеный стук копыт.

Что могло так вонять? Сущность, подавлявшая разум женщины, оставила за собой немало скелетов.

За полем зрения на землю падали огромные тела. Предназначение пещеры, хотя и не всё, открылось Джесс: наскальная живопись оказалась всего лишь изображением стада, некогда загнанного в эту яму, где звери разошлись на куски, как дерево на щепки. Видение пришло из тьмы.

Мэдди в красных ботинках наконец-то затихла, и ее молчание оказалось хуже, чем истерика.

В той пещере нечто постоянно охотилось, и смысл росписей на стене понимали только те, кто умирал от ужаса во мраке. Когда разум сокращается до искры, падающей в холодное ничто, верх, низ, север, юг, далекое и близкое теряют всякий смысл. Джесс познала это на собственной шкуре. И только на такой темной глубине, когда искра разума была готова угаснуть, ей даровали подобные видения.

Джесс бросилась бежать, оставив девчонку в красных ботинках и чужом жилете позади. Она скулила, стоя на четвереньках.

А Джесс бежала вместе с красными людьми – они появились вокруг и бросились прочь, загнав стадо в пещеру смерти. Вслед убегавшему красному народцу во тьме неслись голодные яростные возгласы, а Джесс вместе с ними, задыхаясь, бросилась в туннель – может быть, ведущий туда, откуда она пришла. В ее ушах стояли звуки дудки, визг и хрипы волов – они умирали.

На красных людях были маски из палок, колючек и волос; из-под головных уборов раздавалось кряхтение, а из глазниц смотрели выпученные белые глаза. Красный народец вонял разлагающейся плотью, останками в яме с костями, куда люди подносили корм жутким хохочущим псам. Но Джесс продолжала бежать с ними вместе, краснея их вечным гневом, облачаясь в красный, минуя кошмары на стенах – продолжала бежать бок о бок с прошлым в будущее.

Фонарик давным-давно выпал из ее руки, но он был не нужен – серебристый свет луны придавал земле новый вид, показывал лица, не видные днем. Оттуда Джесс бежала сюда, пересекая некую границу под землей.

Наконец на выходе из туннеля показалось позднее солнце размером с монету. Оно вывело женщину на поверхность, где плющ погребал под собой исцарапанные стены карьера, а тяжелые цветы буддлеи кивали, расцвечивая зелень фиолетовым. Джесс упала и лежала, пока солнце не село и мир над землей не стал таким же темным, как мир под ней.

Когда она вернулась на ферму, Тони спросил, где девчонка: первым делом ее мужчина подумал о любовнице-простушке Мэдди, которую Джесс оставила под землей вместе с обезумевшим стадом. Красный народец загнал зверей навстречу своим богам в яму с костями – Джесс поняла это инстинктивно. Окружив стадо, красные люди гнали копытных внутрь, а потом бросались в бег, чтобы тоже не стать единым целым с карьером.


Там, откуда убежали Джесс и красные люди, все показывало серебристой луне свое дьявольское лицо.

Девчонка Мэдди осталась там, среди прямоходящих белых сук. Наверное, они все еще прижимали ее беременными брюхами с острыми розовыми сосками, продолжая работать мокрыми челюстями. Речь этих белых псов, ходивших прямо, как люди, широко-широко открыла глаза Джесс – она смогла видеть в темноте и далеко назад во времени. Своим хихиканьем эти твари расширили трещину и призвали другую себе подобную – ее Джесс не видела, но слышала, а вот бедняжка Мэдди, возможно, и увидела то, что вышло из расселины.

На ферме Джесс обо всем этом рассказала.

Начался спор о наркотиках и о том, не слишком ли убойным оказался порошок. Менеджер и фотограф спустились под землю, где была Джесс, с фонариками и вернулись с белыми как полотно лицами. Менеджер обблевал все свои габардиновые брюки бутылочно-зеленого цвета.

– Я же говорила, говорила, – восклицала Джесс. – Невероятно!

Но нашли они только мертвую девчонку, Мэдди. Она ползла, пока юное сердечко не перестало биться. Что ползло рядом с ней, известно только Богу, но при виде лица девчонки фотограф сел и до конца вечера молчал, не в силах говорить.

Мэдди Гросс умерла и окоченела с необъяснимой скоростью. Последние мысли девчонки пропитал ужас от увиденного – он стоял в ее глазах и застыл на лице, как маска. Все гости, кроме Эйда, – который любил Джесс – покинули ферму.

Тони и Эйд спустились туда вместе. Эйд играл в группе дольше всех остальных, и Тони думал, что ему можно доверять. Они вытащили труп девчонки в тележке, привезенной Эйдом из старого сарая, и, точно школьники, что-то стащившие, бросили главную улику на краю фермы. Всю ночь потом эти двое провели за разговорами и выпивкой, придумывая объяснение на будущее.

Тем же летом Джесс нашла маски.





46




Деревья, под которыми Хелен осторожно продвигалась через лес, заканчивались у деревянной ограды. Внутри ограды находился клочок мягкой почвы, а за ним – черный сарай без дверей.

В огороженном прямоугольнике красной жижи лежали на боку трое копытных животных – полностью неподвижные, за исключением редкого усталого взмаха одного черного хвоста.

Вдруг поднялась лошадиная голова – уши опущены, в глазах невыносимая боль, в гриве запутались комки земли. «Пони».

Три черных пони – два нормального размера, третий поменьше, наверное, жеребенок. Двое умерли, но в третьем еще теплилась жизнь. Однако, насколько было видно из-за ограды, едва ли какое-либо животное могло пережить увечья, подобные тем, что нанесли едва узнаваемым телам лошадей.

