Академия под ударом
Часть 24 из 36 Информация о книге
Для доступа к библиотеке пройдите авторизацию
Элиза очнулась оттого, что рядом кто-то всхлипнул и что-то теплое и влажное прикоснулось к щеке. Ей казалось, что она никогда не сможет открыть глаза – и все же смогла. Элиза увидела, что она лежит на кровати в спальне Оберона, а на подушку забрался растрепанный и несчастный Пайпер: квиссоле всхлипывал совсем по-человечески и лизал ее щеку.
– Тихо, тихо, – услышала Элиза и поняла, что тоже плачет. Над ней склонилась госпожа Летиция, и холодное стекло уткнулось в губы. Элиза сделала глоток – прохладная жидкость пахла яблоком, но на вкус была такой отвратительной, что Элизу едва не вырвало.
– А вот этого не надо, – строго сказала госпожа Летиция и, зажав нос Элизы цепкими сухими пальцами, приказала: – Пейте!
Элиза послушно выпила зелье до конца, и пальцы разжались. Госпожа Летиция смотрела с искренним сочувствием – так могла бы смотреть мать или бабушка, которая готова была не спать всю ночь и подавать лекарства больному ребенку.
– Ну как вы? – заботливо спросила она, присев на край кровати. Элиза прислушалась к себе и ответила:
– Чувствую себя чем-то вроде макарон.
Госпожа Летиция понимающе качнула головой.
– Неудивительно. Столько магии меньше чем за сутки! – сказала она и, понизив голос, призналась: – Я, честно говоря, удивляюсь, как вы вообще живы после всего этого.
Мысли едва ворочались в голове, но Элиза сосчитала: разрыв цепи, которая соединяла их с Обероном, потом превращение в лисицу и новая сдерживающая нить, брошенная Марком.
– Многовато… – вздохнула она, и декан факультета зельеварения ободряюще улыбнулась:
– Ничего, теперь дело пойдет на лад. Видите эти шарики? – она указала на прикроватный столик, и Элиза, с трудом повернув голову, увидела серебряный подносик, на котором лежала груда шариков в белой обсыпке, похожих на кокосовые конфеты. От них и пахло чем-то конфетным, сладким, и этот запах воскрешал воспоминания: неясные, но хорошие, из далекого детства. – Их обязательно нужно съесть в течение этого дня, иначе магическое поле академии начнет вас отторгать. Ничем хорошим это не кончится, сами понимаете.
– Как… принца Жоана? – прошептала Элиза, и госпожа Летиция кивнула.
– Это разные процессы, но принцип похож, – ответила она.
Элиза попробовала шевельнуться, но руки сразу же налились такой густой тяжестью, что она без сил обмякла на кровати.
– Не знаю, как буду их есть, – призналась Элиза, и по тонким губам госпожи Летиции скользнула понимающая улыбка.
– Все будет хорошо, вы справитесь, – уверенно сказала она. Элиза посмотрела по сторонам, прислушалась и спросила:
– А Оберон? С ним все хорошо?
Госпожа Летиция кивнула.
– Он сейчас в ректорате, о чем-то приватно говорит с Акимой. А до этого вместе с невыносимым Анри пытался учить меня, как приготовить лекарства для вас.
Должно быть, Оберона не ждет ничего хорошего. Он декан факультета, который готовит борцов с чудовищами. Он лучше всех знает, как сражаться с темными силами, он успел доказать свою непримиримость в этой борьбе – и он привел в академию оборотня. Он готов был жениться на той, которая превратилась в лисицу.
Элиза вспомнила круглое лицо полной луны, мелодию земли и жизни, согласный хор всего, что наполняло этот мир, и поняла, что до конца дней своих будет жалеть о том, что отказалась от этого чуда. Будет жалеть – но никогда не согласится вернуться к нему.
Там, за гранью невыносимого счастья, лежала лишь такая же невыносимая боль, сплетенная с безумием.
Что теперь будет с Обероном? Что теперь будет с ней?
– Госпожа Летиция, – почему-то Элиза не сомневалась в том, что с этой женщиной можно говорить искренне и ничего не бояться, – у Оберона не будет сложностей из-за меня?
Госпожа Летиция вздохнула, отставила стакан и взяла поднос с белыми шариками.
– Вы не сделали ничего, что каралось бы законом, – ответила она и, взяв один из шариков, поднесла его к губам Элизы. На вкус шарик был похож на виноград и рассыпался во рту мелкими каплями. Голова прояснилась, словно прошло опьянение. – Да, оборотней положено убивать, но не за то, что они оборотни.
