Академия Буря
Часть 61 из 85 Информация о книге
Для доступа к библиотеке пройдите авторизацию
– Ой, да не парься, – замахал руками сыщик. – Вот уж точно не повод переживать.
Хотя он как раз переживал со страшной силой. Правда, преимущественно по финальной части признаний: тех, что о надежде. И ее отсутствии.
Хотя и влюбленность адептки оказалась для Берти плохим сюрпризом. Потому что он взрослый, мудрый и главный и, по идее, вообще не должен был допустить таких чувств у своей подопечной.
С другой стороны, как бы он спротиводействовал?.. Девичьи сердца – редкие и радостные обалдуи, законы им не писаны.
Встает вопрос: несем ли мы ответственность за то, что кто-то в нас влюбился? Когда Берти учился на актера – был у него такой этап, – мастера говорили: умей не реагировать на непрошеную нелюбовь, презрение и критику; ты не золотая монета, чтоб всем нравиться; ты не обязан откликаться на их мнение о тебе.
Но что насчет чужого интереса? Тут тоже можно закрыть глаза и пройти мимо? Типа: «ваши эмоции – это только ваши эмоции, вы могли использовать мой образ для их формирования, но реальный я не несу ответственности за химические процессы в вашем мозгу». Или на условно позитивной стороне графика работают другие правила?
А как расценить вот этот жесткий поворот: из-за него Ладислава поверила в свое возможное спасение… Здесь-то уж точно он виноват. По полной программе, никакими, блин, «образами для формирования» не прикроешься.
Прах.
Прах-прах-прах.
Короче, Голден-Халле и самому сейчас хотелось уйти куда-нибудь подальше. Сбежать и забыть.
Но это была тупиковая стратегия, поэтому сыщик вздохнул, призывая логику:
– Касательно влюбленности: ничего страшного не произошло, – сказал он максимально твердо. – Раз уж ты даже под парами пообещала, что не нападешь на меня с требованиями любви, то от тебя в здравом уме я никакой романтической подлянки и вовсе не жду. Значит, живем как жили. И тренируем избирательную амнезию – на счет прозвучавших признаний. У тебя ж это скоро кончится, да? – все-таки с тоской и надеждой добавил он в конце.
– Кончится, – согласилась Найт.
И прикусила язык, чтоб не ляпнуть: «вместе со мной».
Она подумала: может, стоит сказать Голден-Халле, что Фрэнсис ей все-таки тоже нравится, очень? Просто по-другому. Будь на болоте близнец, она бы толкнула два монолога! По очереди! Точно-точно!
Но в итоге Найт не стала развивать эту тему. Судя по тому, как у сыщика подергивается правый глаз, он и так мальца в шоке, а потому не стоит его добивать, беднягу.
Берти между тем хладнокровно закрыл мысленную папочку «влюбленность» и, набрав полную грудь воздуха, перешел к куда более важным вопросам.
– Теперь что касается проклятия… – начал он.
– Да нет, не надо это обсуждать… Это все пары виноваты, давайте просто забудем?.. – Ладислава мгновенно скисла.
Сыщик покачал головой:
– Нет. Как раз вот это мы не забудем, Найт. Ты права: я допустил страшную ошибку, когда начал бередить твои раны. Я не представляю, как ты вообще со мной, «лженадеждой», сейчас разговариваешь: я бы себе лицо расквасил, зубы повыбивал на твоем месте, вот честное слово. Потому что я действительно не могу тебе помочь – это и есть та «плохая новость», которую я упомянул в лощине. Но я не успел договорить: есть и новость чуть-чуть получше. На самую капельку. Она в том, что я не единственный человек на земле.
Берти пожалел, что сжег письмо. С другой стороны, в ночном лесу, даже при свете маг-сферы, его было бы неудобно читать, так что сыщик пояснил вслух.
– У меня есть приятель-ученый, которого в этом году избрали одним из тайных членов Нинделовского комитета.
– В смысле?
