Автономное плавание[=В третью стражу]

Татьяна Драгунова, экспресс «Москва-Париж».

25 декабря 2009 года

– Семь пик… вист… пас, ложимся? Ход? Дядин! Стоя! – в соседнем купе мужики-айтишники с примкнувшим к ним замом генерального резались под коньячок в преферанс и громко рассказывали пошлые анекдоты, сопровождаемые взрывами хохота и шиканием «тише, господа, там женщины».

Татьяна прекрасно понимала, кого именно под словом «женщины» имеют в виду сотрудники мужеска пола, и даже жест в сторону своего купе представила, улыбнулась, отложила книгу – «Почитаешь тут!», – отдернула занавеску и под перестук колес стала смотреть в темноту.

Снега не было уже в Бресте. За окном висела сплошная облачность с намеком на дождь – ни звезд, ни луны. Мелькающие там и здесь россыпи огоньков городков и деревень, черные поля; быстро бегущие серые сосны и елки; голые – без листьев и чуть белее – стволы берез, подсвеченные неровным мелькающим светом из соседних вагонов.

Поезд шел с изрядной скоростью.

Низкий гудок локомотива превратился в пронзительный свист и заставил вздрогнуть.

Вагон дернулся. На мгновение стало темно, Татьяна зажмурилась – под закрытыми веками летали белые мушки – и через пару секунд все-таки открыла глаза…

За окном в ярком свете луны белели бесконечные, укрытые снегом поля, яркие звезды до горизонта, вдоль полотна – деревья в белых шапках и ни единого электрического проблеска.

Свист смолк. Снаружи пролетел сноп искр, резко потянуло гарью.

«Что случилось?..» – Татьяна не додумала мысль, как тут же эхом в голове отозвалось: «Que se passe-t-il?..[35] La locomotive s’est cassee?» – и почему-то возник образ паровоза.

«Паровоз? Какой паровоз?!»

Только тут Татьяна осознала изменения в пейзаже за окном и заметила, что на столике перед ней появилась лампа с розовым абажуром антикварной конструкции. Она протянула руку и щелкнула выключателем… Пластик и синтетика отделки купе сменились бронзой и деревом, пространства до противоположной стены стало больше и там оказалась еще одна дверь! Татьяна резко встала, успев подумать «ноги затекли», и ударилась коленной чашечкой о стойку крепления столика.

– М-м-млять… – вырвалось вслух непроизвольно и также непроизвольно добавилось: – М-м-merde…

Острая боль полыхнула искрами в глазах, Татьяна откинулась назад на сиденье, боль исчезла, но и тело она перестала чувствовать, притом что видела, как собственная рука потянулась к колену…

«Собственная?»

И тут же услышала речь, совершенно определенно истекающую из ее собственных уст, но воспринимаемую ею как-то со стороны, словно чужую:

– Ма-шье-нэ-са-ль!

«Матерюсь! По-французски?!! Как?! – и эхом откликнулось в голове: – Больно-о-о… А как еще я могу ругаться?! Что происходит?? Похоже, я брежу… Я – ку-ку?»

«Ущипнуть», – в смысле «ущипнуться», вспомнилось вдруг народное средство. Но там вроде бы речь шла о выявлении сна, или нет?

«Коленка болит!»

«Не чувствую».

«Ущипну!»

– Ай! – на этот раз Татьяна почувствовала не только боль, но и руки, и ноги, и…

«Здорово я треснулась!»

«Я не чувствую!!»

«Ох! – Татьяна попыталась взять себя в руки. – Кажется, это называется раздвоение личности… Шизофрения!»

И эхо в голове тут же откликнулось, объясняя то, чего Татьяна отроду не знала: «Shizo – раскалывать, френ – ум, рассудок. Это на древнегреческом».

«О как! – ей стало весело. – Я теперь что, и греческий знаю и древний?»

«Si, madam, а в лицее вы что учили?»