– Первое убийство в день первого обращения… – проговорила Элиза. – Вернее, в ночь. Кажется, Оберон говорил об этом с Марком.
Госпожа Летиция кивнула.
– Совершенно верно. Оборотней убивают именно поэтому. Потому что они становятся безумными мясниками. Но вы-то не из таких.
Элиза услышала хриплый стон и поняла, что это она так смеется. На мгновение ей сделалось невыносимо жутко, но потом страх отступил.
– Я убила зайца в лесу, – призналась Элиза. Госпожа Летиция махнула рукой.
– Я тоже убивала зайцев, – сказала она. – В детстве отец брал меня на охоту, мы жили на краю Залесских гребней. Я тоже убивала зайцев, однажды подстрелила лису… – госпожа Летиция осеклась, вспомнив, в какое именно животное оборачивалась Элиза.
– Я не хочу оборачиваться, – выдохнула Элиза. – Никогда.
Госпожа Летиция ободряюще погладила ее по плечу. Только сейчас Элиза поняла, что с нее успели смыть ту грязь, что налипла в лесу, и переодели в чистую сорочку. От этого невольно становилось легче.
– Вот и замечательно. А ваши отношения с Обероном… ну что ж, знаете, как говорят: с кем поведешься, от того и наберешься. Курьез, в определенном смысле анекдот – но не то, за что снимают чины и головы.
«Как же это хорошо», – подумала Элиза и вновь скользнула во тьму – но на этот раз теплую, сонную и совсем не страшную.
* * *
– Это, я думаю, как раз тот случай, о котором никто не должен узнать.
Акима выглядел так, словно ничего особенного не произошло. Он бродил по кабинету с чашкой крепчайшего чая в руке и был похож на этакого доброго дедушку, который уже знает, как выручить глупого внука, угодившего в не менее глупую ситуацию.
– Как о нем не узнают? – Оберон угрюмо заглянул в чайную тьму в своей чашке и подумал, что это утро полностью выпило из него все силы. Сейчас он готов был вытянуться прямо на полу ректорского кабинета и заснуть дней на пять. – Мы принесли Элизу утром, когда и студенты, и преподаватели уже проснулись. Все видели, что с ней случилось, все поняли, что она оборотень.
Акима сделал глоток, прикрыл глаза и поцокал языком.
– Я имел в виду, что никто за пределами академии не должен об этом узнать, – уточнил он. – В конце концов, ничего сверхъестественного не произошло. Да, ваша невеста оборотень. Ну и что? Она кого-то успела убить за то время, пока была лисицей?
– Нет, – ответил Оберон. – Напугала нашего домового и задавила зайца в лесу. Все.
Когда он оставил Элизу на попечение госпожи Летиции, та еще не пришла в себя, но Оберон знал: все должно наладиться. Декан факультета зельеварения знала толк в лекарствах и обещала поставить Элизу на ноги уже к завтрашнему дню. Выходя из спальни, Оберон оглянулся и посмотрел на Элизу – она лежала в его кровати, бледная и холодная, и те магические силы, что схлестнулись над ней за последние часы, наполняли ее звенящей тьмой.
Он все бы отдал за то, чтобы Элиза открыла глаза и посмотрела на него прежним взглядом. Чтобы мутный испуг, который он увидел в ней в лесу, ушел и никогда бы не вернулся.
Она выживет. Она снова станет прежней Элизой. Оберону хотелось в это верить, но что-то ему мешало. Как раньше, уже не будет. Ночь осеннего полнолуния разделила их жизни на «до» и «после».
Осталось решить, что с этим делать.
Госпожа Летиция поймала его взгляд и, кивнув на поднос с шариками целебного медзенго, сказала:
– Она поправится. Даже не сомневайся.
И Оберон ей верил. Ему хотелось думать, что он вернется в свои комнаты после разговора с Акимой, а Элиза уже придет в себя, бледное неживое лицо наполнится румянцем, и все звериное, что принесла ночь осеннего полнолуния, покинет ее и со временем сотрется из памяти.
