Алмазная колесница
Часть 6 из 107 Информация о книге
Для доступа к библиотеке пройдите авторизацию
– Оцепление с обеих сторон моста и вдоль берегов. К разлому никого не подпускать, хотя бы и генеральского чина. Иначе следствие слагает с себя всякую ответственность – так и говорите. Скажите Сигизмунду Львовичу, чтобы искал следы взрывчатки… Впрочем, не нужно, он сам увидит. Мне дайте писаря и четверых солдат, порасторопней. Да, вот еще: вокруг курьерского тоже оцепление. Ни пассажиров, ни поездных без моего разрешения не выпускать.
– Господин инженер, – жалобно воскликнул начальник бригады, – ведь пятый час стоим!
– И п-простоите еще долго. Мне нужно составить полный список пассажиров. Каждого будем допрашивать и проверять документы. Начнем с последнего вагона. А вы, Мыльников, занялись бы лучше пропавшим телеграфистом. Здесь я разберусь и без вас.
– Оно конечно. Тут вам и карты в руки, – не стал спорить Евстратий Павлович и даже замахал руками – мол, удаляюсь и ни на что не претендую, однако уйти не ушел.
– Господа пассажиры, – уныло обратился железнодорожник к офицеру и даме, – извольте вернуться на свои места. Слыхали? Будет проверка документов.
* * *
– Беда, Гликерия Романовна, – шепнул Рыбников. – Пропал я.
Лидина вздыхала, разглядывая запачканную кровью кружевную манжетку, но тут вскинулась:
– Почему? Что случилось?
В немножко покрасневших, но все равно прекрасных глазах Василий Александрович прочел немедленную готовность к действию и вновь, уже в который раз за ночь, подивился непредсказуемости этой столичной штучки.
Во время спасения тонущих и раненых Гликерия Романовна вела себя совершенно поразительно: не рыдала, истерик не закатывала, даже не плакала, лишь в особенно тягостные минуты закусывала нижнюю губку, так что к рассвету та совсем распухла. Рыбников только головой качал, глядя, как хрупкая дамочка тащит из воды контуженного солдата, как перевязывает оторванной от шелкового платья тряпицей кровоточащую рану.
Раз, не выдержав, штабс-капитан даже пробормотал:
– Некрасов какой-то, поэма «Русские женщины». – И быстро оглянулся, не слышал ли кто этого замечания, плохо вязавшегося с обликом серого, затертого офицеришки.
После того, как Василий Александрович спас ее из лап чернявого неврастеника, а в особенности после нескольких часов совместной работы, Лидина стала держаться со штабс-капитаном запросто, как со старым приятелем – видно, и она переменила свое начальное мнение о соседе по купе.
– Да что стряслось? Говорите же! – воскликнула она, смотря на Рыбникова испуганными глазами.
– Со всех сторон пропал, – зашептал Василий Александрович, беря ее под руку и медленно ведя по направлению к поезду. – Я ведь в Питер самовольно ездил, втайне от начальства. Сестра у меня хворает. Теперь откроется – беда…
– Гауптвахта, да? – расстроилась Лидина.
– Что гауптвахта, это разве беда. Ужасно другое… Помните, вы спросили про тубус? Ну, перед самым взрывом? Я и в самом деле оставил его в туалетной. Всегдашняя моя растерянность.
Гликерия Романовна спросила страшным шепотом, прикрыв рукой губки:
– Секретные чертежи?!
– Да. Очень важные. В самовольную отлучку ездил, и то ни на минуту из рук не выпускал.
– И где ж они? Вы туда, ну, в туалетную, разве не заглядывали?
– Пропали, – замогильным голосом сказал Василий Александрович и повесил голову. – Взял кто-то… Это уж не гауптвахта – трибунал. По законам военного времени.
– Какой ужас! – У дамы округлились глаза. – Что же делать?
