Алмазные псы

И проворно отступила назад. В то же мгновение часть обшивки, толщиной не уступающей двери банковского сейфа, выдвинулась вместе с шестиугольным пультом из металлически-голубой стены, с которой, казалось, была неразрывно связана. Я с удивлением наблюдал, как она бесшумно отползает в сторону, открывая отверстие в стенке двигателя, размером с переходной люк.

Нас омыло мягким красным светом. Мы смотрели прямо в тайное сердце двигателя сочленителей.

– Иди за мной, – сказала Погода.

– Шутишь?

– Ты хочешь вернуться назад или нет? Хочешь сбежать от рейдера? Только так этого можно добиться.

Тут она снова посмотрела на Ван Несса.

– При всем уважении, капитан… вам я бы не советовала. Вы не можете никак повредить двигателю, зато он может повредить вам.

– Мне и здесь хорошо, – ответил Ван Несс.

Я вошел вслед за Погодой внутрь двигателя. Поначалу трудно было разглядеть, что меня окружает. Красный свет, казалось, исходил от каждой поверхности, а не от какого-нибудь одного источника. Я был вынужден идти с вытянутыми вперед руками и часто прикасаться к предметам, чтобы установить их форму и размеры. Погода настороженно наблюдала за мной, но не проронила ни слова.

Она повела меня по извилистой узкой тропинке, зажатой между огромными механизмами и похожей на русло невидимой подземной реки. Механизмы низко гудели, и прикасаясь к ним, я чувствовал мощную хаотичную вибрацию. Я не мог ничего разглядеть уже в считаных метрах от себя, но по тому, как продвигалась вперед Погода, сложилось впечатление, будто механизмы расступаются перед ней, а потом снова смыкаются у нас за спиной. Она увлекала меня за собой по крутым пандусам, помогала перебираться через почти непреодолимые преграды и карабкаться по вертикальным шахтам, опасным даже при одной десятой g. Я безнадежно потерял чувство направления и мог лишь гадать, углубились ли мы на сотни метров в сердце двигателя или ползаем туда-сюда по сравнительно небольшому участку неподалеку от входа.

– Хорошо, что ты знаешь дорогу, – с наигранной веселостью сказал я. – Одному мне отсюда нипочем бы не выбраться.

– Выберешься, – ответила Погода, оглянувшись через плечо. – Двигатель сам выведет тебя, не беспокойся.

– Но ты, конечно, вернешься вместе со мной.

– Нет, Иниго, я останусь здесь. Это единственный способ сделать так, чтобы мы все добрались до цели.

– Не понимаю. Когда ты починишь двигатель…

– Все не так, как ты думаешь. Двигатель нельзя починить. Я могу только помочь ему, снять с него часть вычислительной нагрузки. Но для этого я должна быть рядом с ним. Внутри его.

За разговором мы вышли на открытое пространство, самое большое из встретившихся нам по пути. В этой похожей на коробку комнате или камере не было никаких механизмов, лишь одна штуковина поднималась от пола до высоты моего пояса. У нее была плоская вершина и расширенное основание, придававшее ей сходство с пнем. Она светилась тем же цветом артериальной крови, что и все вокруг.

– Мы пробрались в самое сердце узла управления двигателем, – сказала Погода, опускаясь на колени возле «пня». – Ядро реакции находится где-то в другом месте – мы не смогли бы выжить рядом с ним, – но здесь рассчитываются реакции как для правого, так и для левого двигателей. А теперь хочу кое-что показать. Думаю, так тебе проще будет представить, что меня ждет. Надеюсь, ты к этому готов.

– Как всегда.

Погода коснулась «пня» с двух сторон и на мгновение закрыла глаза. Послышался щелчок и жужжание скрытого механизма. Верхняя часть «пня» раскрылась по широкой дуге, изнутри ударил ярко-голубой свет. Откуда-то из глубины поднялся жуткий холод, протянувший ледяные пальцы к моему горлу.

Что-то вылезло изнутри «пня», словно поднявшись на пьедестал. Это был стеклянный контейнер, пронизанный множеством серебристых кабелей, каждый из которых утопал в морщинистой коре непомерно раздутого мозга. Мозг раскрылся, как лопнувший при выпечке пирог, и я понял, что это из разломов сочился голубой свет. Я заглянул в один из них, пытаясь рассмотреть геологические пласты мозговой ткани, но тотчас зажмурился от ослепительного сияния. На дне трещины в мерцающем дневном свете бурлила масса крошечных ярких предметов.

– Это компьютер, который производит вычисления, – объяснила Погода.

– Он выглядит совсем как человеческий. Пожалуйста, скажи мне, что это не так.