– Заяц – это пустяк, – отмахнулся Акима. – Миледи Элиза не совершила ничего противозаконного, теперь в ней снова нить, которая удерживает оборотничество, так что ни ее, ни вас не в чем обвинить. Никто здесь вас не упрекнет. А за стенами академии, увы, найдется много злых языков, особенно в Министерстве магии. Вы декан, дорогой мой, это хорошая должность. И оплачивается отлично. То, что ваша невеста оборотень, – это курьез, не более – для тех, кто мыслит разумно и здраво. Но есть те, кто ухватится за него и сделает все, чтобы вы стали обычным преподавателем. Есть очень много задниц, которые хотят опуститься в ваше кресло. Сами знаете, при желании можно найти изъян в чем угодно.
Оберон угрюмо признал, что Акима прав – стоило только вспомнить его «дружбу» с чиновниками из Министерства магии. Но получится ли утаить в мешке это шило?
Кто-то из студентов или преподавателей обязательно проболтается. И господа вроде Лаваля и Азуле сразу же станут спрашивать, а имеет ли право Оберон занимать пост декана, если приблизил к себе девушку-оборотня. Он ведь должен сражаться с ними, разве нет? А что, если она уже успела убить кого-нибудь, а он теперь ее прикрывает?
– Вам ведь нужен именно я на посту декана? – спросил Оберон. Акима кивнул.
– Разумеется. Знакомый бес лучше незнакомого, а нам нового беса могут назначить со стороны. Понимаете, в чем дело. – Акима снова сделал глоток и отставил чашку. – Я потратил очень много времени и сил на то, чтобы создать именно такую академию. С именно такими деканами и преподавателями, опытными, знающими свое дело. И мне сейчас не нужны здесь никакие министерские сморчки.
«Конечно, – подумал Оберон, – потому что со сморчками придется делиться алмазами. А ты уже поговорил с нужными людьми, выяснил финансовые перспективы и возможности сбыта, так что тебе лучше обойтись без посторонних».
Оберон перевел взгляд за окно – дождь усилился, темная осень царила и правила безоглядно. Он с тоской подумал, что ему всегда нравилась его работа деканом – нравились лекции, студенты, практики, даже хлопоты с бумагами и расписанием. Оберон чувствовал себя в прямом смысле слова на своем месте – и мог все это потерять.
Он поморщился, сжал переносицу. В конце концов, сколько можно бегать по болотам? Он заработал столько, что за несколько жизней не потратить. Если что, он напишет прошение об отставке и они с Элизой уедут куда-нибудь на юг, на Малагарское побережье… Почему бы нет?
– Мысли путаются, честно говоря, – признался Оберон. – Хорошо, господин ректор, я вас понял. Мы живем дальше так, словно ничего не произошло.
– Совершенно верно! – радостно произнес Акима. В академии есть студенты, чьи близкие погибли в клыках оборотней – и его совершенно не беспокоило, что они будут делать и какими глазами смотреть на декана с невестой, которая перекидывается в лисицу. – А этические проблемы… что ж, они есть всегда, в любой работе. Пусть ваши ребята учатся решать их на чужом примере, чем на своем опыте.
Да, Акиму волновало только то, что из-за щекотливой ситуации он может лишиться своего декана. Оберон понимал, что, с точки зрения управленца, это правильно. Веди себя хорошо, будь умницей, и тебя не бросят.
Пока это его устраивало. Вполне.
– Есть, конечно, и простой вариант, – предложил Акима. – Расстаться с миледи Элизой. Свою часть наших алмазов она получит, этого ей вполне хватит для достойной жизни.
Оберон демонстративно почесал в ухе.
– Я правда услышал именно то, что услышал? – поинтересовался тем холодным тоном, после которого все понимали, что с ним лучше не спорить и глупостей не говорить.
Акима кивнул. Отпираться и уверять, что его неправильно поняли, было не в привычках господина ректора.
– Я сказал, что это простой вариант, – произнес он, – но не говорил, что он вас устроит. Не переживайте, друг мой, и живите, как жили. Надеюсь, с вашей невестой все будет в порядке.
На этом и закончили.
Оберон вернулся к себе и увидел, что Элиза дремлет, свернувшись клубочком под одеялом. По ее лицу скользили тени – воспоминания о минувшей ночи. Никогда они ее не оставят: сгладятся, стихнут, но не уйдут. Песня луны всегда будет с ней. Рядом лежал верный Пайпер, выглядел так, словно ему было стыдно.
– Ты бы ее не остановил, – сочувственно произнес Оберон, погладив квиссоле по голове. – Еще разорвала бы тебя, как того зайца.
Из-под кровати высунулся домовой – тот самый, который недавно удивился вежливости Элизы – и с самым важным видом доложил:
– Я того… шарики даю. По часам. Так велено было.
