Алмазные псы

– Я рада, что ты передумал.

– Не возражаешь, если я кое-что спрошу?

– Если это не связано с математикой, валяй.

– Почему ты опекала меня, но бросила Чайлда?

– Я хотела позаботиться и о нем, – ответила она. – Вот только никому, думаю, не удалось бы его отговорить.

– Другой причины нет?

– Нет. Мне не хотелось, чтобы Шпиль тебя прикончил.

– Ты рисковала жизнью ради меня. Это дорогого стоит.

– И все? По-твоему, так выражают признательность? – Она вроде бы разозлилась, но на ее губах играла улыбка, и я ощутил позыв улыбнуться в ответ. – Узнаю старого доброго Ричарда.

– Значит, для меня есть надежда. Тринтиньян соберет меня заново, когда исцелит тебя.

Но, когда мы наконец вернулись в шаттл, выяснилось, что доктор Тринтиньян исчез. Мы обыскали шаттл и ближайшие окрестности, но не нашли даже следов, уводящих прочь. Все скафандры были на месте, а со звездолета на орбите сообщили, что не ведают о местонахождении доктора.

А потом мы его отыскали.

Он лежал на операционной кушетке под сенью сверкающего и прекрасного в своей функциональности хирургического оборудования. Машины разобрали его на части, разделили на составляющие, поместили отдельные органы в заполненные какой-то жидкостью колбы с аккуратными надписями, а прочие сложили в кюветы. В колбах фрагменты биомашинерии напоминали пьяных вдрабадан медуз, а имплантаты и прочие механизмы искрились, точно мелкие драгоценные камни.

Бросалось в глаза, что органической материи почти нет.

– Он покончил с собой, – сказала Селестина. Подняла шляпу доктора, его хомбург, лежавший в изголовье кушетки. Внутри, ровно сложенная и написанная строгим почерком, обнаружилась предсмертная записка.

Мои дражайшие друзья!

Тщательно осмыслив все происходящее, я решил избавиться от себя. Перспектива размонтировать свое тело самостоятельно представляется мне более приемлемой, нежели жизнь в общественном осуждении за деяния, которые сам я преступлением не признаю. Прошу, не предпринимайте попыток собрать меня заново; уверяю вас, эти попытки окажутся напрасными. Смею надеяться при этом, что мой способ уйти из жизни – наряду с тем состоянием, в которое я себя помещу, – послужит забавным примером для будущих исследователей кибернетики.

Должен признаться, что есть и другая причина, по которой я избрал именно такое завершение своей карьеры. Ведь могут спросить, почему я не покончил с собой, скажем, на Йеллоустоне.

Боюсь, ответ лежит прежде всего в тщеславии.

Благодаря Шпилю, а также попечению мистера Чайлда я получил возможность продолжать работу, столь резко и неожиданно прерванную неприятными событиями в Городе Бездны. А благодаря тем, кто столь рьяно стремился раскрыть тайны Шпиля, я обрел пациентов, желающих подвергнуться моим, назовем их так, неортодоксальным методам.

Мистер Свифт, я не погрешу против истины, указав, что конкретно вас мне послали небеса. Позволю себе заметить, что трансформации, произведенные с вашим телом, следует расценивать как мое величайшее достижение. Вы – мое главное творение. Согласен, вы рассматривали хирургию исключительно как средство достижения цели, иначе вряд ли одобрили бы мои предложения, но сказанное ни в коей мере не умаляет того, чего нам с вами удалось добиться.

Увы, здесь, приходится признать, и кроется другая причина моего ухода. Победите вы Шпиль или отступите (я старательно гоню прочь мысль, что он может вас убить), наступит время, когда вы пожелаете возвратить себе свой прежний облик. А это будет означать, что мне придется погубить собственный шедевр.

Я скорее умру, чем пойду на это.

Приношу свои глубочайшие извинения и остаюсь вашим покорным слугой,

Т.