– Он человеческий. По крайней мере, был таким поначалу, до того, как заполнившие его машины преобразовали внутреннюю структуру. В моей голове, – Погода прикоснулась пальцем к виску, – всего лишь двести граммов искусственных материалов, но даже при этом мне необходим гребень, чтобы справляться с тепловой нагрузкой. А общая масса различного оборудования в этом мозге – около килограмма. Его нужно постоянно охлаждать, как турбонасос. Вот почему он раскрыт – так тепло рассеивается быстрее.

– Это чудовищно.

– Только не для нас, – резко возразила она. – Мы считаем его удивительным и прекрасным.

– Нет, – твердо заявил я. – Дай я тебе объясню. Ты показала мне живой человеческий мозг, превращенный в раба.

– Ни о каком рабстве и речи быть не может, – ответила Погода. – Этот мозг сам выбрал свое предназначение.

– Он выбрал вот это?

– Это считается большой честью. Даже в обществе сочленителей, накопившем огромный опыт увеличения умственных ресурсов, нечасто рождаются те, кто способен управлять реакциями в сердце С-двигателя. Ни одна машина не справится с этой задачей лучше, чем живой разум. Конечно, мы могли бы создать машинный разум, который действительно был бы механическим рабом, но тем самым нарушили бы один из самых строгих наших запретов. Машина не может думать, если только она не делает это по своей собственной воле. Поэтому мы оставляем нашим добровольцам органический мозг, пусть даже ему и потребуется помощь килограмма лишенных сознания обрабатывающих устройств. А почему лишь немногие из нас обладают подобным талантом… Это для нас великая загадка. Когда Галиана искала пути совершенствования человеческого разума, она предполагала, что мозг станет полностью познаваемым. Это одна из редких ее ошибок. Как среди недоразвитых иногда появляются гении, так же что-то похожее случается и у нас. В детстве мы все проходим тестирование на этот дар, но мало кто демонстрирует даже слабые способности. И единицы из тех, у кого способности все-таки проявляются, достигают той степени зрелости и надежности, которая делает их подходящими кандидатами на внедрение в двигатель. – Погода доверительно взглянула на меня. – Их действительно высоко ценят, настолько высоко, что многие, не имеющие этого дара, завидуют им.

– Но даже если они достаточно одарены… никто не пойдет на такое добровольно.

– Ты не понимаешь нас, Иниго. Мы создания разума. Этот мозг не считает себя заточённым здесь. Он находит окружающую обстановку восхитительной и удобной, как оправа драгоценного камня.

– Легко тебе говорить за других.

– Но я сама была близка к этому. Очень близка, Иниго. Я прошла все предварительные тесты. Меня сочли исключительно одаренной по меркам моей группы. Я знаю, каково быть особенной даже среди гениев. Но потом оказалось, что я все-таки не настолько особенная, и меня вывели из программы.

Я посмотрел на распухший, потрескавшийся мозг. Его жесткое голубое свечение навело меня на мысль об излучении Черенкова, бурлящем в ядерном сердечнике.

– И ты жалеешь об этом?

– Я стала старше, – ответила Погода. – И поняла, что быть уникальным… вызывать восхищение… это не самое главное в жизни. С одной стороны, я по-прежнему восхищаюсь этим мозгом, по-прежнему высоко ценю его редкую и хрупкую красоту. Но с другой стороны… не чувствую зависти.


– Ты слишком долго прожила среди людей, Погода. Ты понимаешь, как прекрасно ходить и дышать.

– Может быть, – с сомнением в голосе ответила она.

– Этот мозг…

– Это мужчина, – сказала Погода. – Я не могу передать тебе его имя лучше, чем назвала свое. Но я легко читаю его воспоминания. Когда его поместили сюда, ему исполнилось всего пятнадцать. Совсем еще мальчик. И он провел в этом двигателе двадцать два года по корабельному времени, а по общемировому – шестьдесят восемь лет.

– Он так и останется здесь до конца жизни?

– Если ему самому не надоест или с кораблем не случится авария. Время от времени, как сейчас, сочленители могут вступать в контакт с внедренным мозгом. Если они узнают, что он хочет уйти на покой, то могут заменить его или вывести из эксплуатации весь двигатель.

– А что будет потом?

– Дальше решает он сам. Может вернуться к телесной форме, но это будет означать потерю сотен грамм оборудования нейронной поддержки. Некоторые готовы к такому изменению, но согласны на него далеко не все. Другая возможность – вернуться в одно из наших Гнезд, оставаясь почти в том же виде, только без необходимости управлять двигателем. И таких случаев немало.

Я с запозданием понял, к чему все идет.

– Ты сказала, что он сейчас нагружен до предела.

– Да. Степень его концентрации очень высока. Вряд ли он может выделить какие-то ресурсы на то, что мы обычно называем мышлением. Он находится в непрерывном потоке бессознательного, как человек, увлеченный чрезвычайно сложной игрой. И теперь игра начала побеждать его. В этом уже нет ничего увлекательного. И он осознает цену ошибки.