– У меня к вам просьба. – Дойдя до последнего вагона, Рыбников остановился. – Я сейчас, пока никто не смотрит, под колеса нырну, а после, улучив момент, с насыпи – и в кусты. Нельзя мне под проверку попадать. Так вы уж не выдавайте, а? Скажите, знать не знаю, куда подевался. Ехали – не разговаривали, на что мне этот мужлан? А чемоданчик мой, что на полке, с собой прихватите, я за ним после в Москве к вам наведаюсь. Остоженка, вы сказали?
– Да, дом Бомзе.
Лидина оглянулась на важного петербургского начальника и жандармов, тоже двинувшихся в сторону состава.
– Выручите, спасете? – Рыбников отступил в тень вагона.
– Конечно! – На личике Гликерии Романовны появилось решительное, даже отчаянное выражение – как давеча, когда она кинулась к стоп-крану. – Я знаю, кто ваши чертежи украл! Тот противный субъект, который на меня бросился! Вот он отчего так торопился-то! И мост очень возможно, что он взорвал!
– Как взорвал? – не поспевал за ее словами ошалевший Рыбников. – С чего вы взяли? Как он мог взорвать?
– Откуда мне знать, я же не военный! Бомбу какую-нибудь из окна бросил! Я вас обязательно выручу! И под вагон лазить незачем! – крикнула уже на бегу – так порывисто бросилась навстречу жандармам, что штабс-капитан хотел удержать, да не успел.
– Кто тут главный? Вы? – налетела Лидина на элегантного господина с седыми висками. – У меня важное известие!
Тревожно прищурившись, Рыбников заглянул под вагон, но нырять туда было поздно – теперь в эту сторону было устремлено множество глаз. Штабс-капитан стиснул зубы, двинулся вслед за Лидиной.
А та держала седоватого за рукав летнего пальто и с невообразимой быстротой стрекотала:
– Я знаю, кто вам нужен! Тут был один человек, такой неприятный брюнет, безвкусно одетый, с алмазным перстнем – камень огромный, но нечистой воды. Ужасно подозрительный! Очень в Москву торопился! Все-все остались, и многие помогали людей из реки вынимать, а он подхватил свой саквояж и уехал! Хуже, чем просто уехал. Когда первая подвода со станции прибыла, за ранеными, он возницу подкупил. Дал ему деньги, много, и уехал. А раненого не взял!
– А ведь правда, – подхватил начальник поезда. – Пассажир из второго вагона, шестое купе. Я видел, он мужику сотенную дал – за телегу-то! И укатил на станцию.
– Ах, да помолчите вы, я еще не все рассказала! – сердито отмахнулась от него Лидина. – Я слышала, как он у того крестьянина спрашивал: «Паровоз маневровый на станции есть?» Это он и паровоз нанять хотел, чтоб поскорей сбежать! Я вам говорю – ужасно подозрительный!
Рыбников слушал настороженно, ожидая, что сейчас она скажет и про якобы украденный тубус, но Гликерия Романовна, умница, про это подозрительнейшее обстоятельство умолчала, в очередной раз удивив штабс-капитана.
– Интере-есный пассажир, – протянул господин с седыми висками и энергичным жестом подозвал жандармского офицера. – Поручик! Пошлите на ту сторону. Там, в инспекторском вагоне мой слуга-китаец, вы его знаете. Пусть б-бегом сюда. Я буду на станции.
И быстро зашагал вдоль поезда.
– А что с курьерским, господин Фандорин? – крикнул ему вслед поручик.
– Отправляйте! – бросил заика, не останавливаясь.
Тершийся неподалеку дядька с простоватой физиономией и вислыми усами щелкнул пальцами – к нему подлетели двое неприметных людишек, и все трое о чем-то зашептались.
Гликерия Романовна вернулась к Рыбникову победительницей:
– Ну, видите, все устроилось. Нечего вам, как зайцу, по кустам бегать. А чертеж ваш найдется.
Но штабс-капитан смотрел не на нее, а в спину человеку, которого поручик назвал «Фандориным». Желтоватое лицо Василия Александровича было похоже на застывшую маску, в кошачьих глазах мерцали странные блики.
