Алмазные псы

– Считаешь, сочленители устроили нам засаду?

– Я считаю, что нельзя пренебрегать ни одной версией, какой бы неприятной она ни была.

– Галиана не способна на такое.

– Верно, не способна. – Она только что вернулась в комнату. – И я разочарована тем, что вы вообще стали обсуждать такую возможность.

Клавэйн прервал связь с Деймосом:

– Знаете, подслушивание – не очень красивая привычка.

– А чего ты ждал от меня?

– Неужели ты мне совсем не доверяешь? Или это требует слишком больших усилий?

– Когда ты был моим пленником, мне не нужно было доверять тебе, – ответила Галиана. – Это сильно упрощало наши взаимоотношения. Наши роли были определены.

– А сейчас? Если ты мне настолько не доверяешь, зачем согласилась принять? Вместо меня могло бы отправиться множество других специалистов. Ты вообще имела возможность отказаться от переговоров.

– Люди Вой давили на нас, чтобы мы согласились на ваш визит, – пояснила Галиана. – Так же как давили на вас, чтобы вы еще на некоторое время воздержались от насилия.

– И это все?

На сей раз она слегка помедлила:

– Я… знаю тебя.

– Знаешь меня? Ты так называешь год тюремного заключения? А как насчет тысяч разговоров между нами – когда мы забывали наши разногласия, чтобы потолковать о чем-то еще, кроме проклятой войны? Я ушел от тебя в здравом уме, Галиана. Я никогда не забывал об этом. Вот почему я рискую жизнью, чтобы попасть сюда и отговорить тебя от новой провокации.

– Теперь дело обстоит совершенно по-другому.

– Ну конечно! – Он едва сдерживался, чтобы не закричать. – Конечно, по-другому. Но главное не изменилось. Мы все еще можем восстановить это доверие и найти выход из кризиса.

– А разве твои сторонники действительно хотят найти выход?

Клавэйн ответил не сразу – он понимал, что в чем-то Галиана права.

– Я не уверен. Но я не уверен также, что ты этого хочешь, иначе бы перестала испытывать судьбу. – В нем словно что-то щелкнуло, и он задал вопрос, который намеревался озвучить гораздо более дипломатично. – Почему ты продолжаешь это делать, Галиана? Почему запускаешь корабли, зная, что их собьют, как только они покинут Гнездо?

Она твердо взглянула ему прямо в глаза:

– Потому что могу себе это позволить. Потому что рано или поздно один из них уйдет невредимым.

Клавэйн кивнул. Он боялся, что она ответит именно так.



Галиана вела его по другим серым коридорам – они спустились на несколько уровней. Свет лился из полос, которые тянулись по стенам, извиваясь, словно артерии. Возможно, дизайн был декоративным, но Клавэйн подумал, что полосы просто выросли такими, подчиняясь биологическим алгоритмам. Хотя не было сведений о том, что сочленители пытались оживить окружающие их вещи и сделать их в каком-то смысле подобными людям.

– Вы подвергаетесь ужасной опасности, – заметил Клавэйн.

– Но теперешнее положение невыносимо. Я всей душой хочу избежать новой войны, но если до нее дойдет, у нас, по крайней мере, есть возможность сбросить эти оковы.

– Если вас сначала не уничтожат.

– Мы сможем этого избежать. В любом случае страх не влияет на наш образ мыслей. Ты видел человека, который смирился с судьбой, когда понял, что твоя смерть повредит нам больше, чем его гибель. Он изменил свое состояние духа, пришел к полному всеприятию.

– Прекрасно. Тогда все становится на свои места.

Они стояли одни в коридоре, освещенном змееподобными лампами, – с тех пор как покинули ангар, Клавэйн не видел никого из жителей.

– Мы не считаем жизнь отдельного человека ничего не стоящей. Смерть – это жертва для нас, как если бы ты отдал часть тела. Но сейчас, став частью единого целого…

– Ты имеешь в виду Транспросвещение?

Этим термином сочленители определяли состояние единства нервной системы, в котором пребывали. Оно осуществлялось посредством механизмов, встроенных в мозг каждого из них. Если демархисты пользовались имплантатами, чтобы осуществлять демократию в режиме реального времени, то сочленители с помощью машин делали общедоступными чувственную информацию, воспоминания и даже сознательные мысли. Именно это приблизило начало войны. Тогда, в 2190 году, половина человечества пользовалась сетями, позволяющими обмениваться информацией с помощью нервных имплантатов. А затем эксперименты сочленителей перешли некую черту, и в сеть был запущен трансформирующий вирус. Имплантаты начали видоизменяться, инфицируя разум миллионов людей установочными шаблонами сочленителей. Инфицированные немедленно перешли в разряд врагов. Земля и другие внутренние планеты всегда были более консервативны и предпочитали получать доступ к сетям традиционными способами.

