Багрянец

Мэтт мрачно улыбнулся и покачал головой:

– Скажу по-другому. Тебе не кажется странным, что двое археологов покончили с собой, хотя в их прошлом ничто не предвещало самоубийства? Они провели в тех пещерах больше года. Даже глава проекта ушел и, говорят, окончательно свихнулся. На себя не похож.

– Это не единственная причина. Стресс, проблемы в отношениях…

– Да, это официальная сказка, я тоже ее слышал. Они ее всегда рассказывают. Но он не один выжил из ума в тех скалах. Все, кто работал там вначале, ушли.

– Я не посвящена в кадровые дела, – пожала плечами Кэтрин, – но, полагаю, раскопки ведет множество университетов, и люди выстраиваются в очередь, чтобы там работать.

– Интересно, как долго они продержатся. По тому, что я слышал, – недолго. Подумай.

– Люди приходят и уходят по самым разным причинам.

– Да, но я знаю – это из-за снов и… Назовем это атмосферой, которую они впитывают. Полный бред, да?

Полный бред. И все же в мыслях Кэтрин на смутном кроваво-темном фоне снова появилась вращающаяся фигура глиняной Венеры с ее монументальными округлостями. Всего лишь воспоминание, осколок нездоровых мыслей самой Кэт.

– И дело не только во мне или археологах. Один мой друг работает в двух местных домах престарелых, куда кладут людей в маразме, смертельно больных и так далее. Он говорит, что никогда не видел ничего такого – чтобы они так себя вели, эти старики, которые сами за собой не могут ухаживать. Он не врет – теперь это и им в голову забралось. Поэтому я и избавился от всего, отнес назад все, что взял: фигурку, чашу из черепа, дудочку – всё. И бросил в море. Я знаю, что ты думаешь, но я – человек не суеверный, не религиозный. То, что со мной случилось, неестественно. И то, что я увидел с неба через две недели после того, как нашел пещеру. И это все – часть одного целого.

– Чего?

– Моих снов. Все связано.

Одна половина Кэт не хотела больше ничего слышать. Вторая ее половина, над которой она не была властна, спросила:

– Что вы увидели с воздуха?





8




– Прости, что ты сказал? – Кэт не расслышала вопрос Стива. Тот вернулся в дверной проем, приглушив своим мускулистым телом джаз, игравший в колонках на крошечной кухне:

– Пюре, запеченную, жареную?

– А. Как хочешь.

Он закатил глаза.

– Ну, жареную.

Стив вернулся к плите, за чем последовал перестук ящиков с кухонными приборами.

Мысли Кэт не покидало безумное сморщенное лицо Мэтта Халла: даже прибытие Стива не изгнало призрак этого дряхлого человека с растрепанными волосами. Он стоял в дверях своего серого домика, нервно оглядывая улицу, а потом Кэтрин увидела в зеркале заднего вида, как он закрыл входную дверь, снова отгородившись от деревни. Мэтт провел здесь всю жизнь, но теперь не жил, а прятался; острый страх окончательно свел с ума этого взрослого мужчину.

Его идеи, сновидения или как бы ни называлось то, что послужило вдохновением для фантазий Мэтта, перемешавшихся с теорией заговора и паранойей, были пугающими и зачастую несвязными. Уходя, Кэт посоветовала ему сходить к доктору, зная, что Мэтт этого не сделает.

В искренности его рассказов об угрозах она не сомневалась: настоящий ужас трудно подделать, но именно такой ужас Кэтрин видела в глазах несчастного. Мэтт Халл не стал называть имен и других подробностей, но, насколько поняла журналистка, он утверждал, будто группа местных жителей терроризирует его уже несколько лет. Все эти годы он выполнял их требования, бросив парапланеризм и оставаясь на земле.

Некоторое время мысль о том, что над Мэттом издеваются, расстраивала Кэт больше, чем рассказы о мистическом влиянии пещер, но затем он намекнул, будто стал свидетелем двойного убийства.

Это до сих пор не укладывалось в голове. Бред о плохих снах и «наваждении», просочившемся из пещер, она могла выдержать, но убийство? Это он точно придумал.

