Автономное плавание[=В третью стражу]
Часть 5 из 50 Информация о книге
Для доступа к библиотеке пройдите авторизацию
Майкл насторожился, похоже, сейчас он получит очередное задание.
– И вот здесь у нас возникли некоторые изменения.
– Изменения? – не дождавшись окончания паузы, задал вопрос Гринвуд. – Британия теперь подружилась с Коминтерном?
– Скажем так, – майор всегда излагал свои мысли предельно осторожно, – есть мнение, весьма обоснованное мнение, некоторых достаточно серьезных лиц, – он повернул голову в том направлении, куда удалился младший Черчилль, – что пока мы высматривали нашествие так называемых «обезьян-бабуинов», возникла опасность со стороны «гуннов».
Судя по лексикону, сэр Энтони имел беседы не только с сыном, но и с отцом, заявившим однажды, что «одержав победу над всеми гуннами – тиграми мира, я не потерплю, чтобы меня побили обезьяны», разумеется, имея в виду под «бабуинами» проклятых большевиков.
«Вероятно, – подумал Майкл, сохраняя „покер фэйс“, – они встречались, когда начались разговоры о возвращении Черчилля в правительство».
«Это стоит отметить на будущее», – решил Майкл, никогда не забывавший, что «зима близко».
– Существуют опасения, что германский канцлер Адольф Гитлер трактует термин «Возрождение Германии» слишком широко. В частности, в плане возрождения ее военной мощи. И если правительство прозевает переход количества в качество, Британия может оказаться не столько субъектом, сколько объектом европейской политики. А этого мистер Си никоим образом не хотел бы допустить.
Майор замолчал и начал неторопливо пить чай. Майкл откинулся в кресле.
– Прошу прощения, сэр, я хотел бы прямо спросить, какова будет в этой ситуации моя миссия?
– Вы, Майкл, стали великолепным журналистом. Это странно, но факт. Впрочем, факт положительный. Я думаю, мы отметим этот момент в вашем досье. – Сэр Энтони чуть кивнул, поставив чашку на стол, словно в подтверждение только что высказанной мысли.
Майкл на всякий случай «благодарно» улыбнулся, но и майор, скорее всего, не принял этот скромный жест за чистую монету.
– И редакция «Дэйли Мейл» наверняка заинтересуется вашей идеей о цикле статей по англо-голландским экономическим связям. Ну, а если во время своего пребывания в Амстердаме вы выясните кое-что, а еще лучше и не только кое-что, для нас с мистером Си о германо-голландских связях, и не только экономических, как вы понимаете, это очень нам поможет.
«Вот старый лис! Не сказал „мы были бы благодарны“! Хотя при таком-то более чем скромном финансировании, на что он как бы невзначай жалуется при каждом удобном случае…»
– Так когда вы собираетесь посетить Амстердам, дорогой Майкл? – глаза сэра Энтони неожиданно стали холодными, а взгляд – жестким. Не изменился только голос. Очень добродушный голос, можно сказать, расслабленный.
– Я планирую встретить там Новый год.
Через минуту он встал, коротко поклонился старшему собеседнику и плавно – не щеголяя офицерской выправкой, которой у него, к сожалению, не было, а лишь демонстрируя спортивность, – повернулся и направился к выходу.
В коридоре лондонского клуба «White’s» царил традиционный полумрак…
Баронесса Екатерина (Кайзерина)
Альбедиль-Николова, Прага.
24 декабря 1935 года
«Сукин сын! – От возмущения ее била нервная дрожь, но она этого, разумеется, себе позволить не могла. Не здесь, не с ним, не сейчас. – Enfoire![8] Pisser[9] гребаный!»
– Скажи, Петер… – спрашивая, она знала: сейчас ее лицо безмятежно, как небо апреля где-нибудь близ Видина, там у них с бароном было маленькое, но милое поместье, или, к примеру, в Старой Загоре, там она любила бывать весной. – Скажи, Петер, я тебе кто?
– Ты?.. – голос Петра Таблица, которого она звала на немецкий манер Петером, показался несколько обескураженным. – Ты… – Ну, нельзя же сказать ей, что она просто подстилка, и в данное время – его собственная? – Ты самая красивая женщина, которую я знаю. – Выкрутился.
– Вот как? – Кейт достала из портсигара длинную сигарету, дождалась, пока этот Pappnase[10] даст ей прикурить, выдохнула сладковатый дым и только тогда задала следующий вопрос: – Так ты извращенец, Петер? – ее голос не дрожал, а на губах – Кейт знала это наверняка – блуждала сейчас рассеянная улыбка.