Чайлд так и не вернулся. Прождав десять дней, мы пошарили у подножия Шпиля, но не нашли свежих останков. Из этого, по-моему, напрашивался вполне логичный вывод: он еще внутри, еще пытается так или иначе прорваться к вершине.

Потом я задумался.

А для чего вообще предназначен Шпиль? Возможно ли, чтобы он служил какой-то иной цели, кроме самосохранения? Быть может, он просто заманивает любопытствующих, вынуждает их адаптироваться, постепенно становиться машинами, после чего берет и поглощает в себя?

Да, берет и поглощает.

Быть может, от ловушки для мух Шпиль отличается только размерами?

Ответа на этот вопрос я не знал. И не желал торчать на Голгофе, ломая голову над загадками Шпиля. Я не доверял себе, опасался, что однажды снова туда полезу. Ведь он меня звал, притягивал.

Так что мы улетели.

– Пообещай мне, – попросила Селестина.

– Что именно?

– Что бы ни случилось, когда мы вернемся домой, что бы ни сталось с городом, пообещай мне никогда больше не соваться в Шпиль.

– Обещаю, – ответил я. – Поклянусь, если хочешь. Могу даже стереть этот фрагмент памяти, чтобы он мне не досаждал.


– Почему бы и нет? – согласилась она. – Ты ведь раньше уже такое делал.

В Городе Бездны мы выяснили, что Чайлд нам не врал. Многое изменилось, и не в лучшую сторону. Болезнь, прозванная плавящей чумой, ввергла наш город в тоскливые, темные времена упадка технологий. Деньги, полученные за участие в экспедиции, теперь ничего не значили, а то скромное влияние, каким мое семейство обладало до кризиса, сократилось до минимума.

В былые дни хирургию Тринтиньяна, не исключено, удалось бы исправить. Да, это было бы непросто, но наверняка нашлись бы специалисты, оценившие такой вызов, и мне, возможно, довелось бы выбирать из нескольких конкурирующих предложений, когда соперники-кибернетики дрались бы между собой за право взяться за столь элегантную задачу. Но все изменилось. Даже примитивная хирургия сделалась невозможной либо чудовищно дорогой. Лишь горстка специалистов сумела сохранить необходимые навыки и инструментарий, а потому они заламывали несусветные цены.

Даже Селестина, которой я уступал в достатке, могла обеспечить мне только ремонт, а не восстановление прежнего облика. Эти и кое-какие другие расходы почти нас обанкротили.

Но она продолжала обо мне заботиться.

Находились те, кто, наблюдая за нами и видя существо, шагающее с ней рядом, уродливую механическую собаку с алмазной шкурой, принимали меня за диковинного домашнего питомца. Кое-кто обнаруживал необычность наших отношений – как Селестина нашептывала мне на ухо, как я, так чудилось при взгляде со стороны, целенаправленно вел ее куда-то, – и начинал присматриваться ко мне, но это продолжалось ровно до тех пор, пока я не заглядывал им в глаза своими алыми лазерными гляделками.

Люди поспешно отворачивались.

Довольно долго – пока сны не превратились в наваждения – так и продолжалось.

Но теперь я выбрался из дома под покровом ночи, без ведома Селестины. По темным полузатопленным улицам снаружи шастали бандиты. Эту часть Города Бездны прозвали Мульчей, а на проживание в другом районе наших средств не хватало. Конечно, мы могли бы позволить себе кое-что получше, намного лучше, если бы я не откладывал деньги ради сегодняшнего дня. К счастью, Селестина о том не догадывалась.

В Мульче не так плохо, как было раньше, но мне прежнему она все равно бы показалась скверным местом для жизни. Даже теперь я проявлял инстинктивную осторожность, а улучшенное зрение позволяло без труда различать самодельные клинки и арбалеты прятавшихся в тенях бандитов. Далеко не все из тех, кто шнырял по улицам в ночи, могли технически считаться людьми. Скажем, одни отращивали себе жабры и потому задыхались на суше. Другие издалека смахивали на свиней – и они были опаснее всех прочих.

Но я их не боялся.

Я скользил в тенях, и моя ловкая собакоподобная форма сбивала бандитов с толка. Я проникал сквозь прорехи в стенах разрушенных зданий, легко уворачивался от немногочисленных глупцов, которым взбредало в голову меня ловить. То и дело останавливался и давал им подойти, выгибая спину.

Мой алый взгляд ставил их на место.

И я двигался дальше.

Наконец я добрался до нужного места. Оно казалось заброшенным, бандиты сюда не заглядывали, но вот из мрака вынырнула фигура, зашлепала по воде цвета карамели, доходившей до лодыжек. Стройная и темная, она при каждом шаге издавала негромкий свист. Она приблизилась, и я отметил, что женщина – думаю, женщина – носит экзоскелет. Ее кожа отливала чернотой межзвездного пространства, а головка со строгими, правильными чертами лица изящно венчала шею, удлиненную на несколько позвонков. Шею облегало ожерелье из медных колец, а ногти на пальцах рук – скребли по броне экзоскелета – были длинными, как кинжалы.

Я счел ее странной. А она, разглядев меня, моргнула.

– Вы… – начала она.

– Я Ричард Свифт, – перебил я.

Она кивнула едва заметно – еще бы, поди шевельни такой шеей – и тоже представилась:

– Я триумвир Верика Абеби с корабля «Посейдон». Искренне надеюсь, что вы не потратите мое время впустую.

– Я заплачу́, так что не беспокойтесь.

Она смотрела на меня с выражением, в котором сочетались жалость и благоговение.

– Вы толком не объяснили, чего хотите.

– Легко, – ответил я. – Я хочу, чтобы вы кое-куда меня отвезли.





Бестиарий Графенвельдера[17]




Внимание Графенвельдера разрывается между капитаном, который стоит напротив, и поступающим на монокль потоковым видео в реальном времени. Видео показывает, как из корабля в специально подготовленную Графенвельдером капсулу перегружают чудовище. Похожие в своей броне на жуков смотрители мощными зарядами десятиметровых стрекал теснят сопротивляющегося зверя. Гигантская змееподобная тварь ревет и корчится и распахивает пасть, сверкая нёбными глазами.

– Представляю, капитан, сколько хлопот она вам доставила. Обнаружить ее – задачка не из простых, что уж говорить о ловле и транспортировке…

– Мы получили это существо через третьи руки, – сухо информирует заказчика Шеллис. – Мне ничего не известно ни о предшествовавших процедурах, ни о возникших в ходе их осложнениях.

Пока смотрители усмиряют зверя, техники берут у него образцы тканей и помещают их в миниатюрные биоанализаторы. Результаты обнадеживают: похоже, это настоящая гамадриада, не подделка.

– Правильно ли я понял, что с заморозкой не было проблем?

– Заморозка всегда сопряжена с риском, особенно если имеешь дело с инопланетной биологией. Лишь в одном мы твердо уверены: животное сейчас ведет себя точно так же, как и в момент своего пленения.

Шеллис – типичный ультра, человек-киборг, адаптированный для суровых условий длительного межзвездного полета. На нем красный в обтяжку экзоскелет с сервоприводами, разукрашенный зелеными неоновыми извивающимися драконами. Из восковито лоснящейся белой груди выпирают металлические ребра, и те места, где они прокололи кожу, смазаны голубым дезинфектантом. Конечности узкие, как клинки, сплющенный мозг в похожем на топор черепе имеет крайне ограниченный диапазон эмоций. Шеллис слегка пахнет нашатырным спиртом, дышит со звуком треснувшего колокола, а голос – как если бы жук или оса своим жужжанием имитировали человеческую речь.

– Кому бы ни принадлежали первые руки, они, должно быть, чертовски ловкие.

– Что вы имеете в виду?