Нака-но-ку
Слог первый, в котором Василий Александрович берет отпуск
Распрощались по-дружески и, конечно, не навсегда – Рыбников пообещал, как обустроится, непременно навестить.
– Да уж пожалуйста, – строго сказала Лидина, пожимая ему руку. – Я буду волноваться из-за вашего тубуса.
Штабс-капитан уверил ее, что теперь как-нибудь выкрутится, и расстался с очаровательной дамой, испытывая смешанное чувство сожаления и облегчения, причем последнее было много сильней.
Тряхнув головой, отогнал неуместные мысли и первым делом наведался на вокзальный телеграф. Там его ожидала телеграмма до востребования:
«Правление фирмы поздравляет блестящим успехом возражения снимаются можете приступать проэкту получении товара извещу дополнительно».
Видимо, признание заслуг, а еще более то, что снимаются какие-то возражения, было для Рыбникова очень важно. Он просветлел лицом и даже запел про тореадора.
Что-то в манере штабс-капитана переменилось. Мундир по-прежнему сидел на нем мешковато (после ночных приключений он еще больше истрепался), но плечи Василия Александровича расправились, глаза смотрели бойчей и ногу он больше не приволакивал.
Взбежав по лестнице на второй этаж, где располагались служебные помещения, Рыбников уселся на подоконник, откуда просматривался весь широкий пустой коридор, и достал записную книжку, исписанную цитатами и афоризмами на все случаи жизни. Имелись тут и сакраментальное «Пуля дура, штык молодец», и «Русский медленно запрягает, да быстро едет», и «Кто пьян да умен, два угодья в нем», а последняя из заинтересовавших Василия Александровича максим была такая: «Хоть ты и Иванов-Седьмой, а дурак. А.П.Чехов».
За Чеховым шли чистые странички, но штабс-капитан вынул плоский пузырек с бесцветной жидкостью, капнул на бумагу, растер пальцем, и на листке проступили странные письмена, похожие на переплетенных змеек. Со следующими несколькими страничками он поступил точно таким же образом – и на тех тоже откуда ни возьмись повылезали диковинные каракули. Некоторое время Рыбников внимательно их рассматривал. Потом немного подумал, пошевелил губами, запоминая. А нарисованные змейки через минуту-другую сами собой исчезли.
Он снова вернулся на телеграфный пункт, отбил две срочные телеграммы – в Самару и в Красноярск. Содержание было одинаковым: просьба прибыть в Москву «по известному делу» 25 мая и сообщение, что номер в «той же самой гостинице» заказан. Подписался штабс-капитан именем «Иван Гончаров».
На этом, кажется, спешные дела были окончены. Василий Александрович спустился в ресторан и с большим аппетитом покушал, причем не копейничал – даже позволил себе коньячку. Официанту на чай дал не экстравагантно, но прилично.
И это было только началом чудесной метаморфозы армейского замухрышки.
С вокзала штабс-капитан поехал на Кузнецкий мост, в одежный магазин. Сказал приказчику, что по ранению отставлен «вчистую» и желает обзавестись приличным гардеробом.
Купил два хороших летних костюма, пиджак, несколько пар брюк, штиблеты с гамашами и американские ботинки, английское кепи, соломенное канотье и полдюжины рубашек. Там же переоделся, потрепанный мундир спрятал в чемодан, шашку велел упаковать в бумагу.
Тут вот еще что: в магазин Рыбников приехал на обычном «ваньке», а укатил на лаковой пролетке, из тех что берут полтинник за одну только посадку.
У типографской конторы Фухтеля щеголеватый седок выгрузился и ждать его не велел. Ему нужно было забрать заказ – сотню cartes de visite на имя корреспондента телеграфного агентства Рейтера, причем имя-отчество на карточках было его, рыбниковское, – Василий Александрович, а фамилия совсем другая: Стэн.
Оттуда новоиспеченный господин Стэн (или нет, чтоб не путаться, пусть уж остается Рыбниковым) отбыл и вовсе на пятирублевом лихаче. Велел доставить его на Чистые пруды в пансион «Сен-Санс», только сначала заехать куда-нибудь за букетом белых лилий. Молодцеватый кучер почтительно кивнул: «Понимаем-с».
– Господин инженер, – жалобно воскликнул начальник бригады, – ведь пятый час стоим!
– И п-простоите еще долго. Мне нужно составить полный список пассажиров. Каждого будем допрашивать и проверять документы. Начнем с последнего вагона. А вы, Мыльников, занялись бы лучше пропавшим телеграфистом. Здесь я разберусь и без вас.
– Оно конечно. Тут вам и карты в руки, – не стал спорить Евстратий Павлович и даже замахал руками – мол, удаляюсь и ни на что не претендую, однако уйти не ушел.
– Господа пассажиры, – уныло обратился железнодорожник к офицеру и даме, – извольте вернуться на свои места. Слыхали? Будет проверка документов.
* * *
– Беда, Гликерия Романовна, – шепнул Рыбников. – Пропал я.
Лидина вздыхала, разглядывая запачканную кровью кружевную манжетку, но тут вскинулась:
– Почему? Что случилось?
В немножко покрасневших, но все равно прекрасных глазах Василий Александрович прочел немедленную готовность к действию и вновь, уже в который раз за ночь, подивился непредсказуемости этой столичной штучки.
Во время спасения тонущих и раненых Гликерия Романовна вела себя совершенно поразительно: не рыдала, истерик не закатывала, даже не плакала, лишь в особенно тягостные минуты закусывала нижнюю губку, так что к рассвету та совсем распухла. Рыбников только головой качал, глядя, как хрупкая дамочка тащит из воды контуженного солдата, как перевязывает оторванной от шелкового платья тряпицей кровоточащую рану.
Раз, не выдержав, штабс-капитан даже пробормотал:
– Некрасов какой-то, поэма «Русские женщины». – И быстро оглянулся, не слышал ли кто этого замечания, плохо вязавшегося с обликом серого, затертого офицеришки.
После того, как Василий Александрович спас ее из лап чернявого неврастеника, а в особенности после нескольких часов совместной работы, Лидина стала держаться со штабс-капитаном запросто, как со старым приятелем – видно, и она переменила свое начальное мнение о соседе по купе.
– Да что стряслось? Говорите же! – воскликнула она, смотря на Рыбникова испуганными глазами.
– Со всех сторон пропал, – зашептал Василий Александрович, беря ее под руку и медленно ведя по направлению к поезду. – Я ведь в Питер самовольно ездил, втайне от начальства. Сестра у меня хворает. Теперь откроется – беда…
– Гауптвахта, да? – расстроилась Лидина.
– Что гауптвахта, это разве беда. Ужасно другое… Помните, вы спросили про тубус? Ну, перед самым взрывом? Я и в самом деле оставил его в туалетной. Всегдашняя моя растерянность.
Гликерия Романовна спросила страшным шепотом, прикрыв рукой губки:
– Секретные чертежи?!
– Да. Очень важные. В самовольную отлучку ездил, и то ни на минуту из рук не выпускал.
– И где ж они? Вы туда, ну, в туалетную, разве не заглядывали?
– Пропали, – замогильным голосом сказал Василий Александрович и повесил голову. – Взял кто-то… Это уж не гауптвахта – трибунал. По законам военного времени.
– Какой ужас! – У дамы округлились глаза. – Что же делать?
– У меня к вам просьба. – Дойдя до последнего вагона, Рыбников остановился. – Я сейчас, пока никто не смотрит, под колеса нырну, а после, улучив момент, с насыпи – и в кусты. Нельзя мне под проверку попадать. Так вы уж не выдавайте, а? Скажите, знать не знаю, куда подевался. Ехали – не разговаривали, на что мне этот мужлан? А чемоданчик мой, что на полке, с собой прихватите, я за ним после в Москве к вам наведаюсь. Остоженка, вы сказали?
– Да, дом Бомзе.
Лидина оглянулась на важного петербургского начальника и жандармов, тоже двинувшихся в сторону состава.
– Выручите, спасете? – Рыбников отступил в тень вагона.
– Конечно! – На личике Гликерии Романовны появилось решительное, даже отчаянное выражение – как давеча, когда она кинулась к стоп-крану. – Я знаю, кто ваши чертежи украл! Тот противный субъект, который на меня бросился! Вот он отчего так торопился-то! И мост очень возможно, что он взорвал!
– Как взорвал? – не поспевал за ее словами ошалевший Рыбников. – С чего вы взяли? Как он мог взорвать?
– Откуда мне знать, я же не военный! Бомбу какую-нибудь из окна бросил! Я вас обязательно выручу! И под вагон лазить незачем! – крикнула уже на бегу – так порывисто бросилась навстречу жандармам, что штабс-капитан хотел удержать, да не успел.
– Кто тут главный? Вы? – налетела Лидина на элегантного господина с седыми висками. – У меня важное известие!
Тревожно прищурившись, Рыбников заглянул под вагон, но нырять туда было поздно – теперь в эту сторону было устремлено множество глаз. Штабс-капитан стиснул зубы, двинулся вслед за Лидиной.
А та держала седоватого за рукав летнего пальто и с невообразимой быстротой стрекотала:
– Я знаю, кто вам нужен! Тут был один человек, такой неприятный брюнет, безвкусно одетый, с алмазным перстнем – камень огромный, но нечистой воды. Ужасно подозрительный! Очень в Москву торопился! Все-все остались, и многие помогали людей из реки вынимать, а он подхватил свой саквояж и уехал! Хуже, чем просто уехал. Когда первая подвода со станции прибыла, за ранеными, он возницу подкупил. Дал ему деньги, много, и уехал. А раненого не взял!
– А ведь правда, – подхватил начальник поезда. – Пассажир из второго вагона, шестое купе. Я видел, он мужику сотенную дал – за телегу-то! И укатил на станцию.
– Ах, да помолчите вы, я еще не все рассказала! – сердито отмахнулась от него Лидина. – Я слышала, как он у того крестьянина спрашивал: «Паровоз маневровый на станции есть?» Это он и паровоз нанять хотел, чтоб поскорей сбежать! Я вам говорю – ужасно подозрительный!
Рыбников слушал настороженно, ожидая, что сейчас она скажет и про якобы украденный тубус, но Гликерия Романовна, умница, про это подозрительнейшее обстоятельство умолчала, в очередной раз удивив штабс-капитана.
– Интере-есный пассажир, – протянул господин с седыми висками и энергичным жестом подозвал жандармского офицера. – Поручик! Пошлите на ту сторону. Там, в инспекторском вагоне мой слуга-китаец, вы его знаете. Пусть б-бегом сюда. Я буду на станции.
И быстро зашагал вдоль поезда.
– А что с курьерским, господин Фандорин? – крикнул ему вслед поручик.
– Отправляйте! – бросил заика, не останавливаясь.
Тершийся неподалеку дядька с простоватой физиономией и вислыми усами щелкнул пальцами – к нему подлетели двое неприметных людишек, и все трое о чем-то зашептались.
Гликерия Романовна вернулась к Рыбникову победительницей:
– Ну, видите, все устроилось. Нечего вам, как зайцу, по кустам бегать. А чертеж ваш найдется.
Но штабс-капитан смотрел не на нее, а в спину человеку, которого поручик назвал «Фандориным». Желтоватое лицо Василия Александровича было похоже на застывшую маску, в кошачьих глазах мерцали странные блики.
Нака-но-ку
Слог первый, в котором Василий Александрович берет отпуск
Распрощались по-дружески и, конечно, не навсегда – Рыбников пообещал, как обустроится, непременно навестить.