– Извращенец?.. – опешил Таблиц.
– Ну, если я тебе не уличная шлюха и не сожительница, – она употребила уличное французское словечко «regulière». – И по твоим же собственным словам писаная красавица, ведь так?..
– Так…
– Остается одно – ты извращенец.
– Я тебя не понимаю, – улыбнулся ей Питер. Этот славянский жеребчик знал, не мог не знать: ей нравится его улыбка.
«Нравилась, – поправила себя Кейт. – Но больше не нравится!»
– Я тебя…
– А что здесь понимать? – сделала удивленные глаза Кейт, что обычно удавалось ей весьма убедительно. Хотелось думать, что способность эта не оставила ее и сейчас, когда от злости и обиды разрывается сердце.
– Ты завел себе грязную Luder[11] и смеешь спрашивать, почему я называю тебя извращенцем? – Взлет бровей, ирония в глазах, полуулыбка, скользящая по полным губам. – Тут уж одно из двух, Питер. – Назидательное движение руки с дымящейся сигаретой. – Или я для тебя недостаточно хороша, или ты извращенец…
– Nique ta mere!..[12]
«Даже так? О-ля-ля! Да что за день сегодня такой?! Пятница, тринадцатое?»
– Что ты сказал?
– Не умничай! Переходи к делу! – он тоже достал сигареты, на челюстях его явственно ходили желваки.
– Вот ты как со мной заговорил… – задумчиво, чуть обиженно… «Но каков подлец!» – И почему же ты решил, мой сладкий, что имеешь право со мной так говорить?
– Да потому, что я деру тебя уже месяц, милая, – оскалился Петр. – Ты шлюха, Кейт, красивая шлюха, и я тебя имел, как хотел…
– Стоп!
Он даже вздрогнул, ошарашенно глядя на женщину, словно та, как в страшной сказке, обернулась вдруг волком или еще каким чудищем невиданным, что в некотором смысле и недалеко от истины. Только-только перед ним была любовница, красивая, взбалмошная, но, в общем-то, хорошо понятная женщина, а тут… «Баронесса!» Да таких «баронесс» в Европе… рыщущих денег и выгодных связей… Но многие ли из них умеют так говорить и так смотреть?
– Что? – попытался огрызнуться Таблиц.
– То, что слышал. – Кейт поднялась из кресла и сделала шаг по направлению к Петру.
– Ты… – Ее палец двинулся и уперся ему куда-то между глаз, словно она выцелила из охотничьего ружья жертву – своего, теперь уже точно бывшего, любовника.
– Думал… – Второй шаг. – Что я… – еще шаг, заставивший Петра попятиться. – Из этих? Глупышка… Я Кайзерина эдле фон Лангенфельд Кински, баронесса Альбедиль-Николова! А ты, Петр Таблиц… – сейчас она произнесла его имя почти правильно, что было несложно для женщины, говорившей помимо немецкого и французского еще и на венгерском, и на словенском, и на сербо-хорватском. – Ты грязная славянская свинья! И труп.
– Что? – уже побледнев, выдавил Таблиц.
– Ты мертвец, дорогой, – улыбнулась Кейт. – Мой муж, барон Альбедиль-Николов, старик, и ему нет дела, перед кем я раздвигаю ноги. Но мои гайдуки… Ты слышал о болгарских гайдуках, Петр? Если я отдам приказ, а я его отдам, ты будешь умирать долго и некрасиво. Именно это с тобой и случится, милый. – Слова ее производили эффект физической силы, так его сейчас корежило и мотало.
«Не обделался бы со страху… – мелькнула у Кейт мысль, но факт оставался фактом, она умудрилась сломать этого гонористого мужичка быстрее, чем такое вот дерьмо справилось бы с сопротивляющейся девушкой. – Какой стыд… Господи, и с этим ничтожеством я трахалась?!»
– Ты знаешь, мы, болгары… – это она продолжала «нагнетать», с таким же основанием Кейт могла причислить себя к зулусам, она и говорить-то по-болгарски как следует не умела, но что с того? – Мы, болгары, многому научились у турок – наших исконных врагов, а гайдуки…
Честно говоря, она смутно представляла, кто это – гайдуки. Что-то такое, кажется, было в Венгрии, и, может быть, даже в России. Но по поводу России Кайзерина уверена не была. А у них в болгарском имении – что к северу от Софии – действительно жил дедок, который когда-то вроде бы был гайдуком. Но и тут она вовсе не была уверена, что достаточно разбирается в том, о чем говорит.
– Я…
«Господи Иисусе!»
– Пшел вон…
И это мужчина, с которым она… Впрочем, все было совсем не страшно. Во всяком случае, теперь. Злость вдруг исчезла, и Кайзерина посмотрела на ситуацию другими глазами. В конце концов, получилось даже хорошо, хотя, видит бог, она этого не планировала. Но что сложилось, то сложилось: свою порцию удовольствий она от этого кобелишки получила, а остальное… Ну что ж, его бумаги наверняка стоят не пару грошей, и Кайзерина будет последней, кого заподозрит чешская контрразведка, если даже когда-нибудь и выяснится, что со «Зброевки»[13] на сторону утекла строго конфиденциальная и крайне интересная информация.
«Ну и кто кого отымел?!»
Олег Ицкович, где-то над Средиземным морем.
28 декабря 2009 года
Грейс позвонила, когда уже объявили посадку на рейс «Тель-Авив – Амстердам».
– Hola, querido! – сказала она, как только Олег ответил на вызов.
– Ты, как всегда, вовремя, солнышко, я уже собирался отключить мобильник, – говорить по-испански он мог, но не любил, особенно по телефону. Слишком большого напряжения это от него требовало.
– Ты уже начал пить? – вопрос традиционный, ответ, впрочем, тоже.
– Я еще не пересек границу, – бросил Ицкович свою реплику и заинтересованно посмотрел на короткую очередь, выстроившуюся на посадку.
– Ах, да, я и забыла! – хохотнула Грейси и задала следующий вопрос: – Ну, хоть девку-то ты себе уже присмотрел?
– А ты? – вопросом на вопрос ответил Ицкович.
– Олег, ты в своем уме? – кажется, сегодня ему таки удалось поймать жену впросак.
– А что такое? – как ни в чем не бывало «удивился» Олег.
– Я женщинами не интересуюсь! – прыснула где-то там Грейс.
– Я имел в виду кабальеро! – откровенно усмехнулся Олег. – Кабальеро ты себе уже подобрала?
– Да, милый, не волнуйся. Он высок, черноволос и черноглаз.
– И зовут его Антонио Бандерос.
– Нет, милый, его зовут дон Педро! Ну, а как выглядит твоя «зазноба», – «зазноба» она сказала по-русски.
– Она рыжая и зеленоглазая, – уверенно отрапортовал Олег, заметив в очереди рыжую девушку. Правда он не знал, была ли она и в самом деле зеленоглазой, но пропорции девичьего тела радовали взгляд.
– И вот здесь у нас возникли некоторые изменения.
– Изменения? – не дождавшись окончания паузы, задал вопрос Гринвуд. – Британия теперь подружилась с Коминтерном?
– Скажем так, – майор всегда излагал свои мысли предельно осторожно, – есть мнение, весьма обоснованное мнение, некоторых достаточно серьезных лиц, – он повернул голову в том направлении, куда удалился младший Черчилль, – что пока мы высматривали нашествие так называемых «обезьян-бабуинов», возникла опасность со стороны «гуннов».
Судя по лексикону, сэр Энтони имел беседы не только с сыном, но и с отцом, заявившим однажды, что «одержав победу над всеми гуннами – тиграми мира, я не потерплю, чтобы меня побили обезьяны», разумеется, имея в виду под «бабуинами» проклятых большевиков.
«Вероятно, – подумал Майкл, сохраняя „покер фэйс“, – они встречались, когда начались разговоры о возвращении Черчилля в правительство».
«Это стоит отметить на будущее», – решил Майкл, никогда не забывавший, что «зима близко».
– Существуют опасения, что германский канцлер Адольф Гитлер трактует термин «Возрождение Германии» слишком широко. В частности, в плане возрождения ее военной мощи. И если правительство прозевает переход количества в качество, Британия может оказаться не столько субъектом, сколько объектом европейской политики. А этого мистер Си никоим образом не хотел бы допустить.
Майор замолчал и начал неторопливо пить чай. Майкл откинулся в кресле.
– Прошу прощения, сэр, я хотел бы прямо спросить, какова будет в этой ситуации моя миссия?
– Вы, Майкл, стали великолепным журналистом. Это странно, но факт. Впрочем, факт положительный. Я думаю, мы отметим этот момент в вашем досье. – Сэр Энтони чуть кивнул, поставив чашку на стол, словно в подтверждение только что высказанной мысли.
Майкл на всякий случай «благодарно» улыбнулся, но и майор, скорее всего, не принял этот скромный жест за чистую монету.
– И редакция «Дэйли Мейл» наверняка заинтересуется вашей идеей о цикле статей по англо-голландским экономическим связям. Ну, а если во время своего пребывания в Амстердаме вы выясните кое-что, а еще лучше и не только кое-что, для нас с мистером Си о германо-голландских связях, и не только экономических, как вы понимаете, это очень нам поможет.
«Вот старый лис! Не сказал „мы были бы благодарны“! Хотя при таком-то более чем скромном финансировании, на что он как бы невзначай жалуется при каждом удобном случае…»
– Так когда вы собираетесь посетить Амстердам, дорогой Майкл? – глаза сэра Энтони неожиданно стали холодными, а взгляд – жестким. Не изменился только голос. Очень добродушный голос, можно сказать, расслабленный.
– Я планирую встретить там Новый год.
Через минуту он встал, коротко поклонился старшему собеседнику и плавно – не щеголяя офицерской выправкой, которой у него, к сожалению, не было, а лишь демонстрируя спортивность, – повернулся и направился к выходу.
В коридоре лондонского клуба «White’s» царил традиционный полумрак…
Баронесса Екатерина (Кайзерина)
Альбедиль-Николова, Прага.
24 декабря 1935 года
«Сукин сын! – От возмущения ее била нервная дрожь, но она этого, разумеется, себе позволить не могла. Не здесь, не с ним, не сейчас. – Enfoire![8] Pisser[9] гребаный!»
– Скажи, Петер… – спрашивая, она знала: сейчас ее лицо безмятежно, как небо апреля где-нибудь близ Видина, там у них с бароном было маленькое, но милое поместье, или, к примеру, в Старой Загоре, там она любила бывать весной. – Скажи, Петер, я тебе кто?
– Ты?.. – голос Петра Таблица, которого она звала на немецкий манер Петером, показался несколько обескураженным. – Ты… – Ну, нельзя же сказать ей, что она просто подстилка, и в данное время – его собственная? – Ты самая красивая женщина, которую я знаю. – Выкрутился.
– Вот как? – Кейт достала из портсигара длинную сигарету, дождалась, пока этот Pappnase[10] даст ей прикурить, выдохнула сладковатый дым и только тогда задала следующий вопрос: – Так ты извращенец, Петер? – ее голос не дрожал, а на губах – Кейт знала это наверняка – блуждала сейчас рассеянная улыбка.
– Извращенец?.. – опешил Таблиц.
– Ну, если я тебе не уличная шлюха и не сожительница, – она употребила уличное французское словечко «regulière». – И по твоим же собственным словам писаная красавица, ведь так?..
– Так…
– Остается одно – ты извращенец.
– Я тебя не понимаю, – улыбнулся ей Питер. Этот славянский жеребчик знал, не мог не знать: ей нравится его улыбка.
«Нравилась, – поправила себя Кейт. – Но больше не нравится!»
– Я тебя…
– А что здесь понимать? – сделала удивленные глаза Кейт, что обычно удавалось ей весьма убедительно. Хотелось думать, что способность эта не оставила ее и сейчас, когда от злости и обиды разрывается сердце.
– Ты завел себе грязную Luder[11] и смеешь спрашивать, почему я называю тебя извращенцем? – Взлет бровей, ирония в глазах, полуулыбка, скользящая по полным губам. – Тут уж одно из двух, Питер. – Назидательное движение руки с дымящейся сигаретой. – Или я для тебя недостаточно хороша, или ты извращенец…
– Nique ta mere!..[12]
«Даже так? О-ля-ля! Да что за день сегодня такой?! Пятница, тринадцатое?»
– Что ты сказал?
– Не умничай! Переходи к делу! – он тоже достал сигареты, на челюстях его явственно ходили желваки.
– Вот ты как со мной заговорил… – задумчиво, чуть обиженно… «Но каков подлец!» – И почему же ты решил, мой сладкий, что имеешь право со мной так говорить?
– Да потому, что я деру тебя уже месяц, милая, – оскалился Петр. – Ты шлюха, Кейт, красивая шлюха, и я тебя имел, как хотел…
– Стоп!
Он даже вздрогнул, ошарашенно глядя на женщину, словно та, как в страшной сказке, обернулась вдруг волком или еще каким чудищем невиданным, что в некотором смысле и недалеко от истины. Только-только перед ним была любовница, красивая, взбалмошная, но, в общем-то, хорошо понятная женщина, а тут… «Баронесса!» Да таких «баронесс» в Европе… рыщущих денег и выгодных связей… Но многие ли из них умеют так говорить и так смотреть?
– Что? – попытался огрызнуться Таблиц.
– То, что слышал. – Кейт поднялась из кресла и сделала шаг по направлению к Петру.
– Ты… – Ее палец двинулся и уперся ему куда-то между глаз, словно она выцелила из охотничьего ружья жертву – своего, теперь уже точно бывшего, любовника.
– Думал… – Второй шаг. – Что я… – еще шаг, заставивший Петра попятиться. – Из этих? Глупышка… Я Кайзерина эдле фон Лангенфельд Кински, баронесса Альбедиль-Николова! А ты, Петр Таблиц… – сейчас она произнесла его имя почти правильно, что было несложно для женщины, говорившей помимо немецкого и французского еще и на венгерском, и на словенском, и на сербо-хорватском. – Ты грязная славянская свинья! И труп.
– Что? – уже побледнев, выдавил Таблиц.
– Ты мертвец, дорогой, – улыбнулась Кейт. – Мой муж, барон Альбедиль-Николов, старик, и ему нет дела, перед кем я раздвигаю ноги. Но мои гайдуки… Ты слышал о болгарских гайдуках, Петр? Если я отдам приказ, а я его отдам, ты будешь умирать долго и некрасиво. Именно это с тобой и случится, милый. – Слова ее производили эффект физической силы, так его сейчас корежило и мотало.
«Не обделался бы со страху… – мелькнула у Кейт мысль, но факт оставался фактом, она умудрилась сломать этого гонористого мужичка быстрее, чем такое вот дерьмо справилось бы с сопротивляющейся девушкой. – Какой стыд… Господи, и с этим ничтожеством я трахалась?!»
– Ты знаешь, мы, болгары… – это она продолжала «нагнетать», с таким же основанием Кейт могла причислить себя к зулусам, она и говорить-то по-болгарски как следует не умела, но что с того? – Мы, болгары, многому научились у турок – наших исконных врагов, а гайдуки…
Честно говоря, она смутно представляла, кто это – гайдуки. Что-то такое, кажется, было в Венгрии, и, может быть, даже в России. Но по поводу России Кайзерина уверена не была. А у них в болгарском имении – что к северу от Софии – действительно жил дедок, который когда-то вроде бы был гайдуком. Но и тут она вовсе не была уверена, что достаточно разбирается в том, о чем говорит.
– Я…
«Господи Иисусе!»
– Пшел вон…
И это мужчина, с которым она… Впрочем, все было совсем не страшно. Во всяком случае, теперь. Злость вдруг исчезла, и Кайзерина посмотрела на ситуацию другими глазами. В конце концов, получилось даже хорошо, хотя, видит бог, она этого не планировала. Но что сложилось, то сложилось: свою порцию удовольствий она от этого кобелишки получила, а остальное… Ну что ж, его бумаги наверняка стоят не пару грошей, и Кайзерина будет последней, кого заподозрит чешская контрразведка, если даже когда-нибудь и выяснится, что со «Зброевки»[13] на сторону утекла строго конфиденциальная и крайне интересная информация.
«Ну и кто кого отымел?!»
Олег Ицкович, где-то над Средиземным морем.
28 декабря 2009 года
Грейс позвонила, когда уже объявили посадку на рейс «Тель-Авив – Амстердам».
– Hola, querido! – сказала она, как только Олег ответил на вызов.
– Ты, как всегда, вовремя, солнышко, я уже собирался отключить мобильник, – говорить по-испански он мог, но не любил, особенно по телефону. Слишком большого напряжения это от него требовало.
– Ты уже начал пить? – вопрос традиционный, ответ, впрочем, тоже.
– Я еще не пересек границу, – бросил Ицкович свою реплику и заинтересованно посмотрел на короткую очередь, выстроившуюся на посадку.
– Ах, да, я и забыла! – хохотнула Грейси и задала следующий вопрос: – Ну, хоть девку-то ты себе уже присмотрел?
– А ты? – вопросом на вопрос ответил Ицкович.
– Олег, ты в своем уме? – кажется, сегодня ему таки удалось поймать жену впросак.
– А что такое? – как ни в чем не бывало «удивился» Олег.
– Я женщинами не интересуюсь! – прыснула где-то там Грейс.
– Я имел в виду кабальеро! – откровенно усмехнулся Олег. – Кабальеро ты себе уже подобрала?
– Да, милый, не волнуйся. Он высок, черноволос и черноглаз.
– И зовут его Антонио Бандерос.
– Нет, милый, его зовут дон Педро! Ну, а как выглядит твоя «зазноба», – «зазноба» она сказала по-русски.
– Она рыжая и зеленоглазая, – уверенно отрапортовал Олег, заметив в очереди рыжую девушку. Правда он не знал, была ли она и в самом деле зеленоглазой, но пропорции девичьего тела радовали взгляд.