– Основная часть жюри, присуждающих премию, не меняется из года в год. А других приглашают на анонимные позиции сроком на сезон. Имена таких жюри не разглашаются – равно как и имена ученых, подавших заявки. Это сделано, чтобы избежать кумовства. Так вот, мой приятель написал, что среди исследований, которые будут бороться за премию по целительству, есть одно чудо-средство: якобы панацея от магических недугов. Вообще от любых, вызванных колдовством. Под графу коих попадают в том числе неснимаемые проклятья. Мой приятель не имеет права разглашать детали – точнее, и разглашать пока нечего, но по косвенным признакам может сказать, что это не газетная «утка».
– По каким признакам?
– Во-первых, исследователь не просит финансирования – а это важный показатель в королевстве Асерин, где ученые обожают гранты чуть ли не больше, чем свою науку… Во-вторых, он прислал комитету микроскопический образец изначального вещества – из которого будет синтезироваться панацея – и оно столь удивительно само по себе, что легко поверить, что из него можно создать нечто чудесное. Ну и в-третьих, исследователь заранее предупреждает, что он не раскроет комитету секрет производства панацеи. Либо они примут результат без комментариев касательно процесса, либо ученый в принципе снимет заявку и пойдет с лекарством в другую страну.
– Э-э-э, – замешкалась Лади. – А так можно? Угрожать комитету? Скрывать рецепт?
Берти со значением поднял указательный палец:
– В том-то и дело, что нельзя. Я раньше не шибко в этом шарил, но мы не так давно болтали о Нинделовской премии с Морганом Гарвусом – ох, я тебе скажу, жюри у них – чистые звери. Однако, когда в игру вступает сладкое слово «панацея», правила отступают… Судя по всему, ученый, подавший заявку, на сто процентов уверен в успехе. И заразил своей верой комитет, в том числе моего приятеля.
– А ваш приятель заразил вас. А вы пытаетесь заразить меня, – прикинула Лади. – Это не панацея, а, напротив, чума какая-то получается… Да и вручение Нинделовской премии будет только через полгода, если я правильно понимаю.
– Да, но тестирование лекарства начнется уже через два месяца. Мой друг вписал тебя в список…
– …Лабораторных крыс?
– Подопытных индивидов, – с укором поправил Берти.
– Спасибо.
Тяжелая тишина повисла в лесу.
– Ты не рада? – после паузы спросил Голден-Халла.
– Я не верю в чудо-средства от всех болезней. Извините.
Берти кивнул. Он и сам не очень-то верил.
– Прости меня, Ладислава.
Девушка не ответила.
* * *
Когда они пришли к академии, ночь достигла пика.
Оба слегка волновались, вступая в Фонтанный Двор: не найдут ли новый труп?.. К счастью, не нашли.
– Какой следующий шаг расследования? – спросила Ладислава на прощанье. Чуть хрипло спросила, упрямо: по дороге они так и не разговаривали, каждый думая о своем.
Голден-Халла посмотрел на темный Пряничный домик: окна зашторены, света нет.
– Утром я еще раз попробую поговорить с Морганом, и тогда решим по результату, – вздохнул сыщик.
– Вы снова будете дежурить во дворе? Не замерзнете? – Найт вскинула брови, глядя, как Берти сворачивается на скамейке, будто бродяга со стажем.
Тот отмахнулся:
– Ой, да что там осталось – три часа до рассвета.
Тогда Ладислава молча стянула шэппар и протянула сыщику: подушка, одеяло, манто – пусть соорудит, что душе захочется.
– Ты говоришь, что злишься на меня, а сама даешь свой шэппар, хотя у меня в сумке лежит новенькая накидка с атолла… – вздохнул Берти, криво улыбнувшись.
– Ну я ведь не только злюсь, помните? – брякнула Лади, обхватила себя за плечи и бегом, вприпрыжку, понеслась к академии.
Берти долго смотрел ей вслед.
Если бы кто-то увидел его в этот момент – в одиночестве, ночью, под высоким и темным небом, он бы, наверное, удивился. Сыщик совсем не выглядел тем живчиком, к образу которого все так привыкли, который врос в него, как вторая кожа.
Нет, безусловно, это был искренний образ. Голден-Халла и впрямь именно так ощущал мир: как место, по которому лучше идти легкой поступью, пританцовывая, шутя, шаловливой горстью выхватывая хорошее, которого полно в любой секунде и в любом предмете. Может, хорошее происходит и не с тобой конкретно, а с кем-то другим, но если все мы в итоге – единая пляска всепронизывающей энергии унни, то почему обязательно надо радоваться за себя? Радоваться можно за кого угодно.
Но и грустить тоже.
Берти иногда казалось, что у него сломана какая-то перегородка, отделяющая нормальных людей от мира вокруг них. Будто у всех есть витрина, через которую они смотрят, а у него – только рама от нее. И широкий соленый ветер ходит туда и сюда по миру, по Берти и снова по миру, смешивая все в одно. Только и остается, что шутками защищаться.
Сыщик, сидя на скамье, поджал колени и поднял воротник зеленого плаща.
До рассвета еще далеко.
* * *
Найт поднялась в Хромую башню.
Каменный дракон спал, храпя и слегка осыпаясь мраморной крошкой. Ладислава на цыпочках прошла мимо него. Зато рыцарские доспехи по всему коридору обратили внимание на возмутительницу порядка: захлопали забралами, застучали алебардами: что за безрежимье, а?!
– Да тихо вы! Разбудите ящера! – укорила Найт, но рыцари не угомонились, свято веря, что адептка шумнее их. Или бесправнее.
У входа в свою комнату Найт притормозила, не спеша доставать ключи: она услышала какие-то звуки в спальне напротив. Кажется, Фрэнсис не спал. Судя по активному шебуршанью страниц, близнец читал.
Лади задумалась. Потом сквозь гобеленный ход вернулась в коридор с доспехами и, на всякий случай извинившись, разобрала один из них – самый простенький, тот, что можно надеть самой – на составные части.
– Я верну вашего друга на место! – пообещала Найт остальным рыцарям, повернувшимся к ней синхронно и в заметной панике. Так вот она какая, кара от людей…
Ладислава, сопя, натянула железки. Закрыла лицо и, скрежеща, на негнущихся ногах пошла обратно. А потом поскреблась в комнату Фрэнсиса: «Фрэнс? Поговорим?»
Спустя долгую минуту по ту сторону вздохнули:
– Лади! Ночь на дворе. И я же сказал – я опасен.
Хотя он как раз переживал со страшной силой. Правда, преимущественно по финальной части признаний: тех, что о надежде. И ее отсутствии.
Хотя и влюбленность адептки оказалась для Берти плохим сюрпризом. Потому что он взрослый, мудрый и главный и, по идее, вообще не должен был допустить таких чувств у своей подопечной.
С другой стороны, как бы он спротиводействовал?.. Девичьи сердца – редкие и радостные обалдуи, законы им не писаны.
Встает вопрос: несем ли мы ответственность за то, что кто-то в нас влюбился? Когда Берти учился на актера – был у него такой этап, – мастера говорили: умей не реагировать на непрошеную нелюбовь, презрение и критику; ты не золотая монета, чтоб всем нравиться; ты не обязан откликаться на их мнение о тебе.
Но что насчет чужого интереса? Тут тоже можно закрыть глаза и пройти мимо? Типа: «ваши эмоции – это только ваши эмоции, вы могли использовать мой образ для их формирования, но реальный я не несу ответственности за химические процессы в вашем мозгу». Или на условно позитивной стороне графика работают другие правила?
А как расценить вот этот жесткий поворот: из-за него Ладислава поверила в свое возможное спасение… Здесь-то уж точно он виноват. По полной программе, никакими, блин, «образами для формирования» не прикроешься.
Прах.
Прах-прах-прах.
Короче, Голден-Халле и самому сейчас хотелось уйти куда-нибудь подальше. Сбежать и забыть.
Но это была тупиковая стратегия, поэтому сыщик вздохнул, призывая логику:
– Касательно влюбленности: ничего страшного не произошло, – сказал он максимально твердо. – Раз уж ты даже под парами пообещала, что не нападешь на меня с требованиями любви, то от тебя в здравом уме я никакой романтической подлянки и вовсе не жду. Значит, живем как жили. И тренируем избирательную амнезию – на счет прозвучавших признаний. У тебя ж это скоро кончится, да? – все-таки с тоской и надеждой добавил он в конце.
– Кончится, – согласилась Найт.
И прикусила язык, чтоб не ляпнуть: «вместе со мной».
Она подумала: может, стоит сказать Голден-Халле, что Фрэнсис ей все-таки тоже нравится, очень? Просто по-другому. Будь на болоте близнец, она бы толкнула два монолога! По очереди! Точно-точно!
Но в итоге Найт не стала развивать эту тему. Судя по тому, как у сыщика подергивается правый глаз, он и так мальца в шоке, а потому не стоит его добивать, беднягу.
Берти между тем хладнокровно закрыл мысленную папочку «влюбленность» и, набрав полную грудь воздуха, перешел к куда более важным вопросам.
– Теперь что касается проклятия… – начал он.
– Да нет, не надо это обсуждать… Это все пары виноваты, давайте просто забудем?.. – Ладислава мгновенно скисла.
Сыщик покачал головой:
– Нет. Как раз вот это мы не забудем, Найт. Ты права: я допустил страшную ошибку, когда начал бередить твои раны. Я не представляю, как ты вообще со мной, «лженадеждой», сейчас разговариваешь: я бы себе лицо расквасил, зубы повыбивал на твоем месте, вот честное слово. Потому что я действительно не могу тебе помочь – это и есть та «плохая новость», которую я упомянул в лощине. Но я не успел договорить: есть и новость чуть-чуть получше. На самую капельку. Она в том, что я не единственный человек на земле.
Берти пожалел, что сжег письмо. С другой стороны, в ночном лесу, даже при свете маг-сферы, его было бы неудобно читать, так что сыщик пояснил вслух.
– У меня есть приятель-ученый, которого в этом году избрали одним из тайных членов Нинделовского комитета.
– В смысле?
– Основная часть жюри, присуждающих премию, не меняется из года в год. А других приглашают на анонимные позиции сроком на сезон. Имена таких жюри не разглашаются – равно как и имена ученых, подавших заявки. Это сделано, чтобы избежать кумовства. Так вот, мой приятель написал, что среди исследований, которые будут бороться за премию по целительству, есть одно чудо-средство: якобы панацея от магических недугов. Вообще от любых, вызванных колдовством. Под графу коих попадают в том числе неснимаемые проклятья. Мой приятель не имеет права разглашать детали – точнее, и разглашать пока нечего, но по косвенным признакам может сказать, что это не газетная «утка».
– По каким признакам?
– Во-первых, исследователь не просит финансирования – а это важный показатель в королевстве Асерин, где ученые обожают гранты чуть ли не больше, чем свою науку… Во-вторых, он прислал комитету микроскопический образец изначального вещества – из которого будет синтезироваться панацея – и оно столь удивительно само по себе, что легко поверить, что из него можно создать нечто чудесное. Ну и в-третьих, исследователь заранее предупреждает, что он не раскроет комитету секрет производства панацеи. Либо они примут результат без комментариев касательно процесса, либо ученый в принципе снимет заявку и пойдет с лекарством в другую страну.
– Э-э-э, – замешкалась Лади. – А так можно? Угрожать комитету? Скрывать рецепт?
Берти со значением поднял указательный палец:
– В том-то и дело, что нельзя. Я раньше не шибко в этом шарил, но мы не так давно болтали о Нинделовской премии с Морганом Гарвусом – ох, я тебе скажу, жюри у них – чистые звери. Однако, когда в игру вступает сладкое слово «панацея», правила отступают… Судя по всему, ученый, подавший заявку, на сто процентов уверен в успехе. И заразил своей верой комитет, в том числе моего приятеля.
– А ваш приятель заразил вас. А вы пытаетесь заразить меня, – прикинула Лади. – Это не панацея, а, напротив, чума какая-то получается… Да и вручение Нинделовской премии будет только через полгода, если я правильно понимаю.
– Да, но тестирование лекарства начнется уже через два месяца. Мой друг вписал тебя в список…
– …Лабораторных крыс?
– Подопытных индивидов, – с укором поправил Берти.
– Спасибо.
Тяжелая тишина повисла в лесу.
– Ты не рада? – после паузы спросил Голден-Халла.
– Я не верю в чудо-средства от всех болезней. Извините.
Берти кивнул. Он и сам не очень-то верил.
– Прости меня, Ладислава.
Девушка не ответила.
* * *
Когда они пришли к академии, ночь достигла пика.
Оба слегка волновались, вступая в Фонтанный Двор: не найдут ли новый труп?.. К счастью, не нашли.
– Какой следующий шаг расследования? – спросила Ладислава на прощанье. Чуть хрипло спросила, упрямо: по дороге они так и не разговаривали, каждый думая о своем.
Голден-Халла посмотрел на темный Пряничный домик: окна зашторены, света нет.
– Утром я еще раз попробую поговорить с Морганом, и тогда решим по результату, – вздохнул сыщик.
– Вы снова будете дежурить во дворе? Не замерзнете? – Найт вскинула брови, глядя, как Берти сворачивается на скамейке, будто бродяга со стажем.
Тот отмахнулся:
– Ой, да что там осталось – три часа до рассвета.
Тогда Ладислава молча стянула шэппар и протянула сыщику: подушка, одеяло, манто – пусть соорудит, что душе захочется.
– Ты говоришь, что злишься на меня, а сама даешь свой шэппар, хотя у меня в сумке лежит новенькая накидка с атолла… – вздохнул Берти, криво улыбнувшись.
– Ну я ведь не только злюсь, помните? – брякнула Лади, обхватила себя за плечи и бегом, вприпрыжку, понеслась к академии.
Берти долго смотрел ей вслед.
Если бы кто-то увидел его в этот момент – в одиночестве, ночью, под высоким и темным небом, он бы, наверное, удивился. Сыщик совсем не выглядел тем живчиком, к образу которого все так привыкли, который врос в него, как вторая кожа.
Нет, безусловно, это был искренний образ. Голден-Халла и впрямь именно так ощущал мир: как место, по которому лучше идти легкой поступью, пританцовывая, шутя, шаловливой горстью выхватывая хорошее, которого полно в любой секунде и в любом предмете. Может, хорошее происходит и не с тобой конкретно, а с кем-то другим, но если все мы в итоге – единая пляска всепронизывающей энергии унни, то почему обязательно надо радоваться за себя? Радоваться можно за кого угодно.
Но и грустить тоже.
Берти иногда казалось, что у него сломана какая-то перегородка, отделяющая нормальных людей от мира вокруг них. Будто у всех есть витрина, через которую они смотрят, а у него – только рама от нее. И широкий соленый ветер ходит туда и сюда по миру, по Берти и снова по миру, смешивая все в одно. Только и остается, что шутками защищаться.
Сыщик, сидя на скамье, поджал колени и поднял воротник зеленого плаща.
До рассвета еще далеко.
* * *
Найт поднялась в Хромую башню.
Каменный дракон спал, храпя и слегка осыпаясь мраморной крошкой. Ладислава на цыпочках прошла мимо него. Зато рыцарские доспехи по всему коридору обратили внимание на возмутительницу порядка: захлопали забралами, застучали алебардами: что за безрежимье, а?!
– Да тихо вы! Разбудите ящера! – укорила Найт, но рыцари не угомонились, свято веря, что адептка шумнее их. Или бесправнее.
У входа в свою комнату Найт притормозила, не спеша доставать ключи: она услышала какие-то звуки в спальне напротив. Кажется, Фрэнсис не спал. Судя по активному шебуршанью страниц, близнец читал.
Лади задумалась. Потом сквозь гобеленный ход вернулась в коридор с доспехами и, на всякий случай извинившись, разобрала один из них – самый простенький, тот, что можно надеть самой – на составные части.
– Я верну вашего друга на место! – пообещала Найт остальным рыцарям, повернувшимся к ней синхронно и в заметной панике. Так вот она какая, кара от людей…
Ладислава, сопя, натянула железки. Закрыла лицо и, скрежеща, на негнущихся ногах пошла обратно. А потом поскреблась в комнату Фрэнсиса: «Фрэнс? Поговорим?»
Спустя долгую минуту по ту сторону вздохнули:
– Лади! Ночь на дворе. И я же сказал – я опасен.