Альтераты. Соль

Девушка сжала в руке небольшой медный ключ с круглым витым ушком и отломанным зубцом. Самый нужный. Самый важный. Тысячу лет пролежавший там, у врат ее царства, на входе в преисподнюю. Символ ее боли, предательства.

В нескольких метрах от Ани хрипела Карина, испуганно озиралась по сторонам: двое стражников заблокировали ее, отделив собой от Анны. Черные мечи упирались в камни, преграждая путь.

Скраббл обернулась на Андриса: тяжелый взгляд исподлобья, кривая ухмылка скользила по губам, ветер трепал волосы, путал их. За ним, положив тяжелую ладонь на его плечо, застыл Наяда — главный из стражников.

Теперь не важно.

С каждым порывом ветра, словно страницы давно забытой книги, открывались воспоминания, они соединялись в одну картину, образы смешивались и переплетались древней вязью, как узор наложенного тысячу лет назад проклятия.

Розовое утро прорывается через мелкие стеклышки. Тот, которого она сейчас зовет Андрис, — на низком топчане, укрытый мягкими шкурами. Узкие льняные бинты насквозь пропитались его кровью. Душный запах трав и протопленной печи. Жаркий шепот: «Отойдешь от руки моей, иссушишь беду. Красная река, злые берега, я ту реку в ладонях зажму. Семь невест позову, семь мостов перейду, реку вспять обращу, запечатаю словом заветным. Крепче оков мое слово, крепче камня. Как тебе не солгати, так ему не дрогнуть…» Древний заговор от крови и от ран. Ясный взгляд стал прозрачнее, кожа теплее. Невесомые ласки, горячие руки. Губы шепчут обжигающие обещания. Запах горькой степной полыни и парного молока.

Порыв ветра, и новая страница прошлой, забытой жизни. Долгожданная весточка от того, которого спасла, вымолила у самой смерти.

— Не ходи, госпожа, — хмурый воин сжимал меч, смотрел пасмурно, обреченно.

Не поверила. Ведь он не обманет, не предаст. Нырнула с головой в безумие.

Конский топот. «Бежим!» Ясный взгляд стал насмешливо-едким. Губы милые скривились презрительно, бросили зло, как пощечину дали: «Ведьма».

Сердце умерло уже тогда, покрылось тонкой коркой льда. Она еще бежала, спасаясь, но уже не знала, зачем. Там, на гребне холма, пал воин с хмурым лицом. И многие другие. За нее. Из-за нее.

Как лань загнали к обрыву. Та, что мыслями его владела. Та, что сегодня взяла в руки пистолет.

Холодный взгляд. Пощады не будет. Плети свист, изорванные колени, на запястьях сомкнулись оковы. Он склонился над ней, дрожащей, почти уничтоженной. Пальцы коснулись нежно, стерли застывшую кровь. Тонкая, как свечной дымок, надежда на милосердие.

В рыжем свете вечерней зари мелькнул ключ от оков. Сломанный зубец, витое ушко.

Своими руками замкнул. Своими руками предал. И отдал на суд палачей.

Ее, Анну, хотя от нее ничего не осталось. Ее, Марью-волхву, хотя она забыта в веках. Ее, царицу мертвых Морену, которая ждала тысячу лет.

Скраббл шагнула к Андрису. Перед глазами — не он, но тот, кем он был тысячу лет назад, о ком грезила, за кем готова была пойти хоть на край света в той, другой жизни. А отправилась на плаху. Когда ночью, израненную, полуживую, с обожжёнными в пытках ногами, он запер ее в клетке, как дикого зверя, погрузил в душный, прогорклый трюм. Чтобы порадовать молодого императора расправой над ведьмой, язычницей, еретичкой.

«Будь ты проклят», — выплюнула она тогда.

— Ну, здравствуй, княжич, — прошептала с улыбкой сейчас.

Ветер набирал силу. Черным крылом древнего проклятия окутал он три фигуры, вновь встретившиеся спустя тысячу лет. Плотный туман ложился им на плечи.