Оберон кивнул. Присев на край кровати, он задумчиво дотронулся до щеки Элизы, провел костяшкой согнутого указательного пальца. Живая, теплая – и все равно она была похожа на призрак, собственную тень. Как влажный отпечаток тумана на стекле: пригреет солнце, и он растает.
– Тихо, тихо, – услышала Элиза и поняла, что тоже плачет. Над ней склонилась госпожа Летиция, и холодное стекло уткнулось в губы. Элиза сделала глоток – прохладная жидкость пахла яблоком, но на вкус была такой отвратительной, что Элизу едва не вырвало.
– А вот этого не надо, – строго сказала госпожа Летиция и, зажав нос Элизы цепкими сухими пальцами, приказала: – Пейте!
Элиза послушно выпила зелье до конца, и пальцы разжались. Госпожа Летиция смотрела с искренним сочувствием – так могла бы смотреть мать или бабушка, которая готова была не спать всю ночь и подавать лекарства больному ребенку.
– Ну как вы? – заботливо спросила она, присев на край кровати. Элиза прислушалась к себе и ответила:
– Чувствую себя чем-то вроде макарон.
Госпожа Летиция понимающе качнула головой.
– Неудивительно. Столько магии меньше чем за сутки! – сказала она и, понизив голос, призналась: – Я, честно говоря, удивляюсь, как вы вообще живы после всего этого.
Мысли едва ворочались в голове, но Элиза сосчитала: разрыв цепи, которая соединяла их с Обероном, потом превращение в лисицу и новая сдерживающая нить, брошенная Марком.
– Многовато… – вздохнула она, и декан факультета зельеварения ободряюще улыбнулась:
– Ничего, теперь дело пойдет на лад. Видите эти шарики? – она указала на прикроватный столик, и Элиза, с трудом повернув голову, увидела серебряный подносик, на котором лежала груда шариков в белой обсыпке, похожих на кокосовые конфеты. От них и пахло чем-то конфетным, сладким, и этот запах воскрешал воспоминания: неясные, но хорошие, из далекого детства. – Их обязательно нужно съесть в течение этого дня, иначе магическое поле академии начнет вас отторгать. Ничем хорошим это не кончится, сами понимаете.
– Как… принца Жоана? – прошептала Элиза, и госпожа Летиция кивнула.
– Это разные процессы, но принцип похож, – ответила она.
Элиза попробовала шевельнуться, но руки сразу же налились такой густой тяжестью, что она без сил обмякла на кровати.
– Не знаю, как буду их есть, – призналась Элиза, и по тонким губам госпожи Летиции скользнула понимающая улыбка.
– Все будет хорошо, вы справитесь, – уверенно сказала она. Элиза посмотрела по сторонам, прислушалась и спросила:
– А Оберон? С ним все хорошо?
Госпожа Летиция кивнула.
– Он сейчас в ректорате, о чем-то приватно говорит с Акимой. А до этого вместе с невыносимым Анри пытался учить меня, как приготовить лекарства для вас.
Должно быть, Оберона не ждет ничего хорошего. Он декан факультета, который готовит борцов с чудовищами. Он лучше всех знает, как сражаться с темными силами, он успел доказать свою непримиримость в этой борьбе – и он привел в академию оборотня. Он готов был жениться на той, которая превратилась в лисицу.
Элиза вспомнила круглое лицо полной луны, мелодию земли и жизни, согласный хор всего, что наполняло этот мир, и поняла, что до конца дней своих будет жалеть о том, что отказалась от этого чуда. Будет жалеть – но никогда не согласится вернуться к нему.
Там, за гранью невыносимого счастья, лежала лишь такая же невыносимая боль, сплетенная с безумием.
Что теперь будет с Обероном? Что теперь будет с ней?
– Госпожа Летиция, – почему-то Элиза не сомневалась в том, что с этой женщиной можно говорить искренне и ничего не бояться, – у Оберона не будет сложностей из-за меня?
Госпожа Летиция вздохнула, отставила стакан и взяла поднос с белыми шариками.
– Вы не сделали ничего, что каралось бы законом, – ответила она и, взяв один из шариков, поднесла его к губам Элизы. На вкус шарик был похож на виноград и рассыпался во рту мелкими каплями. Голова прояснилась, словно прошло опьянение. – Да, оборотней положено убивать, но не за то, что они оборотни.
– Первое убийство в день первого обращения… – проговорила Элиза. – Вернее, в ночь. Кажется, Оберон говорил об этом с Марком.
Госпожа Летиция кивнула.
– Совершенно верно. Оборотней убивают именно поэтому. Потому что они становятся безумными мясниками. Но вы-то не из таких.
Элиза услышала хриплый стон и поняла, что это она так смеется. На мгновение ей сделалось невыносимо жутко, но потом страх отступил.
– Я убила зайца в лесу, – призналась Элиза. Госпожа Летиция махнула рукой.
– Я тоже убивала зайцев, – сказала она. – В детстве отец брал меня на охоту, мы жили на краю Залесских гребней. Я тоже убивала зайцев, однажды подстрелила лису… – госпожа Летиция осеклась, вспомнив, в какое именно животное оборачивалась Элиза.
– Я не хочу оборачиваться, – выдохнула Элиза. – Никогда.
Госпожа Летиция ободряюще погладила ее по плечу. Только сейчас Элиза поняла, что с нее успели смыть ту грязь, что налипла в лесу, и переодели в чистую сорочку. От этого невольно становилось легче.
– Вот и замечательно. А ваши отношения с Обероном… ну что ж, знаете, как говорят: с кем поведешься, от того и наберешься. Курьез, в определенном смысле анекдот – но не то, за что снимают чины и головы.
«Как же это хорошо», – подумала Элиза и вновь скользнула во тьму – но на этот раз теплую, сонную и совсем не страшную.
* * *
– Это, я думаю, как раз тот случай, о котором никто не должен узнать.
Акима выглядел так, словно ничего особенного не произошло. Он бродил по кабинету с чашкой крепчайшего чая в руке и был похож на этакого доброго дедушку, который уже знает, как выручить глупого внука, угодившего в не менее глупую ситуацию.
– Как о нем не узнают? – Оберон угрюмо заглянул в чайную тьму в своей чашке и подумал, что это утро полностью выпило из него все силы. Сейчас он готов был вытянуться прямо на полу ректорского кабинета и заснуть дней на пять. – Мы принесли Элизу утром, когда и студенты, и преподаватели уже проснулись. Все видели, что с ней случилось, все поняли, что она оборотень.
Акима сделал глоток, прикрыл глаза и поцокал языком.
– Я имел в виду, что никто за пределами академии не должен об этом узнать, – уточнил он. – В конце концов, ничего сверхъестественного не произошло. Да, ваша невеста оборотень. Ну и что? Она кого-то успела убить за то время, пока была лисицей?
– Нет, – ответил Оберон. – Напугала нашего домового и задавила зайца в лесу. Все.
Когда он оставил Элизу на попечение госпожи Летиции, та еще не пришла в себя, но Оберон знал: все должно наладиться. Декан факультета зельеварения знала толк в лекарствах и обещала поставить Элизу на ноги уже к завтрашнему дню. Выходя из спальни, Оберон оглянулся и посмотрел на Элизу – она лежала в его кровати, бледная и холодная, и те магические силы, что схлестнулись над ней за последние часы, наполняли ее звенящей тьмой.
Он все бы отдал за то, чтобы Элиза открыла глаза и посмотрела на него прежним взглядом. Чтобы мутный испуг, который он увидел в ней в лесу, ушел и никогда бы не вернулся.
Она выживет. Она снова станет прежней Элизой. Оберону хотелось в это верить, но что-то ему мешало. Как раньше, уже не будет. Ночь осеннего полнолуния разделила их жизни на «до» и «после».
Осталось решить, что с этим делать.
Госпожа Летиция поймала его взгляд и, кивнув на поднос с шариками целебного медзенго, сказала:
– Она поправится. Даже не сомневайся.
И Оберон ей верил. Ему хотелось думать, что он вернется в свои комнаты после разговора с Акимой, а Элиза уже придет в себя, бледное неживое лицо наполнится румянцем, и все звериное, что принесла ночь осеннего полнолуния, покинет ее и со временем сотрется из памяти.
– Заяц – это пустяк, – отмахнулся Акима. – Миледи Элиза не совершила ничего противозаконного, теперь в ней снова нить, которая удерживает оборотничество, так что ни ее, ни вас не в чем обвинить. Никто здесь вас не упрекнет. А за стенами академии, увы, найдется много злых языков, особенно в Министерстве магии. Вы декан, дорогой мой, это хорошая должность. И оплачивается отлично. То, что ваша невеста оборотень, – это курьез, не более – для тех, кто мыслит разумно и здраво. Но есть те, кто ухватится за него и сделает все, чтобы вы стали обычным преподавателем. Есть очень много задниц, которые хотят опуститься в ваше кресло. Сами знаете, при желании можно найти изъян в чем угодно.