Из некогда округлого живота того пони, что еще шевелился, вывалились красные и лиловые кишки, резиново-влажные, еще горячие; рядом с ними в грязи валялся мешок из кожи цвета баклажана. У второго взрослого пони отсутствовал кусок горла – в нижней части шеи красной лентой зияла рана.

Ноги Хелен подогнулись, и она оперлась на верхний прут ограды. Существо, это сделавшее, возможно, еще поблизости. Ей неожиданно захотелось запереться в полицейской машине за воротами, но разве ветровое стекло защитит от твари, настолько стремительно уничтожившей этих животных? Судя по их ранам, убийца обладал немалой скоростью и силой. Какой же огромной должна быть пасть, чтобы вырвать такой кусок из горла пони?

Хелен всмотрелась в разваливающийся деревянный сарай за загоном – внутри ничего не двигалось, но ей удалось разглядеть безжизненные тела по крайней мере трех собак: их будто раздавили, втоптали в землю. «Кент?»

Те самые звери, что издавали ужасный хохот, рык и визг во время кровавой грызни, зарезали пони и собак. И на этой мерзкой ферме были люди – где они сейчас? И где двое полицейских, приехавших сюда с Хелен?

По деревьям пробежала волна синего света, и вторая полицейская машина-универсал с визгом проехала к загону.

Держась за ограду обеими руками, так как от ног отхлынула вся кровь, Хелен пошла ближе к дороге. Ее позвоночник напрягся в предчувствии, что сейчас из мрачных глубин сарая выбежит ужасное чудовище. Этого не произошло, но тут Хелен поняла, что у третьего, самого маленького пони, оторвали голову, и она лежит рядом с телом черным лохматым грузом, красным в том месте, где голову отделили от шеи. Животное оскалило зубы в момент гибели.

Когда Хелен оказалась на краю дороги, полицейская машина проехала мимо. Присутствие новых полицейских успокаивало, и часть мозга Хелен, не полностью пораженная шоком, решила поискать тех двух, что привезли ее сюда: они объяснили бы своим коллегам ее присутствие. Больше всего, правда, Хелен хотелось знать, целы ли они: эти двое полицейских были так молоды, так отважно бросились в это ужасное место, чтобы задержать мучителей Хелен. Однако вид пони и собак говорил – едва ли констебли в безопасности.

У загона с пони сирена машины прогудела и замолчала, одна за другой захлопали двери. Сначала два офицера полиции, выбравшись из автомобиля, молчали. Наконец один прошептал:

– Господи Иисусе… – среди царящего отчаяния это имя звучало более весомо.

За пределами поля зрения Хелен наконец-то прекратились стоны раненого, но другой мужчина все продолжал свою странную вопрошающую речь, и одинокая женщина все плакала. Кто-то выжил – как минимум двое человек. Наверно, полиция их нашла.

Хелен приближалась к звукам человеческих страданий вслед за машиной. Если у нее хватит сил заглянуть в глубины фермы, она поймет, что произошло только что. Хелен должна была увидеть, понять и узнать – ради Линкольна, ради мучительной в своей неизвестности причины, почему трое мужчин пытались утопить ее в море и почему владелица мотеля разделась, окрасилась в красный и стала визжать, как шимпанзе. Потребность знать достигла такой силы, что сводила с ума.

Из центра частной дороги Хелен видела, как из-за деревьев выступили крыши еще нескольких зданий. Во время своего первого визита женщина издалека заметила эти развалины с неровными серыми шиферными крышами. Оттуда выходили мужчины и бесцельно стояли на дороге.

По-видимому, внутри что-то взорвалось – сараи были повреждены, из самого крупного шел дым.

Хелен молча прошла мимо опустевшей полицейской машины, остановившейся напротив зиявшей двери сарая с дымом. Там сидел красный человек и глубокомысленно говорил – то ли сам с собой, то ли с кучей внутренностей у себя на коленях. Все его тело покраснело от крови, вытекшей из туловища, и от краски – той же, что на похитителях Хелен в гостинице.

Двое вновь прибывших полицейских неподвижно стояли по сторонам от обмякшего, выпотрошенного, но, как ни странно, все еще живого существа.

В десяти метрах от машины на дороге лежал другой труп. Судя по одежде – черные брюки, ботинки, пояс для инвентаря и белая рубашка, – труп некогда был одним из них: полицейским. А именно констеблем-мужчиной, который привез Хелен сюда, бросился на ферму навстречу женскому крику, а теперь лишился головы.

Пара живых полицейских не знали, за что браться сначала: то ли за обезглавленного коллегу, то ли за существо, бормотавшее у сарая. Его туловище раскрыли, как картонную коробку, но он до сих пор оставался живым, хотя при виде того, что теперь блестело между ног, его разум, должно быть, перегорел, точно предохранитель.

Еще дальше по дороге Хелен заметила тощего алого старика – у него оторвало руку. Он медленно ковылял в неизвестном направлении; его движения были так же необъяснимы, как и тонкая дудочка (или что-то вроде нее) в оставшейся руке.

Наконец старик повалился на бок, и полицейские зашевелились: они его тоже заметили, но до сих пор не могли двигаться. Один полицейский бросился в машину, чтобы включить рацию, второй – к багажнику: порывшись внутри, он поднял снизу полку и отворил крышку. Под ней Хелен увидела тусклые очертания огнестрельного оружия, закрепленного липучками.

Полицейские были так потрясены, а Хелен – настолько онемела и застыла от шока, что они даже не заметили ее на обочине напротив.