После того как поселения на Марсе и поясе астероидов пали жертвой сочленительского феномена, власти Коалиции поспешно собрали силы, чтобы предотвратить распространение эпидемии в своих владениях. Демархисты, обитавшие на спутниках газовых гигантов, успели вовремя установить средства сетевой защиты, и пострадало лишь незначительное количество их поселений. Они предпочли нейтралитет, а Коалиция попыталась сдержать распространение влияния сочленителей – некоторые употребляли слово «стерилизация». Через три года, после одной из самых кровопролитных битв за всю историю человечества, сочленители были оттеснены в разбросанные по всей системе убежища. И все это время они выражали ироничное недоумение по поводу того, что другие сопротивляются их экспансии. Ведь как ни крути, ни один из принятых в их среду не пожалел об этом. Скорее, наоборот. Немногочисленные пленные, которых сочленители неохотно вернули в прежнее состояние, всячески стремились снова соединиться с их сообществом. Некоторые даже предпочитали смерть жизни вне Транспросвещения. Подобно послушникам, удостоившимся видений рая, они посвящали всю свою сознательную жизнь поискам нового шанса.

– Транспросвещение притупляет в нас сознание индивидуальности, – объяснила Галиана. – Когда этот человек выбрал смерть, жертва не была для него в полном смысле слова жертвой. Он знал, что большая часть его сознания останется жить среди нас.

– Но это лишь один пример. А как насчет сотни жизней, которые ты погубила в попытках бежать? Мы знаем – мы считали тела.


– Недостающих солдат всегда можно клонировать.

Клавэйн надеялся, что ему удалось скрыть отвращение. В его окружении даже упоминание о клонировании считалось непростительным промахом, вызывающим в памяти всякие ужасы. Для Галианы клонирование стало бы лишь еще одной технологией, дополняющей ее арсенал.

– Но вы ведь не занимаетесь клонированием, верно? И теряете людей. Мы считали, что в этом Гнезде вас должно быть девятьсот человек, но мы сильно переоценивали вашу численность, так?

– Пока что ты видел немного, – сказала Галиана.

– Да, но здесь пахнет запустением. Ты не сможешь скрыть отсутствие людей, Галиана. Бьюсь об заклад, в Гнезде осталось не более сотни жителей.

– Ошибаешься, – возразила Галиана. – Мы владеем технологией клонирования, но пользовались ею совсем мало. Какой смысл? Мы не стремимся к генетическому единству, что бы там ни думали ваши пропагандисты. Поиски оптимума ведут лишь к локальному минимуму. Мы дорожим своими ошибками. Наша цель – устойчивое неравновесие.

– Ну хорошо. – Сейчас он меньше всего нуждался в образчике красноречия сочленителей. – Так где, черт побери, все?

Через несколько минут он получил если не полный, то частичный ответ. Добравшись до конца лабиринта коридоров, на значительной глубине под поверхностью Марса, Клавэйн и Галиана оказались в детской.

Детская потрясла Клавэйна тем, что совершенно не соответствовала его представлениям. Она не только была совершенно иной, чем думали там, на Деймосе, – она противоречила всем его догадкам, основанным на знании жизни Гнезда. Находясь на Деймосе, он предполагал, что в детской сочленителей действует лишь угрюмая медицинская целесообразность: сверкающие аппараты с младенцами, подключенными к некоему центральному устройству, словно чудовищно продуктивная кукольная фабрика. Оказавшись в Гнезде, он пересмотрел свое мнение, исходя из сократившегося числа сочленителей. Если здесь и имеется детская, то явно не слишком продуктивная. Меньше детей, однако все та же картина: огромные серые машины, купающиеся в свете змееподобных ламп.

Но детская оказалась совсем иной.

Просторная комната, куда привела его Галиана, была почти болезненно яркой и веселой – детская фантазия, воплощенная в приятных формах и примитивных цветах. Стены и потолок представляли собой голографическое изображение неба: бесконечный голубой простор и груды снежно-белых облаков. Пол имел вид волнистого ковра синтетической травы с холмами и лугами. Здесь были и цветочные клумбы, и леса карликовых деревьев. Были и животные-роботы: сказочные птицы и кролики, чуть излишне антропоморфные, чтобы обмануть Клавэйна. Они походили на зверей из детских книжек – большеглазые и счастливые. В траве валялись игрушки.

Здесь были дети. Примерно тридцать-сорок, в возрасте от нескольких месяцев до шести-семи стандартных лет. Некоторые копошились среди кроликов, другие, постарше, собирались около древесных пней, верхушки которых мигали быстро сменявшимися картинками, освещая лица зрителей. Малыши разговаривали, смеялись или пели. Среди детей ползали на коленях взрослые сочленители, Клавэйн насчитал их полдюжины. При взгляде на одежду детей, сделанную из кричащих тканей с переплетающимися узорами, болели глаза. Взрослые двигались среди них словно вороны. Но дети, казалось, чувствовали себя беззаботно в их обществе.