Оберон угрюмо признал, что Акима прав – стоило только вспомнить его «дружбу» с чиновниками из Министерства магии. Но получится ли утаить в мешке это шило?
Кто-то из студентов или преподавателей обязательно проболтается. И господа вроде Лаваля и Азуле сразу же станут спрашивать, а имеет ли право Оберон занимать пост декана, если приблизил к себе девушку-оборотня. Он ведь должен сражаться с ними, разве нет? А что, если она уже успела убить кого-нибудь, а он теперь ее прикрывает?
– Вам ведь нужен именно я на посту декана? – спросил Оберон. Акима кивнул.
– Разумеется. Знакомый бес лучше незнакомого, а нам нового беса могут назначить со стороны. Понимаете, в чем дело. – Акима снова сделал глоток и отставил чашку. – Я потратил очень много времени и сил на то, чтобы создать именно такую академию. С именно такими деканами и преподавателями, опытными, знающими свое дело. И мне сейчас не нужны здесь никакие министерские сморчки.
«Конечно, – подумал Оберон, – потому что со сморчками придется делиться алмазами. А ты уже поговорил с нужными людьми, выяснил финансовые перспективы и возможности сбыта, так что тебе лучше обойтись без посторонних».
Оберон перевел взгляд за окно – дождь усилился, темная осень царила и правила безоглядно. Он с тоской подумал, что ему всегда нравилась его работа деканом – нравились лекции, студенты, практики, даже хлопоты с бумагами и расписанием. Оберон чувствовал себя в прямом смысле слова на своем месте – и мог все это потерять.
Он поморщился, сжал переносицу. В конце концов, сколько можно бегать по болотам? Он заработал столько, что за несколько жизней не потратить. Если что, он напишет прошение об отставке и они с Элизой уедут куда-нибудь на юг, на Малагарское побережье… Почему бы нет?
– Мысли путаются, честно говоря, – признался Оберон. – Хорошо, господин ректор, я вас понял. Мы живем дальше так, словно ничего не произошло.
– Совершенно верно! – радостно произнес Акима. В академии есть студенты, чьи близкие погибли в клыках оборотней – и его совершенно не беспокоило, что они будут делать и какими глазами смотреть на декана с невестой, которая перекидывается в лисицу. – А этические проблемы… что ж, они есть всегда, в любой работе. Пусть ваши ребята учатся решать их на чужом примере, чем на своем опыте.
Да, Акиму волновало только то, что из-за щекотливой ситуации он может лишиться своего декана. Оберон понимал, что, с точки зрения управленца, это правильно. Веди себя хорошо, будь умницей, и тебя не бросят.
Пока это его устраивало. Вполне.
– Есть, конечно, и простой вариант, – предложил Акима. – Расстаться с миледи Элизой. Свою часть наших алмазов она получит, этого ей вполне хватит для достойной жизни.
Оберон демонстративно почесал в ухе.
– Я правда услышал именно то, что услышал? – поинтересовался тем холодным тоном, после которого все понимали, что с ним лучше не спорить и глупостей не говорить.
Акима кивнул. Отпираться и уверять, что его неправильно поняли, было не в привычках господина ректора.
– Я сказал, что это простой вариант, – произнес он, – но не говорил, что он вас устроит. Не переживайте, друг мой, и живите, как жили. Надеюсь, с вашей невестой все будет в порядке.
На этом и закончили.
Оберон вернулся к себе и увидел, что Элиза дремлет, свернувшись клубочком под одеялом. По ее лицу скользили тени – воспоминания о минувшей ночи. Никогда они ее не оставят: сгладятся, стихнут, но не уйдут. Песня луны всегда будет с ней. Рядом лежал верный Пайпер, выглядел так, словно ему было стыдно.
– Ты бы ее не остановил, – сочувственно произнес Оберон, погладив квиссоле по голове. – Еще разорвала бы тебя, как того зайца.
Из-под кровати высунулся домовой – тот самый, который недавно удивился вежливости Элизы – и с самым важным видом доложил:
– Я того… шарики даю. По часам. Так велено было.
Оберон кивнул. Присев на край кровати, он задумчиво дотронулся до щеки Элизы, провел костяшкой согнутого указательного пальца. Живая, теплая – и все равно она была похожа на призрак, собственную тень. Как влажный отпечаток тумана на стекле: пригреет солнце, и он растает.