Карина затихла, оглядываясь. Теперь, в рваных сумерках, она тоже видела прозрачные тени, окружившие ее. Видела и, узнавая, дрожала.

Анна распрямилась. Лицо ее преобразилось, плечи расправились.

— Этого не может быть, — прошептал Андрис. В светлых глазах плескалось недоумение.

Она присела на корточки. Так, чтобы видеть его лицо.

— Узна-ал, княжич, — кривая усмешка скользнула по губам. — Долго же я тебя искала. Тысячу лет искала.

Куда делась та неопытная ершистая девчонка? Он не находил ее. Тяжело вырываясь из-под невидимой руки, он рванул вверх по склону. Плотная тень скользнула, догнала и прижала к сырым камням, взметнулась рука, а в ней — короткий меч с витой рукоятью.

— Наяда, не смей! Он мой! — тень остановилась.

Андрис зацепился за траву, упал навзничь. Прижав руки к груди, смотрел исподлобья с лютой ненавистью. Совсем как тогда, когда бросил в лицо: «Ведьма». Прошипел:

— Узнал! Еще там, в «Робкой звезде». Глазищи твои ведьмовские не забудешь. Вымораживают насквозь, — он попробовал встать. Дорогой светлый костюм испачкан и измят. Волосы напитались туманом, осели тонкими змеями. Блуждающий взгляд мазнул по фигуре Анны, проявившимся из тумана воинам: теперь он тоже их видел. — Ишь, понагнала свою мертвечину.

— Не бойся, я свою дружину такой собакой, как ты, не оскверню. Только ты и я.

Она подошла ближе. Грудь вздымалась медленно, усилием сдерживая гнев.

Скворцов замер на склоне. Он прижимал к себе притихшую Светлану и прислушивался к разговору на древнем, почти не сохранившемся языке и понимал лишь отдельные фразы. Откуда его дочь знает этот язык — не понимал. Аня изменилась. Будто выше ростом стала. Горделивая осанка, дерзкий поворот головы. Этот диковинный прием, поваливший к ее ногам здорового мужчину. В плотном тумане ее обвивали тонкие, призрачно-прозрачные волосы. Абсолютно седые. Скворцов прошептал в туман:

— Аня!

Она не обернулась, хоть и слышала его голос. Еще шаг к тому, кого она только что назвала княжичем. Кого любила безоглядно. И который предал. Продал.

Черный пистолет подняла из травы. Короткий, как приговор, щелчок затвора.

— Не подходи, ведьма! — Андрис закричал истошно, отполз выше по склону. Модные остроносые туфли заскользили по пропитанной туманом земле. Рванул к Скворцову. Стражники преградили путь.

— Я любил тебя! Это все она, — он указал на притихшую Карину.


— Змееныш, — процедила Анна, сплюнула под ноги. Она могла рассмотреть его ясные глаза. Глаза, которые тысячу лет назад сводили с ума, завораживали. С сожалением прошептала: — Даже здесь, даже сейчас дрожишь. Ну, назовешь меня?

— Нет! — он отшатнулся, но вырваться не смог.

— Воля твоя.

Рука взметнулась вверх, туман рассек черный сверкающий меч. Тонкое призрачное лезвие поймало покрывало древнего проклятия, взвыло над обрывом.

Море вздохнуло и отозвалось проливным дождем.

— Аня, — хриплый голос издалека, из другой реальности. — Не надо.

Девушка замерла.

Испуганное старческое лицо. Светлые глаза смотрели упрямо и с тоской. Воспоминания рвались. Бар в далекой заснеженной Москве, теплая материнская ладонь. Искаженное гневом лицо отца. И мама, прятавшая лицо. Оказывается, все было иначе. Четыре такта щетки по хайхет с постоянно усиливающейся атакой, квинты без прижима: где-то далеко, за сотни километров отсюда Слайдер и Гейша, и мечта «Сирин». «Эй, систер, чего трубу не берешь», — знакомый голос с хрипотцой, лукавый прищур.