– Не похоже на то, что ты ожидал?

– Да… совсем не похоже. – Лгать ей не было смысла. – Мы считали, что вы выращиваете детей в упрощенной версии механической мастерской, в которой вы обитаете.

– В самом начале дело обстояло более или менее так. – Тон Галианы едва заметно изменился. – Знаешь, почему шимпанзе не обладают разумом, в отличие от людей?

Клавэйн моргнул, не сразу уловив, к чему она ведет.

– Понятия не имею. Может, у них мозг меньше?

– Да, но мозг дельфина больше человеческого, а дельфины едва ли смышленее собак.

Галиана остановилась у ближайшего свободного пня. Клавэйн не заметил, чтобы она что-то сделала, но на срезе пня возникло изображение мозга млекопитающего, и Галиана принялась водить по нему пальцем, указывая на нужные участки.

– Важен не столько общий объем мозга, сколько процесс его развития. Разница в массе мозга новорожденного шимпанзе и взрослой особи составляет лишь около двадцати процентов. К тому времени, как шимпанзе появляется на свет и начинает получать информацию из внешнего мира, его мозг практически теряет пластичность. Точно так же дельфины рождаются с почти полным набором моделей взрослого поведения. Человеческий мозг, напротив, продолжает расти в течение всех лет обучения. Мы обратили эти сведения себе на пользу. Если для формирования интеллекта так важны данные, полученные до рождения, мы предположили, что нам удастся повысить его уровень путем вмешательства на ранних стадиях развития мозга.

– В утробе матери?

– Да.

Теперь на пне появилось изображение человеческого эмбриона – от начала цикла деления клеток до формирования едва заметных складок рудиментарного спинного нерва и утолщения на нем – крошечного мозга. В мозгу кишели мириады внутриклеточных машин, заполняя зарождающуюся нервную систему. Затем развитие эмбриона резко рвануло вперед, и вот уже Клавэйн смотрит на нерожденное человеческое дитя.

– Что произошло?

– Мы совершили ужасную ошибку, – ответила Галиана. – Вместо того чтобы ускорить нормальное развитие нервной системы, мы причинили ему сильный ущерб. Все кончилось тем, что дети выросли умственно отсталыми, но обладали некими сверхъестественными способностями.

Клавэйн огляделся:

– И тогда вы позволили остальным детям развиваться нормально?

– Более или менее. Разумеется, у нас нет семей, но опять же существует множество человеческих обществ и обществ приматов, в которых коллектив играет большую роль в развитии ребенка, чем семья. Пока мы не обнаружили никаких патологий.

Клавэйн наблюдал, как одного из старших детей уводят из комнаты-лужайки через дверь в небе. Ребенок остановился, упираясь, хотя взрослый мягко увлекал его за собой. Ребенок на миг оглянулся, затем последовал за спутником.

– Куда идет этот малыш?

– На следующую стадию развития.

Клавэйн подумал, позволят ли ему увидеть, как ребенок переходит на новую ступень. Вряд ли, решил он, если не существует программы ускоренного обучения максимального количества детей.

Пока он раздумывал об этом, Галиана провела его в другую часть детской. Хотя эта комната была меньше по размеру и с убранством построже, все же здесь было больше красок, чем в любом другом месте Гнезда, где он побывал до зеленой комнаты. Стены украшены тесно переплетающимися мозаичными орнаментами, среди них кишат движущиеся изображения и быстро мелькающий текст. Клавэйн заметил стадо зебр, скачущих через ядро нейтронной звезды. В другом месте осьминог выпускал струю чернил в лицо какому-то диктатору двадцатого века. Экраны росли из пола, словно японские бумажные ширмы, и были переполнены информацией. Дети одиннадцати-двенадцати лет небольшими группами сидели у экранов на мягких черных сиденьях в виде поганок и что-то обсуждали. Вокруг были разбросаны музыкальные инструменты – голографические клавесины, воздушные гитары. Некоторые дети с серыми повязками на глазах тыкали пальцами в какие-то абстрактные структуры, исследуя глубины математического пространства, населенные драконами. Клавэйн увидел, чем они манипулируют на плоских экранах, и у него сжалось сердце.

– Машины еще не внутри их мозга, но скоро проникнут туда. Когда это произойдет?

– Скоро, очень скоро.

– Ты спешишь, верно? Пытаешься сделать сочленителями как можно больше детей. Что у тебя на уме?

– Кое-что… произошло, вот и все. Ты прибыл или вовремя, или очень некстати, это зависит от вашей точки зрения.

И прежде чем он успел спросить, что это значит, Галиана добавила: