Аномалия

– Почему это?

– Потому что, – как сказал один математик, – данный тест не предназначен для нас как индивидуумов. Симуляции важен океан, ей плевать на движение каждой отдельно взятой молекулы воды. Симуляция ждет реакции всего рода человеческого. Верховного спасителя не будет. Мы должны спасти себя сами.





Три письма, два мейла, одна песня, абсолютный ноль




Суббота, 10 июля 2021 года.

Бруклин, Кэрролл-стрит

На конверте значится: “Эби и Джоанне Вассерманам”, и Джоанна узнает свой собственный почерк, мелкий, убористый. Эби вскрывает его, в нем лежит вчетверо сложенный лист бумаги и еще два запечатанных письма.



Эби, Джоанна,

в этом конверте лежат письма – одно тебе, Джоанна, и я знаю, что ты все равно прочтешь его Эби, потому что так бы поступила я. Второе письмо, Эби, тебе и только тебе.

Как и ты, Эби, как и ты, Джоанна, как и многие другие пассажиры того самолета, я искала ответов или хотя бы подсказки в “Аномалии”, очень странной книге, написанной французским писателем, который был с нами на борту. Я ничего там не нашла, кроме разве что этой фразы: “Надо убить прошлое, чтобы можно было снова прожить его”.

Вот и мы тоже захотели обрести прошлое и поехали в шале в Вермонт в поисках доброжелательной природы. Эби зимой привез меня туда, привез тебя, Джоанна, и там, в те долгие снежные морозные дни мы решили завести ребенка. То, что мы с тобой тогда испытали, Эби, потрясло нас, и вот теперь мы понадеялись, что наши воспоминания нас поддержат и продиктуют всем троим, какой избрать путь.

Но на узкой каменистой дорожке между елями и пихтами, на символичной тропе, по которой можно было пройти только гуськом, мой бедный Эби, ты метался туда-сюда, без всякой радости, как спаниель между двумя хозяевами, и печально улыбался, словно извиняясь за то, что был рядом с другой, а потом за то, что приходилось так быстро к ней возвращаться. Тебя, собственно, и не было с нами в полном смысле слова, просто не было, ни со мной, ни с ней, ты разрывался между нами. Ты постоянно рисовал, пытаясь таким образом уклониться от вопросов без ответа, и я забрала с собой твои акварели, на память.

Дело в том, что я уехала, да, оставила вас одних в том скорбном шале, а то бы мы друг друга совсем измучили. Джоанна, ты носишь ребенка Эби, ты понимала, что я сдамся, сломаюсь первой. И первая сбегу. Я знала, что ты это знаешь, само собой.

И я сбежала.

Я вернулась в Нью-Йорк, позвонила Джейми Пудловски в штаб-квартиру на Манхэттене. За один день мне создали в ФБР новую личность и шесть лет цифровой жизни под именем Джоанны Эшбери, на всякий случай. Эшбери – это маленький городок в Англии, к северу от Лондона, в котором только и есть, что романская церковь. А потом, Вудс – это дерево, а Эшбери – погребенный пепел, прах: если это нарочно, то им нельзя отказать в чувстве юмора.

Новоявленная Джоанна Эшбери будет работать в дирекции юридического отдела ФБР, и, спасибо АНБ, диплом Стэнфорда переписали на ее имя. Бюро также предложило взять на себя лечение Эллен. Щедрое предложение, и я от него не отказалась. Но все же не уходи пока из “Дентон & Ловелл”, впрочем, ты не нуждаешься в моих советах, Джоанна, я уже знаю твое решение.

Конечно, мы еще увидимся. Пересечемся как-нибудь в палате у Эллен.

Желаю тебе всего наилучшего.

Джоанна Эшбери



Джоанна,

как странно к тебе так обращаться.

Теперь ты носишь фамилию Вассерман, а я – Эшбери. Wasser это вода, Ash – прах, какая ирония, не правда ли. Джоанна Эшбери почти Джон Эшбери, помнишь, я поклялась себе прочесть его “Автопортрет в выпуклом зеркале”. Эшбери пишет о картине Чинквеченто кисти Пармиджанино, и его поэма мне так понравилось, что захотелось узнать историю картины.

Однажды художник – тогда совсем еще молодой человек, двадцати одного года, – будучи у цирюльника, увидел себя в выпуклом зеркале и решил написать автопортрет. Он заказал точеную деревянную полусферу по размеру зеркала, чтобы в точности его воспроизвести. Внизу, на переднем плане, он изобразил свою руку, очень крупно и настолько хорошо, что она казалась настоящей, а в центре, слегка деформировав его, – свое изящное ангельское лицо, почти детское. Мир вращается вокруг этого лица, все искажается, потолок, свет, перспектива. Настоящий хаос округлых линий.

Эта картина не олицетворяет ни нас обеих, ни тебя, ни зеркало моего зеркала, и все же это некая аллегория, потому что я стояла, смотрела на нее и вдруг заплакала – у меня вообще в последнее время глаза на мокром месте. И тогда я поняла, что вот такая увеличенная рука схватила меня, угрожала мне, отняла у меня все, что мне принадлежало по праву.

В том шале в Вермонте мне приснился сон. Ты внезапно умерла, а я вернулась к своему прежнему существованию и была так счастлива, что ты умерла. Я утешала Эби, оказалось так просто вновь завоевать его, заставить забыть тебя. Я проснулась чуть свет, но мне не удалось заснуть снова, и я вышла на террасу с чашкой кофе. Ты уже была там, тебе тоже не спалось. Ты тоже налила себе кофе, ты тоже была босиком, твои волосы были забраны назад серебряной заколкой, точно такой же, как у меня, ты держала чашку обеими руками, сжав ее пальцами точно так же, как я. Перед нами утренняя дымка цеплялась за гору, солнце никак не решалось показаться, мы обменялись холодным взглядом. Я поняла, что ты тоже, во сне, только что убила меня. Именно в ту минуту я и решила уехать. Не от страха, а потому что ревность и страдание изуродовали меня, и это уродство я видела на тебе, без прикрас.

Я не знаю, куда еду. Но главное, подальше от тебя, подальше от вас, туда, где у меня еще есть шанс обрести себя, такую, как я есть, какой хочу быть.

Джоанна



Эби отошел в сторону на балконе, открыл письмо, предназначенное ему. Каждое слово, которое он читает, тяжелым грузом ложится ему на сердце.



Эби,

я очень тебя люблю и ухожу.

Год назад мы даже не были знакомы. Ты, хоть и ни во что не веришь, заговорил о чуде, а я радостно улыбнулась, потому что я-то как раз верю просто во встречи. Я знаю, что другая Джоанна заставит тебя прочесть вслух это письмо. Еще несколько слов. В тот день, когда я приехала с военной базы, ты предложил пойти вдвоем в парк напротив твоей мастерской, на ту самую скамейку, где столько было сказано.


И там ты заключил меня в объятия, я опустила голову тебе на плечо, ты положил руку мне на живот. Я сразу поняла, что ты сделал это машинально, что таков был нежный ритуал, установившийся между вами: ты оберегал своего ребенка, вашего ребенка. Но в моем животе нечего защищать, нечего, Эби, там ничего нет, разве что мое желание, и ты смущенно убрал руку, ты что-то говорил, и по твоему взгляду было видно, что ты очень надеешься, что я ни о чем не догадалась. Потом мы вернулись домой, у меня совсем не было сил, как не было жизни в моем животе.

Помнишь ту жаркую, липкую ночь у тебя в Вермонте, когда я затащила тебя в лес и мне так хотелось, чтобы мы занялись любовью под деревьями, хотя ты боялся сделать лишнее движение и со мной, и с ней, не позволял себе больше поддаваться влечению. Я хотела, чтобы ты взял меня, да, хотела почувствовать силу твоего желания, пульсирующего во мне. И внезапно сбежала – не потому, что ты отказал мне, нет, потому, что стала сама себе отвратительна. Эби, я больше всего на свете мечтала забеременеть от тебя, да-да, я тоже, мечтала, чтобы судьба улыбнулась мне и я смогла бы соперничать с ней, с той.

Посмотри, во что меня превратило страдание. Я должна уехать. Не волнуйся, мой дорогой Эби: зачитав до дыр “Войну и мир”, ты знаешь, как и маршал Кутузов, что терпение и время – вот воины-богатыри. В моей жизни еще будет кто-то другой, произойдет новая встреча, новое чудо. Я в этом не сомневаюсь. Мне еще суждено полюбить. Любовь хотя бы отвлекает от постоянных поисков смысла жизни.

Я смотрю на свой портрет, в который ты вложил столько нежности, – ты написал меня на фоне заходящего солнца, я стою, откинувшись на деревянную балку и закрыв глаза.

Я люблю тебя, я всегда буду тебя любить, и ты будешь знать это, потому что я буду, таким вот странным образом, подле тебя.

Джоанна





* * *


За день до этого.

Нью-Йорк, Клайд Толсон Резорт

– Вы в порядке, Джоанна? – спрашивает Джейми Пудловски через дверь туалета all-gender в ФБР.

Нет, Джоанна Джун не в порядке. Слишком много виски, слишком все это тяжело. У нее кружится голова, ее мутит, хорошо бы вырубиться, но вместо этого она только испачкалась.