– Да уж пожалуйста, – строго сказала Лидина, пожимая ему руку. – Я буду волноваться из-за вашего тубуса.
Штабс-капитан уверил ее, что теперь как-нибудь выкрутится, и расстался с очаровательной дамой, испытывая смешанное чувство сожаления и облегчения, причем последнее было много сильней.
Тряхнув головой, отогнал неуместные мысли и первым делом наведался на вокзальный телеграф. Там его ожидала телеграмма до востребования:
«Правление фирмы поздравляет блестящим успехом возражения снимаются можете приступать проэкту получении товара извещу дополнительно».
Видимо, признание заслуг, а еще более то, что снимаются какие-то возражения, было для Рыбникова очень важно. Он просветлел лицом и даже запел про тореадора.
Что-то в манере штабс-капитана переменилось. Мундир по-прежнему сидел на нем мешковато (после ночных приключений он еще больше истрепался), но плечи Василия Александровича расправились, глаза смотрели бойчей и ногу он больше не приволакивал.
Взбежав по лестнице на второй этаж, где располагались служебные помещения, Рыбников уселся на подоконник, откуда просматривался весь широкий пустой коридор, и достал записную книжку, исписанную цитатами и афоризмами на все случаи жизни. Имелись тут и сакраментальное «Пуля дура, штык молодец», и «Русский медленно запрягает, да быстро едет», и «Кто пьян да умен, два угодья в нем», а последняя из заинтересовавших Василия Александровича максим была такая: «Хоть ты и Иванов-Седьмой, а дурак. А.П.Чехов».
За Чеховым шли чистые странички, но штабс-капитан вынул плоский пузырек с бесцветной жидкостью, капнул на бумагу, растер пальцем, и на листке проступили странные письмена, похожие на переплетенных змеек. Со следующими несколькими страничками он поступил точно таким же образом – и на тех тоже откуда ни возьмись повылезали диковинные каракули. Некоторое время Рыбников внимательно их рассматривал. Потом немного подумал, пошевелил губами, запоминая. А нарисованные змейки через минуту-другую сами собой исчезли.
Он снова вернулся на телеграфный пункт, отбил две срочные телеграммы – в Самару и в Красноярск. Содержание было одинаковым: просьба прибыть в Москву «по известному делу» 25 мая и сообщение, что номер в «той же самой гостинице» заказан. Подписался штабс-капитан именем «Иван Гончаров».
На этом, кажется, спешные дела были окончены. Василий Александрович спустился в ресторан и с большим аппетитом покушал, причем не копейничал – даже позволил себе коньячку. Официанту на чай дал не экстравагантно, но прилично.
И это было только началом чудесной метаморфозы армейского замухрышки.
С вокзала штабс-капитан поехал на Кузнецкий мост, в одежный магазин. Сказал приказчику, что по ранению отставлен «вчистую» и желает обзавестись приличным гардеробом.
Купил два хороших летних костюма, пиджак, несколько пар брюк, штиблеты с гамашами и американские ботинки, английское кепи, соломенное канотье и полдюжины рубашек. Там же переоделся, потрепанный мундир спрятал в чемодан, шашку велел упаковать в бумагу.
Тут вот еще что: в магазин Рыбников приехал на обычном «ваньке», а укатил на лаковой пролетке, из тех что берут полтинник за одну только посадку.
У типографской конторы Фухтеля щеголеватый седок выгрузился и ждать его не велел. Ему нужно было забрать заказ – сотню cartes de visite на имя корреспондента телеграфного агентства Рейтера, причем имя-отчество на карточках было его, рыбниковское, – Василий Александрович, а фамилия совсем другая: Стэн.
Оттуда новоиспеченный господин Стэн (или нет, чтоб не путаться, пусть уж остается Рыбниковым) отбыл и вовсе на пятирублевом лихаче. Велел доставить его на Чистые пруды в пансион «Сен-Санс», только сначала заехать куда-нибудь за букетом белых лилий. Молодцеватый кучер почтительно кивнул: «Понимаем-с».