О местах, лежавших между Диллмутом и Брикбером, она знала очень мало. За все время, что Кэт жила в Девоне, там не произошло ничего (кроме раскопок в пещере), заслужившего бы места в новостях. Кэтрин не припоминала даже мелких преступлений, не говоря уже о том, в чем ее пытался убедить Мэтт Халл. Работа ее была связана с престижными живописными туристическими местами – Саут-Хэмсом, Дартмуром и некоторыми частями Северного Девона. Поэтому по дороге домой после интервью Кэт размышляла, почему Шейла никогда не заказывала репортажа о поразительном возрождении Редхилла?

«Пока пещеру не открыли, их, красных людей, тут никогда не бывало».



Да, в Брикбере и Редхилле появилось и еще кое-что новое – в том числе и для Кэтрин: те, кого Мэтт Халл называл «красные люди». Именно к ним в конце концов привел его беспорядочный рассказ.

История того, как он впервые увидел этих странных существ, оказалась самой необычной из всех, что Кэт приходилось слышать в своей журналистской карьере до сих пор, – тем более что человек, рассказавший ее, признался и в навязчивом желании причинить вред, возникающем каждый раз при виде возможной угрозы. Подобное Мэтт еще не испытывал (во всяком случае, так он утверждал):

– Иногда так и краснеет перед глазами. Бывает и по нескольку часов в день. Так скрипел зубами, что два сломал. – Тут Кэт чуть было не схватила пальто и не побежала прочь.

Ярость – естественная реакция для того, кто находится в опасности, и она же – симптом депрессии. Однако рассказ Мэтта о том, как «красные люди» напали на палатку туристов, оставил Кэт в совершенном недоумении. Она не получила от Мэтта разрешения записать интервью, но, когда история приняла особенно зловещий оборот, незаметно включила на телефоне диктофон, а перед обедом заново прослушала записанное во второй спальне, служившей Кэтрин кабинетом:

– Они, эти красные люди, спустились по склонам в Слэгкомбе – неторопливо так. Просто сходились, пока не окружили тех двоих внизу, и вся долина стала как яма, ловушка, куда упали двое животных. Я оставался в воздухе, потому что то, что делалось внизу, мне не нравилось.


Одна из них была у палатки, а другой – ее бойфренд, наверно, – на пляже. Она сначала бегала туда-сюда, потом сдалась и вернулась к палатке, не знаю, почему. Я кричал: «Прыгай в воду, прыгай в воду!», но она не смогла бы меня услышать, а ее парень все это время бежал к ней от берега. Но было уже поздно – их окружили.

Все эти красные спустились в долину, голые, зато в краске – как будто не отсюда. Будто из прошлого. Я стал искать камеры – может, это кино? Но не было ни камер, ни прожекторов – все было по-настоящему, здесь и сейчас. И те двое, с палаткой, не знали, что делать, а кольцо из красных все сужалось.

В конце концов женщина сдалась – никогда этого не забуду. Я слышал ее голос, хотя слышал плохо. Она что-то кричала, не знаю что.

Сначала прикончили ее парня. Он перестал бежать, и его окружили в камышах – я видел, он поднял руки. Тут я понял, что у красных в руках что-то есть: такие штуки, маленькие и черные, будто камни.

Тут все и началось: он пытался вырваться, но красные вцепились, будто стая зверей. А потом они схватили женщину, и я понял, что хватит смотреть, и полетел на север, где остались мои вещи и откуда улетал – рядом с Уэйлэмом. Там был мой телефон, и я хотел позвонить в полицию, но эти красные ублюдки уже ждали – меня ждали, понимаешь? Трое человек. Попали туда раньше меня и смотрели в небо, как я спускаюсь, стояли вокруг моих вещей – женщина и двое мужчин. Меня они бы тоже прикончили, как тех.

Я полетел дальше, вверх по побережью, и жестко приземлился в Сэйвьор-Бэй – окунулся в воду и чуть не разбился, так меня все это потрясло. Но потом выпутался, все собрал и отправился домой.

Тогда меня и посетили в первый раз. Они ждали, пока я окажусь дома, – уже знали, кто я. Но те, кто ко мне пришел, не были красными, а… – тут Мэтт прервался, не желая указывать на личности тех, кто ждал его дома.