Несколько часов назад Джоанна написала эти письма, думая, что не рискнет отправить их. Она сунула конверт в сумку, и вот теперь они лежат там, как купленный по ошибке пистолет. Прячешь его в тумбочке у изголовья, но постепенно он заполняет собой все пространство, становится навязчивой идеей, и поскольку теперь он требует, чтобы его пустили в ход, ты в итоге превращаешься в убийцу или в самоубийцу. Джоанна Джун не отважилась сжечь эти три письма, и они буквально вынудили ее опустить их в почтовый ящик.

Чтобы оставить того, кого любишь, нужно деконструировать мир. Джоанне Джун пришлось переписать их историю, вспомнить свои былые сомнения, исчерпать свое влечение к Эби, как иногда удается, повторяя десятки раз одно и то же слово, выкачать из него весь смысл. Ей удалось разлюбить до ужаса светлые завитки его волос, внешность отличника-подлизы, неуклюжесть тощего подростка, слегка снобскую манеру одеваться, готовность смеяться над чем угодно и даже его манеру по-детски хихикать. Она вспоминает, как стеснялась его нетерпения, неужели так срочно надо пожениться, скрепить союз брачным контрактом, как будто завтра все исчезнет, как будто он не верит ей, себе, им. Она провела ужасную ночь, заставляя себя заново испытать каждое мгновение, прожитое с ним, пыталась ощутить в себе достаточно хладнокровия, чтобы спокойно созерцать эту до отвращения нежную картину, и мало-помалу она содрала с нее все чувства, и тогда наконец тошнота подступила к горлу. Адвокат в ней стал прокурором; она безжалостно поставила весь свой интеллект на службу преступлению, и тогда на Эби, украшенного тысячью совершенств, на эту обычную веточку, которую ее любовь покрыла бесчисленным множеством соляных алмазов, изменчивых и ослепительных, Джоанна выплеснула поток безразличия, и вот уже кристаллы меркнут, и опять проступает оголенная ветка, банальная и скучная до слез.

Итак, в тот момент, когда она опускала письма в ящик, и еще целый час после этого Джоанна не любила Эби. Потом любовь в который раз накатила на нее волной, и она открыла бутылку “Талискера”.





* * *


От: andre.vannier@vannier&edelman.com

Кому: andre.j.vannier@gmail.com

Дата: 1 июля

Тема: Разрыв

Дорогой Андре (а как еще тебя называть?)!

Пишу тебе из Дрома, я тут побуду какое-то время, а ты оставайся в Париже у меня, у себя дома, столько, сколько понадобится. Я прицепляю к этому письму все мейлы, которыми мы обменялись с Люси, вернувшись из Нью-Йорка. Прочти и все поймешь. Я много писал, она мало отвечала. Увидишь, как я распинался “Не буду донимать тебя и упорствовать впустую”, ну да, как же, я писал снова и снова, и все зря. Мой последний мейл, бесконечный – черт, надо было покороче, – увенчан к тому же этакой вычурной херней: “пройти с тобой рука об руку как можно более длинный путь”. Я писал то напыщенно, то настойчиво, то слезливо и жалобно, и когда она уже выбросила меня из своей жизни, я все еще пытался вынудить ее сдать назад. Я тебе не враг, не соперник, даже не союзник. Но мое прошлое лежит в почтовом ящике, и если ты не хочешь, чтобы оно стало твоим будущим, действуй.

До скорого.

Андре



От кого: andre.j.vannier@gmail.com

Кому: lucie.j.bogaert@gmail.com

Дата: 1 июля 2021, 17.08

Тема: Ты и я, и я и ты

Люси,

я пишу тебе со своего нового электронного адреса на твой новый, потому что старые адреса заняты, и мы оба добавили к своим адресам букву j, Джун. Почему, собственно, мы должны приспосабливаться? Видимо, те четыре месяца, что мы с тобой не прожили, дают преимущество другому Андре и другой Люси.

Теперь мы знаем, что с “нами” случилось. “Ты” меня бросила, устав от моих порывов, моей нетерпеливости. Я прочел мейлы, которыми “мы” обменялись, – в словах той Люси чувствуется, как она постепенно отдаляется от того Андре, я прочел его письма и узнал в них себя, свою уязвимость и глупость тоже, конечно.

Буду краток. Жизнь со мной никогда не была твоим сознательным выбором. И все же ты пришла ко мне. Жизнь с тобой была чудом, и все же я ухитрился потерять тебя. Редко кто имеет возможность спасти любовь еще до того, как она окажется под угрозой. Я хочу получить второй шанс, прежде чем прозеваю первый.