Кто она? Аня-Скраббл? Давно усопшая Марья-волхва? Оскорбленная и обманутая царица Морена? Руку жег ключ со дна. Лица стражников обострились под дождем, все взгляды устремлены на нее, девушку, застрявшую то ли в прошлом, то ли внезапно проснувшуюся в настоящем.

Тихий голос Леры: «Все остановит вода, слышишь? Отгадка в стражниках. Из того мира просто так не возвращаются».

— Аня, дочка, — позвал отец из тумана. Его прямой силуэт и застывшая в сыром тумане, как бабочка в янтаре, фигурка Светы, Тимкиной сестры. Темные силуэты на кромке склона. Белый туман лизал их ступни, клубился облачным морем. Прислушивался к биению живых сердец.

Боль разъедала, будто соль, брошенная на кровоточащие раны, обида сводила с ума. Анна медлила, как не медлила никогда. Слушала биение своего живого сердца, как не слушала никогда. И голоса, которые цеплялись тонкой паутиной за руки, удерживая на краю. Прыгнешь — и завтра не наступит никогда.

Андрис тихо засмеялся:

— Ты даже убить меня не можешь…

Она посмотрела на него с жалостью. Приподняла за подбородок, заглянула в глаза:

— Потому что прощаю, — сердце пронзил ее горький, ледяной поцелуй.

Андрис почувствовал жжение в груди, отшатнулся нерешительно, не в силах оттолкнуть прохладу ее рук. Нежный воск ледяных объятий, бесконечный шелк серебристых волос душили сладко и тягуче. В подернутых темнотой глазах — забытая и пугающая синева.

Черная ночь как тогда, тысячу лет назад. Неприветливое море. Жестокий шторм. Ветер срывал паруса, смывал людей. Неистово выл раненым вепрем. Треск дерева. Ледяные копья рвали обшивку, снасти. Надежды нет. И нет спасенья.

Воспоминания ложились на плечи, просачивались сквозь кожу, смешивались с ее поцелуем.

«Будь ты проклят», — искусанные в кровь губы и непокорные глаза в полуночной тишине трюма — последнее, что останется с ним: с каждым прикосновением, с каждым вздохом, его душа рассеивалась дождем.

Над княжичем сомкнулась темнота. Теперь уже навсегда.

Анна сделала шаг назад. Подставила лицо дождевым слезам. «Все остановит вода».

Андрис, затаив дыхание, следил за ее движениями, равнодушно и безнадежно. Безумие тонкой паутиной подкрадывалось к нему, оставляя единственный реальный образ — дерзкий девичий профиль и пронзительную синеву глаз.

— Морена, — позвал в туман. Тонкие пальцы сомкнулись в пустоте.

Анна посмотрела на Карину, бросила ей через плечо, назвав по имени, как тысячу лет назад:

— Ты хотела его, Зарина? Больше жизни хотела… Забирай. Тысячу лет спустя — забирай. Весь твой.

Она разжала руку: на узкой девичьей ладони темнел ключ. Покрытый патиной металл схватило серебром, окутало белой шапкой инея. А в следующий миг он рассыпался ледяной пылью.

Серые фигуры призраков за ее спиной вздохнули с облегчением и один за другим растаяли в тумане.

За перекрестком, разрывая тишину, выли полицейские сирены. Анна подошла к отцу, посмотрела устало и улыбнулась.

— Все хорошо, пап, я здесь.





Эпилог




— Раз, два, три, четыре! — Гейша отбивала ритм.

Четыре такта щетки по хай-хет с постоянно усиливающейся атакой. Пятый такт вступление «лид» гитары Слайдера. Тринадцатый такт — мощная «завеса» на бас-гитаре. Пятнадцатый и шестнадцатый — соло Гейши, барабанная «сбивка» и выход на кульминацию вступления. Слайд по оголенным нервам. Пауза.