– Но ты можешь ему помочь.

– Не буду отрицать, что мои способности – только тень того, что может он. Но все же я прошла часть пути. Мне не удастся снять с него все напряжение, но я предоставлю ему свободный доступ к моему мозгу. Дополнительные обрабатывающие ресурсы, вместе с моими ограниченными способностями, могут значительно изменить ситуацию.

– Как изменить?

– Чтобы вы добрались до цели. Я убеждена, что, объединив наши сознания для решения одной задачи, мы сможем вывести двигатель на близкий к его стандартной мощности режим. Но не хочу ничего обещать. Чтобы узнать вкус пудинга…

Я посмотрел на похожую на пудинг массу нейронной ткани и задал вопрос, которого сам страшился:

– А что будет с тобой, когда это произойдет? Если он почти без сознания…

– Боюсь, что и со мной случится то же самое. Для внешнего мира я окажусь в состоянии комы. Если я собираюсь что-то изменить, мне понадобятся все доступные нейронные ресурсы.

– Но ты же будешь совершенно беспомощна. Как долго ты выдержишь в коме?

– Это небольшая проблема. Я уже отослала команду двигателю, чтобы он подготовил оборудование, необходимое для поддержки жизненных функций. – Погода взглянула на пол между нами. – На твоем месте я бы отошла подальше, Иниго.

Я так и сделал. Плоский красный пол вздулся, образовав что-то вроде ложа. Без долгих церемоний Погода взобралась на него и легла, словно собиралась уснуть.

– Не стоит медлить с этим, – заявила она. – Мой мозг уже подготовлен, и чем быстрее мы начнем, тем лучше. Никто не гарантирует, что пиратский корабль еще не подошел на дистанцию атаки.

– Подожди, – сказал я. – Все случилось так быстро. Я думал, мы пришли сюда, чтобы изучить ситуацию, обсудить возможности.

– Мы уже обсудили, Иниго. Они сводятся вот к чему: или я помогу этому мальчику, или мы будем беспомощно дрейфовать в космосе.

– Но нельзя же так просто… сделать это.

Как только я договорил, ложе обхватило Погоду. Красный материал обтекал ее тело, постепенно застывая и образуя полупрозрачную оболочку. Остались видны только голова и кисти рук, окруженные толстыми красными обручами, грозившими сжаться в любой момент.

– Все не так уж и плохо, – сказала она. – Я ведь уже говорила, что у меня в мозгу не останется места для бодрствующего сознания. На самом деле мне не будет скучно. Это больше похоже на очень долгий сон. Чей-то чужой сон, конечно, но не сомневаюсь, что он окажется восхитительным. Я помню, как здорово было, когда я находила изящное решение, хотя начальные параметры выглядели бесперспективными. Словно ты создаешь невообразимо прекрасную музыку. Не думаю, что кто-нибудь способен понять такие ощущения, если только сам не держал в голове частичку этого огня. Это наслаждение, Иниго, когда все идет правильно.

– А если что-то пойдет неправильно?

– Если что-то пойдет неправильно, у тебя уже не хватит времени понять, что ты чувствуешь. – Погода снова закрыла глаза, как человек, провалившийся в забытье. – Я снимаю блокаду, чтобы мальчик мог использовать мои ресурсы. Он обеспокоен. Не потому, что не доверяет мне, просто боится, что не справится с задачами обработки, если не позаимствует на время мои возможности. Передача будет нелегкой… Ох, она уже началась. Он использует мои ресурсы, Иниго. Принимает мою помощь.

Тело Погоды, полностью окруженное оболочкой из красного вещества, болезненно вздрогнуло. А когда она заговорила снова, голос звучал напряженно:

– Это сложно. Намного сложней, чем я представляла. Этот несчастный мозг… Ему так много пришлось сделать в одиночку. Менее сильный духом на его месте давно бы сломался. Он проявил героическую самоотверженность… Мне бы хотелось, чтобы Гнездо узнало о том, что он совершил.

Она стиснула зубы и снова вздрогнула, на этот раз сильней.

– Он забирает у меня все больше. Теперь уже с радостью. Понимает, что я пришла помочь. Чувство облегчения… Напряжение спало… Не могу понять, как он выдержал до сих пор. Мне очень жаль, Иниго, но скоро у меня не останется сил говорить с тобой.

– Получилось?

– Да, думаю, получилось. Возможно, между ним и мной… – Она сомкнула челюсти и прикусила язык. – Будет непросто, но… Я теряю все больше. Слова уходят. Они уже не нужны.

– Нет, Погода, останься!

– Я не могу остаться. Должна уйти. Другого пути нет. Пообещай мне, Иниго. Скорее пообещай!

– Говори. Что бы ты ни попросила.