«В лицее? В каком, на хрен, лицее? Ты кто?»

«Я?! Я – Жаннет, Жаннет Буссэ. А ты?»

«Голова ужасно болит… У тебя или у меня?»

«Голова моя – значит, у меня, но я не чувствую…»

«Вот так, голова твоя, а болит, как моя собственная!»

«А я захотела, чтоб боль прошла – теперь и тела не чувствую, но вижу-слышу-обоняю».


«Запах чувствуешь? Почему гарью тянет? А-а-а…

Это же паровоз! Откуда он взялся? Сто лет как их уже…»

«А что должно быть? Это же поезд, а раз поезд…»

«Ох! Я не помню, когда последний раз „живой“ паровоз видела! Стой! А год, год какой на дворе?»

«Тридцать пятый. А какой еще может быть?»

«Тридцать пятый?! Вот так! Это ж… Семьдесят четыре года!»

От грандиозности рухнувшего на нее знания Татьяна впала в ступор. Жаннет тоже затихла – даже мыслей никаких, словно уснули обе.

Сколько так просидели – непонятно, но ноги затекли уже по-настоящему, и Татьяна шевельнулась, меняя позу.

«Сколько ни сиди – много не высидишь!» – пронеслась в голове здравая мысль.

«Итак, налицо шизофрения, а нам нужен результат обратный, как там по-гречески?»

«Krasiz – смешивание, слияние. То есть красизофрения»

«Погоди, но греки называют словом krasi – вино! И значит, займемся винолечением!»

«Вина нет, говоришь? А что есть? Подожди, дай образ саквояжа».

«Понятно, везем контрабандой гостинец? Что ж, тогда по-русски – водки? Хм… А я-то наших мужиков не понимала, когда они утверждали, что „здесь без стакана не разобраться“, – уважаю!» – пришла к неожиданному выводу Татьяна и улыбнулась собственной столь изощренной сентенции.

«Ну вот, уже сказывается философское образование Жаннет, – решила она, принимая очередную дозу „лекарства“. – И значит, неприятность эту мы переживем!»

Ну, а после третьей дозы началась внутренняя разборка…

«А как тебя в Москву занесло?»

«В 1932 году русский белоэмигрант – фамилия его Горгулов – застрелил президента Франции Думера. Президент пришел на выставку, а там… пистолет, и все такое… В общем, Горгулова задержали, и он заявил, что убил Отца Республики, чтобы подтолкнуть Францию к действиям против СССР. И хотя выглядело это сущим бредом, но так и получилось! Председатель совета министров Тардье, а он тогда был главной фигурой в политике Франции, заявил, что Горгулов агент НКВД и что „Юманите“ – газета наших коммунистов – все знала заранее, и поэтому сразу же после убийства, когда никто еще и не предполагал вообще, кто такой убийца, назвала Горгулова белогвардейцем!

Ну и начали наших активистов арестовывать… Пришлось и мне перейти на нелегальное положение, потом товарищи переправили в Германию, а там уже встретилась с советским резидентом. А потом ясно: Москва, разведшкола…»

«Шпионка, бакалавр, комсомолка и… просто красавица, – улыбнулась Татьяна, разглядывая собственно-чужое отражение в зеркале. – Самое смешное, ты похожа на меня… в молодости! – одобрила Татьяна, продолжая улыбаться. – Сколько тебе? Двадцать три? Вот, б… В смысле, это же надо! В дочки годишься… ну, не в дочки – в племянницы», – ответила Татьяна на ехидный вопрос Жаннет: «В каком возрасте у вас там считается приличным рожать?»

«Не допрос, разумеется, а собеседование. Резюме я твоего не видела… Да, приходилось людей, понимаешь ли, принимать. В банки, как и в разведку, с улицы не берут – и анкета, и личное впечатление, и тестирование. Тестирование? Думаю, его еще здесь не изобрели – разве что зачатки. Хотя постой! Бине же был француз! И у американцев что-то такое… Ну, не важно. Дают тебе кучу вопросов и заданий, на которые уже тысячи самых разных людей отвечали и по ответам определяют, когда и о чем ты можешь соврать, как быстро соображаешь, в чем разберешься, а что тебе лучше и не предлагать…

…Рация, азбука Морзе. Работа на ключе… Да, я видела в кино. В смысле в синема.

Стреляем из пистолета… Из такого? И такого? Ах, это вообще револьвер! Интересно, подруга, девки пляшут! Значит, и фотографируем, проявляем-закрепляем – сложновато, у нас такое уже забыли… Но – неважно!

А чего же тебя автомобили-то водить не научили? Не принято? Понятно. Не уверена, что сумею здешние водить, хотя вроде не забыла еще, как без автоматической коробки ездят, но вот без гидроусилителя… Ладно, при случае попробуем…

Ох, девочка моя, тебя и покрутило…

Но и мы не лыком шиты, не „Шиком“ бриты… Тоже не бреешь? – Таня посмотрела на „свои“ ноги, а как же… вроде у вас еще депиляторов не придумали? Воском? Ужас! Это же какая боль! Да, женщины… и не такое терпим, а красоты много не бывает, – усмехнувшись, согласилась Татьяна. – Ну что, еще капельку?»

«Да, у меня тоже не сахар… – думала уже Таня, – хотя и жаловаться вроде бы было не на что. Замуж выскочила на пятом курсе за лейтенанта, в девяносто первом. Да, университет, филфак… Почти коллеги, значит. А потом началось – страну развалили. Армию топтали все кому не лень, помоталась тогда с мужем по гарнизонам: ни работы, ни условий для нормальной жизни, а у него зарплата – курам на смех, и командировки в горячие точки, там он и попивать начал…

А я психовать… ребенка не случилось… В общем, уехала домой к матери, а там и развелась. Поработала в школе – английский преподавала, а потом, когда от кризиса оправились – рванула в Москву. Банки как раз на подъеме были. Иностранные – филиалы открывали, – вот и устроилась. Сначала секретарем, потом курсы менеджеров-администраторов закончила, так и кручусь. Уборщицы, секретари, водители, первичный подбор персонала, карандаши, ручки, туалетная бумага, чай-кофе… потанцуем… Нет, это не входит, это шутка такая русская…»

И внутренний моно-диалог продолжился, закручиваясь, как стальная пружина, чтобы где-то когда-то распрямиться со всей силы и то ли убить, то ли, напротив, создать заново.

«А через четыре года война начнется… Да, с немцами…

Откуда ты можешь помнить парад Победы? Мама на руках держала? Ах, у вас тоже был парад? На Елисейских полях… Сколько же тебе было? Семь лет? И танки видела? Какие у вас тогда могли быть танки? Да… Нет, это будет куда более страшная война… Ох… А ведь немцы уже в сороковом свой парад в Париже устроят!

Может, может! Скажи спасибо, что в Москве не устроили! Тогда бы уж точно… Да, да именно это слово. По-русски лучше и не скажешь! Да, не красней, не девочка же! Ну вот…

Да, победим, конечно. И будет парад в Москве в сорок пятом, и мой дед на фронте погибнет, и бабушка умрет от недоедания, и еще много… много… и женщин французских налысо стричь будут!

Кто-кто… А мужики ваши!

Ну, кого-то может и было за что, но другим-то выживать надо было… а мужики ваши – трусы, сначала сдали Францию, а потом злобу за импотенцию свою – на женщинах вымещали…

Что делать? Вот это вопрос, подруга!»

– Прибить Гитлера и этих… – Таня плыла, язык уже заплетался, – других на букву г… двести граммов водки под кусочек шоколадки… ге… ги… го… говнюков! Вот! – вырулила Татьяна.