– Они сидели в моих креслах – взломали дверь – и недвусмысленно мне заявили, что летать больше нельзя и теперь воздух принадлежит им. Моего сына они тоже знали – назвали его имя, и я с ума сошел. А потом они сделали со мной… показали мне такое, что выбора не осталось. У меня против них не было ни шанса – я не мог ни драться, ни сбежать: это они ясно дали понять. Они сказали, что я должен оставаться здесь, чтобы можно было за мной следить и требовать кое-каких услуг, – он снова замолчал. Кэт помнила, что на этом месте Мэтт Халл стал утирать слезы.

– Красные тоже пришли тем вечером, чтобы показать, как сильно я попал за то, что увидел в долине. Первую из них я заметил в саду – она просто стояла и смотрела на окна. Я увидел ее, когда вышел с фонариком посмотреть, кто выпустил соседскую собаку, а она стояла там – голая, красная и блестящая, будто всю кожу содрали. И все волосы тоже выдрали с головы и обвили ими ее жуткое старое лицо.

Я тут же побежал в дом, но их стало еще больше. Они все смотрели в окна – красные лица, зубы… белые глаза. Никогда их не забуду – очень уж жуткие глаза.

Я так испугался, что заперся на втором этаже, в чертовом туалете, но красные кое-что оставили. На черном входе, на двери были отпечатки рук – красные отпечатки. Знак, предупреждение, как будто меня отметили. Тем вечером они показывали, какие у них длинные руки: они появятся в любой момент, если я не сделаю, что от меня хотят.

Через пару дней бывшая жена сказала, что кто-то нарисовал на ее задней двери красную руку. Сын с друзьями клялись, это не они. Она им поверила, и я тоже – я-то знаю, кто это.

С тех пор я остаюсь на земле – почти все время здесь, в доме. Постепенно схожу с ума. Работа скатилась в полное дерьмо. Я сам знаю, что бесполезен. Все мое снаряжение они забрали – «подрезали крылья», так сказали. Но когда им что-то надо было, отдавали обратно. Это тоже оставили они – следующим же утром нашел на пороге.

Мэтт показал Кэтрин статуэтку, найденную на пороге и, по-видимому, оставленную теми же, кто смотрел ему в окна, стоя в саду голышом в красной краске. Кэт уже видела похожее изображение – грубая фигура женщины размером с куклу Барби, с острой собачьей мордой, вырезанная из кости. Острые уши стояли настороже, вся морда до противного возбужденная и готовая к нападению. Истоки этой вещи лежали в пещерах Брикбера.





* * *


– Если ты согласна до конца жизни писать про благотворительные забеги, новые мюзиклы, мишленовские рестораны, собак-поводырей, пони, ламу, которую привезли в зоопарк, и прочую фигню, которой мы обычно занимаемся, – пожалуйста! Я же лучше сдохну, чем буду терпеть все это еще один год!

После ужина Кэт проиграла для Стива запись речи Мэтта Халла… и через несколько минут началась ссора. Он щедро бросался обвинениями, и Кэтрин очень скоро пожалела, что поделилась с бойфрендом.

Чем дольше она скрывала информацию, тем больше росло ее напряжение и тревога. Кэт просто хотела разделить свой груз, услышать мнение человека, которому она была небезразлична. Ей хотелось, чтобы он сказал: Мэтт не в своем уме, он преувеличивает, все будет хорошо, не надо предавать его доверие и дальше, не стоит ходить в полицию и расследовать деятельность местных наркокартелей. Теперь, поддавшись этому порыву и признавшись Стиву, Кэтрин чувствовала себя совершенно жалкой.

Как она ни старалась не думать об этом, Стив был гораздо моложе нее и обладал гораздо меньшим опытом практически во всем, не считая серфинга и тусовок. С тех самых пор, как они встретились, Кэт служила для Стива катализатором, увеличивавшим его профессиональные амбиции до таких высот, которых сама она никогда уже не достигнет. Стоило ей поделиться историей Мэтта, как они опять начали соревноваться – от этого Кэтрин всегда становилось мерзко.

Слушая интервью, Стив был в восторге, но, узнав, что Кэт не собирается никуда о нем сообщать, немедленно пришел в ярость, да в какую – ожоги от его слов горели и несколько часов спустя.

Правда, Стив еще и захмелел: днем он пил пиво, а вечером перешел на вино. Он редко говорил с Кэтрин в таком тоне, но стало очевидно: его недовольство собственной жизнью куда серьезнее, чем она до сих пор подозревала.

Всю фрилансерскую работу Стива в «Лайф энд стайл» и нескольких компаниях по цифровому маркетингу ему обеспечила она; но в последнее время он в своей наглости все чаще давал любовнице понять, будто она – обуза, которая мешает ему профессионально развиваться.

Кэт принимала терапевтические меры, чтобы ее прошлое не просачивалось в настоящее, но меры эти не всегда работали. Казалось, будто ее настоящее – не столько собственно настоящее, сколько прошлое. Вот и в тот вечер все ее мысли вертелись вокруг девушки по имени Кларабелль и ее милого личика.

В Лондоне Кэт работала в одном журнале и взяла на стажировку Кларабелль – молодую женщину из привилегированной семьи. Та немедленно начала строить козни против Кэт на редакционных собраниях, на что ее тайком подбивали соперники самой Кэт. Через полтора года Кэт потеряла работу во время очередных сокращений, и это оказалось ее последней штатной должностью в редакторском составе какого-либо журнала. Сокращение произошло в то же время, когда развалились двенадцатилетние отношения Кэт с ее женихом Грэмом.

От расставания с Грэмом она так и не оправилась, а Стив только разбередил старые раны. Тем вечером он был очень похож на Кларабелль: та же уверенность, будто ему полагается и лучшее рабочее место, и все, что за ним следует.

Стив происходил из обеспеченной семьи и, как и стажерка, будто бы находил смехотворной необходимость работать под началом человека из низших социальных слоев, то есть Кэт: «Должно быть, это ошибка – ты не одна из нас!» Именно так Кэтрин видела обе ситуации, а другой интерпретации ее опыт и не допускал.

Они со Стивом то сходились, то расходились вот уже больше трех лет, и Кэт в очередной раз задалась вопросом: на чем держатся их отношения? «На том, что ты можешь сделать для него, – вот и все».

Тирада Стива напомнила Кэт и об их разнице в возрасте, и о его созависимости с родителями, которую она не одобряла: его критика всегда была катализатором для подобных мыслей. Кэтрин никогда не питала особенного уважения к ужасу, который Стив испытывал перед матерью, но старалась держать свое мнение при себе. Он по-прежнему жил на деньги родителей, хотя ему было уже тридцать два: те полностью, включая квартплату, оплачивали квартиру, в которой он жил, и требовали внуков. Богачи и сегодня, не меньше, чем всегда, нуждались во многочисленных наследниках и укреплении своего социального положения, а Кэт не могла родить. «И как с этим быть?»

Среди какофонии эмоций Кэт один из внутренних голосов твердил: мать Стива не одобряет, что у сына любовница на десять лет старше его самого. Во всех их ссорах незримо присутствовала тень этой неизменно вежливой пары, всегда остававшейся холодной к Кэтрин. Она не заслуживала их сына – таково было их невысказанное, но очевидное мнение. Стоило укоризненным призракам Делии и Реджа появиться в мыслях Кэт, как подавляемый гнев вырвался наружу и ссора со Стивом усугубилась.

– Я сам пойду к Шейле, – заявил Стив, и Кэт на несколько минут охватила такая искренняя ненависть, что по коже пошел мороз.

– Стив, ей не надо этого знать! Однажды она увидела фото кости со следами зубов, оставленными двенадцать тысяч лет назад, и мне пришлось чуть ли не подавать ей нюхательные соли!

– А «Газетт» в Торбее? Да кто угодно этим заинтересуется.

– Это конфиденциальная информация – и источник мой, не твой. Я рассказала тебе, потому что расстроилась и хотела с кем-нибудь поделиться. Мне нужна была твоя поддержка, ты же постоянно говоришь, что любишь меня. Это правда вообще? Или я для тебя просто полезная идиотка – ступенька в карьерной лестнице?

– Нахалка!

– Это не твой материал! Ты вообще не журналист!